Петер Маргинтер - Барон и рыбы
Вскоре машина уже была битком набита багажом, часть которого пристегнули прочными ремнями к подножкам, а Пепи был погребен под вещами на заднем сидении. Барон и Симон сели впереди, Платтингер помахал на прощание, и машина с потушенными фарами выехала на пустынную вечернюю улицу. Свернув на Ринг{35} и проезжая мимо площади Хельденплац{36}, барон кинул беглый прощальный взгляд на башню собора Святого Стефана, врезавшуюся в серое небо подобно темному мечу. Затем склонился к рулю и дал газ.
Когда они миновали Пуркерсдорф, случилось небольшое происшествие. Симон повернулся назад, чтобы осведомиться о самочувствии зажатого Пепи, и увидел на самом верхнем чемодане призрачный силуэт пригнувшейся выдры.
— Выдра! — крикнул Симон барону сквозь свист ветра и шум мотора.
— Где? — прокричал барон.
— Позади вас!
Барон сбавил скорость и, крепко удерживая руль одной рукой, обернулся. Потом спокойно опустил руку в карман, вытащил пистолет, взвел курок, снова обернулся, прицелился и выстрелил. Выдра с раздробленным черепом свалилась вниз, прокатилась по крышке багажника и осталась лежать на дороге. Не говоря ни слова, барон положил пистолет в отделение для перчаток и попросил Симона прикурить ему сигарету.
После полуночи они добрались до границы близ Зальцбурга. Не сбавляя скорости, пронеслись мимо храпящих таможенников.
— Что, кто-то проехал? — прохрюкал таможенный обервахмистр таможенному унтерфельдфебелю.
— Да ну! Счас вернется! — пробормотал таможенный унтерфельдфебель и с кряхтением повернулся на другой бок.
— Черт, — проворчал обервахмистр, — а я думал, ты кого-то пропустил.
Он глянул на здоровенный зад сослуживца, потянулся, зевнул и уснул.
***Барон направлялся в Шотландию. Сперва он предполагал воспользоваться гостеприимством дядюшки Станисласа, проживавшего в Рюссельбурге в качестве наследника майората{37}, но Станислас д'Анна, барон фон Кройц-Квергейм, маркиз ди Негрофельтре, хозяин Рюссельбурга, Цангенберга и Вурмштайна, был впавшим в детство маразматиком и рассчитывать на его помощь не приходилось. К тому же, уединенный Рюссельбург был мало пригоден для развертывания дальнейшей кампании. Зато в Шотландии в замке Киллекилликранк обитала в высшей степени многочисленная семья его матери, народец грубый и необузданный, но сердечный, его отпрыски по всему миру наворовали, награбили и наторговали несметные сокровища, осевшие в конце концов в фамильной резиденции. Киллекилликранк — город, крепость, арсенал и сокровищница, вавилонская башня преданности роду. Однажды барон уже гостил у родичей, когда безуспешно гонялся за Лох-Несским чудовищем, и был ими принят дружески. Теперь же он уповал, что удастся уговорить их на вылазку в их духе.
***В Шотландию тоже пришло лето. Цветущий дрок качался на склонах лысых гор, ярко-зеленый мох карабкался по горбатым валунам, а саламандры горных болот гордо купали в ледяной воде потомство. Овцы, богатство этого прекрасного края, услаждались нежной и сочной травкой, растроганно глядя на веселые забавы ягнят. Еще громче заиграли вечерней порой по деревням волынки, и нередко старые бородатые шотландцы вновь чувствовали себя молодыми и водили хороводы с внуками в развевающихся кильтах{38}. О краткое, счастливое северное лето! Все стремительно растет и зеленеет, чувствительные тайны доносятся сквозь плющ из обрамленных камнем окошек, а вражда высокомерных кланов разгорается с новой яростью.
Барон, Симон и Пепи катили в разболтанной коляске, нанятой в Глазго после приличествующего торга, все дальше на север по каменистым дорогам. Молчаливые паромщики перевозили их через широкие фьорды, в глубинах которых, словно в дымчатом стекле, стояли огромные рыбы. Пастухи показывали дорогу. Весело басящие трактирщики принимали их на постой, поили ликером драмбуйе и золотым виски и кормили поджаристыми бараньими котлетами. Время от времени они встречали дворянина, вытягивавшегося в седле и дружески приветствовавшего барона, носившего с Глазго плед Маккилли веселенькой расцветки. Симон и Пепи не понимали ни слова, но, как им объяснял барон, беседа почти всегда вращалась вокруг погоды и цели их путешествия. Пряный воздух, регулярная крепкая выпивка по вечерам и здоровый сон под перинами в крупную клетку окрасили щеки барона и Симона крепким румянцем. Пепи наигрывал шотландские мелодии на Клокфлейте, единственной прихваченной им памятью о Вене, коляска громыхала, копыта пары сильных лошадей цокали, и Симону, не знавшему пока цели путешествия, мерещилось, что эти чудесные холмы катятся за горизонт до края земли. Во всяком случае, настроение барона, становившегося все веселее и свирепее, ясно показывало, что так далеко они не поедут и что Киллекилликранк близко.
— Мы должны повидать лэрда{39} Айвора: от этого зависит все, — загадочно заметил однажды барон в разговоре с Симоном.
— Кто таков лэрд Айвор? — осведомился Симон.
— Очень старый господин, — лаконично отвечал барон. — Он — Еще Тот Маккилли.
***Наконец они достигли земель Маккилли. Кучер указал рукоятью хлыста на длинную горную гряду, в первый раз с самого Глазго открыл беззубый рот и что-то крикнул барону, а тот в ответ радостно кивнул. Потом они много часов поднимались прихотливо извивающейся дорогой в гору, пока не достигли гребня. Там кучер остановил лошадей, закрепил тормоза и слез с облучка.
Они были на краю голого плато, в середине которого вздымалось огромное здание, напоминающее центр плоского кратера, — гигантская друза{40} из передовых укреплений, стен, круглых и угловатых башен, амбаров, переходов и домов неопределенного назначения, их беспорядочное нагромождение образовывало причудливые вершины. Даже с расстояния более чем в две мили было заметно, что отдельные части строились в разное время. Некоторые, как, к примеру, выдвинутая к югу низкая круглая башня, успели обвалиться; другие же явно были построены в самое последнее время. Ворота и барбиганы перед ними, к которым теперь приближались путешественники, были великолепным сооружением периода расцвета неоготики{41} вперемешку с мавританскими элементами. Сбоку над стеной поднимался строгий классический фасад с широким балконом, покоящимся на ионических колоннах.
Внезапно раздался глухой рев туманного горна{42}, и в тот же миг из ворот им навстречу устремились три всадника. На них были такие же пледы, какой и на бароне, и глядели они с нескрываемым недоверием, превратившимся однако после нескольких вопросов и ответов в бурное приветствие. Они и с Симоном поздоровались, по-английски, но с акцентом, а Пепи удостоился дружеского кивка. Самый младший, тощий парень с лицом в шрамах, поскакал вперед, чтобы сообщить о прибытии гостей, а коляска покатилась дальше в сопровождении двоих оставшихся.
Вблизи и при внимательном рассмотрении замок оказался еще больше и запутаннее. Один из верховых, веселый господин с бакенбардами, с охотой отвечал на расспросы Симона о том, как строилось это уникальное родовое гнездо. Он рассказал, что Маккилли живут здесь с незапамятных времен, следы их теряются во мраке столетий.
Предания гласят, что Клайв Вепрь, родоначальник Маккилли, в поединке вспорол мощными клыками брюхо вождю давно забытого клана, члены которого возвели сохранившиеся по сей день циклопические стены. Супостаты улепетывали в страшной панике и спаслись бегством на причаленных у подножья плато кораблях на Гебриды{43}, где и влачили с тех пор жалкое безымянное существование. А Киллекилликранк стал владением Маккилли. Его возводили поколение за поколением. Некоторые провели там всю жизнь, другие уезжали показать миру удаль Маккилли, а потом возвращались домой. Редко случалось, чтобы кто-нибудь из Маккилли умирал не в Киллекилликранке, если только его не настигала неожиданная гибель. Тяга, заставлявшая Маккилли на вершине славы и успеха собирать пожитки и отправляться в Киллекилликранк, была удивительной, как инстинкт слонов. Например, полгода назад славнейший медвежатник Нового Света, Маккилли — Стеклянный Глаз, обнаружился у ворот, снедаемый горячкой. В полубреду он дотащился до дома отца и умер на пороге, залив все вокруг потоками бриллиантов, которыми были набиты его карманы. А Дафф Маккилли, вознесшийся до верховного прокурора Никарагуа, прибыл всего неделю назад с огромным кофром, полным банановых акций. Только женщины, выходившие замуж на чужбину, там и умирали: ведь верность была главной добродетелью Маккилли.
— А вы? — осведомился Симон. — Извините, не разобрал вашего имени.
— Алан Маккилли, сэр. Я был бомбардиром на службе у султана Хайдерабадского{44}. Вышел на пенсию по окончании войны с махараджей Джайпура{45} и вот уже четыре года живу здесь.
