Роже Вайян - Бомаск
Когда Филипп получил назначение на фабрику, дед отдал в его распоряжение флигель, где прежде жили сторожа. Их уволили, как только Франсуа Летурно отошел от дел, продав свою фабрику АПТО; оставив при себе из всей прислуги одну кухарку, старик жил в главном корпусе, который называли «замок». Здание это, имевшее больше двадцати комнат, не считая мансард, было построено в восьмидесятых годах прошлого века, в пору наибольшего процветания предприятий Летурно. Старик занимал только нижний этаж; все остальные комнаты с 1925 года были заперты; ставни там отворялись только раз в году в день генеральной уборки, и для такого случая директор АПТО посылал бывшему владельцу фабрики на сутки двух уборщиц.
Филипп и его гостьи направились кратчайшим путем из города в рабочий поселок и вошли в парк через калитку; еще издали они увидели свет в оранжерее. Очутившись не у дел, «великий Летурно» от скуки занялся садоводством, задавшись целью вывести синюю розу — единственный вид, который ботаники считают противоречащим самой природе семейства розовых. И вот его стараниями с каждым годом все шире становилось ярко-синее пятнышко на лепестках пурпурных роз. Старик Летурно высчитал, что, если только не помешает какой-нибудь прискорбный случай, первая синяя роза должна расцвести около 1970 года; он надеялся дожить до этого времени и увидеть синюю розу собственными глазами. Нередко он вставал ночью и шел в теплицу полюбоваться на свои детища.
— Пойдемте поздороваемся с дедушкой, — предложила Натали.
— Он ненавидит мою мать, — сказал Филипп, — а от нее рикошетом это чувство распространяется и на все твое семейство Эмполи.
— Ну, меня-то он любит, — сказала Натали.
Филипп пожал плечами.
— Если хочешь, зайдем, — сказал он.
Они вошли в ярко освещенную теплицу.
— Филипп нынче вечером получил щелчок, — сказала Натали, — пригласил танцевать делегатку работниц вашей фабрики, а она ему отказала.
— Кто? Кто? Малютка Амабль? — спросил старик. — Молодец девчонка! Она вам всем еще задаст перцу.
3
На следующее утро, около одиннадцати часов, в цех, где работала Пьеретта Амабль, явилась секретарша дирекции. Девица носила длинную черную блузу с узким белым воротничком, гладко зачесывала назад волосы и не красилась; этот стиль, обязательный для мелкой сошки, обслуживавшей дирекцию, оставался неизменным с того времени, когда фабрика принадлежала еще Жоржу Летурно, отцу «великого Франсуа Летурно»; мелких служащих набирали по рекомендации приходского священника.
Секретарша направилась прямо к Пьеретте, стоявшей у своего станка, и довольно громко, так, чтобы все кругом слышали, сказала:
— Директор по кадрам просит вас немедленно явиться к нему в кабинет.
Обычно рабочую делегатку вызывали в дирекцию совсем иначе. Курьер вручал ей нечто вроде повестки — узкую полоску бумаги (сберегай грош миллион наживешь!) с отпечатанным на машинке текстом:
«В 17 часов
Вам предлагается явиться
в личный стол».
Слева в верхнем углу приписывалось от руки: «Мадам Амабль». Принимал ее всегда Нобле, и всегда в пять часов, после окончания работы, ибо дирекция не желала нести убытки, позволив Пьеретте Амабль потратить хотя бы час рабочего времени на защиту интересов своих товарищей. Так обычно начинались серьезные схватки. На сей раз враг, видимо, решил вести бой на совсем иной подоплеке.
Маргарита, работавшая на соседнем станке, замурлыкала: «Когда любовь волнует кровь…»
Пьеретта подумала, что Филипп Летурно, должно быть, только что встал и лишь сейчас явился в контору.
Она остановила станок. Секретарша направилась к выходу, повторив еще раз:
— К самому директору по кадрам… немедленно.
— Дать тебе губную помаду? — спросила Маргарита, стараясь перекричать грохот станков.
Глаза у нее возбужденно блестели. «А ведь и в самом деле начинается, как в „Признаниях“!» — подумала Пьеретта; она знала, что ее подружка прилежная читательница этого журнала. На мгновение Пьеретте подумалось, не придется ли ей защищать свое достоинство женщины и работницы. Но она не испытывала никакого беспокойства; вчера на балу она разглядела Филиппа Летурно, и он не внушал ей ни малейшего страха.
Здание конторы, находившееся в самом центре Клюзо, стояло напротив ворот фабрики, отделенное от нее неширокой площадью, и представляло собой весьма красивое строение из тесаного камня; приезжие нередко принимали его за городскую ратушу. Они не очень ошибались: с 1818 года, то есть со времени основания фабрики, и до 1934 года мэром города всегда бывал или сам фабрикант, или директор фабрики.
Около крыльца конторы резко запахло хлоркой, которую употребляли для дезинфекции; этот едкий запах связывался у Пьеретты с воспоминанием о том дне, когда она впервые, робея и волнуясь, явилась сюда в качестве рабочей делегатки. Да нет, это шло еще с детских лет. Ведь если рабочие говорили: «Надо идти в контору», значит, дело касалось очень важных вопросов: увольнения, готовящегося сокращения, хлопот о пособии, просьбы о выдаче вперед заработной платы; приходили сюда с протестом — такого бунтовщика обязательно заносили в черный список.
В нижнем этаже помещались бухгалтерия и касса. В первые годы работы на фабрике Пьеретте было неловко и даже стыдно стоять в очереди «за получкой», как будто она делала что-то нехорошее, продавала себя; чувство это совершенно исчезло, как только она стала активисткой в профсоюзе; теперь, когда она приходила на фабрику, у нее уже не было ощущения, что она продает свое время, свою жизнь, все свое существо, — нет, она шла туда, как на битву. У окошечка кассы она тщательно проверяла ведомость и расписывалась твердым и четким почерком.
Она быстро поднялась по каменной лестнице. На этот раз она не испытывала никакой тревоги, скорее была заинтригована и посмеивалась в душе. Она отворила дверь с матовым стеклом, на котором белыми эмалевыми буквами было написано: «Управление кадров», а ниже: «Входите без стука». В комнате стрекотала пишущая машинка, на которой печатала секретарша. В глубине, спиной к окну, сидел за письменным столом Нобле. Пьеретта направилась к нему.
— Вызывали меня? — спросила она.
Нобле вскинул на нее глаза и снова принялся писать.
Пьеретта сказала:
— Я пришла.
— Я вас не вызывал, — буркнул Нобле, не поднимая головы, и продолжал строчить.
Самая молоденькая из секретарш фыркнула. Пьеретта хорошо ее знала, они жили в одном корпусе рабочего поселка, знала также Пьеретта, что мать этой девицы занимается репетиторством — дает детям уроки катехизиса.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросила Пьеретта.
Девушка вся вспыхнула и ничего не ответила. Пьеретта прошла в угол комнаты, где блестела покрытая лаком двустворчатая дверь с медной дощечкой, на которой было выгравировано: «Директор по кадрам». Пьеретта постучалась. Послышались быстрые шаги. Филипп Летурно отворил дверь и посторонился, пропуская Пьеретту.
— Прошу вас, мадам Амабль.
Пьеретта вошла. Филипп Летурно затворил дверь.
Комнату заливал солнечный свет. Пьеретта удивилась. Все знакомые ей служебные кабинеты АПТО представляли собой неприглядное зрелище: полумрак, грязные стекла в единственном окне, которое мыли лишь два раза в год весной и осенью, засиженные мухами стены, облупившиеся потолки.
Кабинет Филиппа Летурно занимал угловую комнату в три окна, солнечный свет весело играл на белых, недавно выкрашенных стенах, где сверкали яркими красками картины в светлых рамах.
— Садитесь, пожалуйста.
И Филипп Летурно указал рукой на так называемое «клубное кресло», поставленное наискось около его письменного стола. Пьеретта хотела было отказаться и сесть у стенки, где выстроились шеренгой деревянные стулья того казенного стиля, который царил на фабрике. Но тут же она спохватилась, досадуя на себя. Разве она, рабочая делегатка, не имеет права сидеть в «клубном кресле» в директорском кабинете?
Итак, она села в глубокое кожаное кресло, слегка выставив одну ногу вперед, а другую согнув в колене, держась, как всегда, прямо и положив руки на подлокотники. Потом она подняла глаза на Филиппа Летурно. Он сидел за письменным столом в кресле, обитом очень светлой кожей, — нечто весьма дорогое и шикарное. И тут же она заметила, что на письменном столе стоит ваза с букетом роз. Летурно торопливо переставил вазу, чтобы цветы не мешали им видеть друг друга.
— Вы удивлены, — спросил он, — что в кабинете фабричного администратора благоухают розы?
— Вы меня вызывали? — не отвечая ему, сказала Пьеретта.
— Да, да… — подтвердил Филипп и стал перебирать бумаги и книги, лежавшие на столе. — Вот, — сказал он. — Господин Нобле дал мне на подпись приказ об увольнении трех чернорабочих со склада, явившихся на работу в нетрезвом виде.
