Мухаммед Хайкал - Зейнаб
Но уже очень скоро разговоры о ее замужестве стали притчей во языцех. Зейнаб тяжко страдала, а думы об Ибрахиме лишь добавляли горечи ее мукам. Ощущение боли уже не покидало ее. Она пыталась найти спасение в одиночестве, но одиночество для страждущего мучительно, ибо оно только растравляет душевные раны. И скоро мучения ее достигли предела. Исхудавшая, с ввалившимися глазами, она воплощала собой отчаяние. Голоса и лица людей вызывали у нее отвращение, ей хотелось уйти от них, чтоб никого не видеть, не слышать злых речей. В послеполуденное время она теперь каждый день уходила в поля.
Земля была открыта весеннему солнцу, лучи которого пронизывали тихий и чистый воздух, кустики хлопка были еще едва приметны. Небо голубело, нежный, прозрачный свет заполнял вселенную. Вдали, на краю плантации, стояли деревья, и ветерок колыхал их листву. Зейнаб шла по пыльной дороге, на которую ложились косые тени от стоявших на обочине деревьев. Мир проснулся от полуденного сна. Застывший воздух прорезали стайки птиц, и небо огласилось их пением. Всюду возрождалась жизнь. Земле, небу, деревьям, птицам и воздуху возвращалось счастье. Казалось, все под этим солнцем до самого горизонта забыли о печалях и горестях, все, кроме девушки, бредущей по дороге.
Зейнаб присела в тени большой смоковницы, прислонившись к ее стволу и слушая шелест листьев на ветру. Вблизи сверкала своей зеркальной гладью вода канала, слегка волнуемая ветром. С дерева слетел воробышек и, звонко чирикая, запрыгал вокруг нее. Потом он перепорхнул на другой берег и взлетел на дерево. Долго сидела она так, погруженная в горькие размышления, и постепенно мрачные предчувствия в ее душе перешли в твердое убеждение, и она вдруг поняла, что впереди ее ждут одни только несчастья. И дом человека, за которого ее хотят отдать, зиял перед ней, как отверстая могила, где ее ждали, сверкая очами, демоны ада, извергающие пламя из своих уст.
В такой горький час Зейнаб обратила взгляд к небу, как бы взывая о справедливости и защите от жестокостей мира. Ах, зачем требуют от нее того, на что она не в силах решиться! Даже отец, которого она всегда так почитала, ее добрый и благочестивый отец, и тот радуется слухам, столь тягостным для нее! Она подняла к небу глаза, полные слез, сердце у нее сжималось, по телу пробегал озноб. Вдруг облака на западе заволокли солнце, которое уже клонилось к закату, возвещая людям о наступлении вечера и необходимости вернуться домой, и все вокруг окрасилось в багряные тона. Зейнаб поднялась, слабой, неверной рукой отряхнула свою черную накидку, которая ниспадала с ее плеч до самых пят. И вдруг она услышала дробный стук копыт. Видно, всадник, почувствовав приближение вечера, погонял свою лошадь. Вскоре она узнала во всаднике господина Махмуда, владельца поместья.
Он ездил осматривать свои хлопковые поля и поля арендаторов и теперь возвращался домой. Увидев Зейнаб одну так далеко от дома, он придержал коня и поздоровался с нею. Она ответила на приветствие, стараясь скрыть свое состояние. Тогда господин Махмуд спросил, как дела у них в семье. И она, конечно, ответила, что все благополучно. Завязался разговор. Хозяин пустил коня шагом и стал деловито рассуждать о крестьянских нуждах, о заботе крестьян, о хлебе насущном. Это немного отвлекло Зейнаб от ее печали. Они медленно двигались по дороге.
— Ты сегодня не работала? — спросил господин Махмуд спустя некоторое время.
— Нет, — ответила Зейнаб.
Это был обычный вопрос, и раньше, всякий раз, если только она не работала у хозяина, она отвечала: «Я ходила за буйволицей», или «Помогала молоть муку», или что‑нибудь подобное, в соответствии со временем года. Но на этот раз хозяин не услышал такого ответа. «Нет», — вот все, что девушка ответила ему, как будто сегодня у нее был свободный день и провела она его так, как и подобает проводить выходные дни, то есть ничего не делая.
Они миновали половину пути. Теперь деревья уже не скрывали от них горизонт и вдалеке, в дымке вечернего тумана, виднелась деревня. Рядом, по другой дороге, двигалась в том же направлении длинная вереница феллахов — мужчин, женщин и детей. Они гнали скотину — буйволиц, коров, ослов. Вслед за ними, в беспорядке теснясь на дороге, шло стадо баранов, охраняемое собаками. Бредущие за стадом феллахи уже не видели ничего, кроме огромного облака пыли. А дорога, по которой шли Зейнаб и хозяин, была пустынна и тиха: на ней не раздавалось ни звука, кроме негромких слов их самих.
— Как думаешь, хорош будет хлопок в этом году? — спросил хозяин.
— Да, господин Махмуд, — ответила она.
Его узкие зоркие глаза под тяжелыми бровями многое повидали на своем веку. Он был более осторожен в прогнозах.
— Кто знает, что принесет нам завтрашний день! — произнес он.
Как много великого, до чего и рукой не дотянешься, скрывает от нас это завтра, и сколько может вместить оно счастья и горя, благополучия и страдания, благоденствия и нищеты! Все это сокрыто от нас. Человек ждет завтрашнего дня с надеждой на лучшее, или трепещет перед ним в страхе, рассчитывая на перемены, или ожидает увидеть его таким же, как и вчера. А как часто это завтра таит в себе бедствия! Оно — и жизнь, и смерть, и рай, и ад. Завтра — это войны, когда в смертельном ужасе седеют люди и льется кровь невинных. Завтра — это простирающий над землею руки мир, дарующий счастье свободным людям. Завтра — это надежда и отчаяние, страстные ожидания и разбитые мечты. Завтра — великая тайна, перед которой бледнеет разум, бессильно никнет фантазия, смиряется воображение. Завтра — это страна неведомого, где мы не властны ни над чем и ничем не владеем. В нем — радость жизни и бездна смерти, все и ничто.
Господин Махмуд, отлично это понимая, с уважением относился к будущему и ждал его, находясь в плену у прошлого. Упомянув про «завтра» и про то, что оно может принести, он погрузился в молчание. В памяти его пронеслись прошедшие годы. Он вспомнил, какой огромный ущерб несколько раз наносил ему неурожай в результате болезней хлопчатника. А бывало, хлопок созревал, но происходило падение цен, и тогда хозяина ждало разорение.
Они молча двигались по дороге, слышался лишь размеренный стук лошадиных копыт. В такт каждому шагу лошадь покачивала головой, а всадник ехал медленно, опустив поводья. Время от времени лошадь раздувала ноздри, останавливалась и йила копытом о землю. Девушка шла следом по краю дороги, почти забыв о своих душевных муках.
— Ну, ладно! — произнес наконец господин Махмуд. — Поживем — увидим!
Он перевел разговор на другую тему, и так, беседуя, они незаметно подошли к деревне. Выйдя на дорогу, по которой только что прошла толпа феллахов, они расстались. Он через засеянные поля направился на ферму, а Зейнаб пошла по узкой тропке, петлявшей среди небольших холмов. У самой деревни повстречалась с Зейнаб ее сверстница. Они поздоровались. Потом ей встретилась другая девушка, третья… Зейнаб шла между невысокими домами, и каждый встречный приветствовал ее.
Только двое крестьян побогаче воздержались от приветствий. На одном из них были надеты феска, кашемировая галлабия[12] и сверху пальто. На другом поверх цветистой ермолки красовалась чалма, а через открытый ворот шерстяной галлабии виднелась жилетка, крупные пуговицы которой были расшиты шелком. Они расположились перед столиком для нард и, видно, собрались играть до темна. Рядом, возле раскрытой двери дома, на циновке сидели другие зажиточные феллахи. Через дверной проем можно было разглядеть большую и почти пустую комнату, вдоль стен которой стояли деревянные сундуки. Слабо светил покрытый пылью фонарь, так что свет его казался красноватым и тусклым. Это была новая лавка, открытая всего месяц назад; несмотря на неказистый вид, она ломилась от галантерейных товаров и тканей. Зная вкусы своих односельчан, хозяин ее держал нарды, привозил сладости и напитки.
Кроме того, он торговал платками и шалями. Здесь же продавались и лекарства. Все эти богатства были разложены на закрытых полках или в сундуках.
Пройдя мимо играющих, Зейнаб поднялась по шумной улице и свернула в свой переулок. «Добрый вечер!» — сказала она женщине, стоявшей у дверей мельницы, в нескольких шагах от их дома. Потом она поздоровалась с соседкой из дома напротив и наконец отворила низенькую деревянную калитку, покрытую от старости глубокими трещинами. Между калиткой и засовом образовалось углубление от множества хватавшихся за него рук. Зейнаб вошла в открытый дворик и оказалась у родного порога.
Как раз напротив калитки находилась комната для гостей, которая отличалась от прочих комнат только своей величиной. Слева, под лестницей, которая вела на плоскую крышу, стояла маленькая печь. По лестнице можно было подняться в чисто обмазанную глиной комнатку, рядом с которой располагался глиняный ларь, где хранились пшеница, ячмень и кукурузные початки. Остальная часть крыши пустовала. Летом, за исключением времени жатвы, на крыше спала вся семья.
