Илья Бояшов - Повесть о плуте и монахе

По всем городам, деревням в то время стоял плач. Плут же твердил:

– Не слезу более со своей печи.

И, вспоминая вареники да блины с маслом, да студень с хреном и борщи, и приправы, подгонял сам себя.

Навстречу ему, поднимая пыль, двигались уже полки и надрывались запевалы, ехали на конях офицеры. Удивился Алешка:

– Что случилось, православные? Куда спешите, маршируете?

Отвечали ему из солдатских рядов:

– А то не знаешь – началась война с Германией!

И зазывали:

– Что, паря, не поменять ли тебе драную рубаху на ладную шинель, не махнуть ли стоптанные чувалы на добрые солдатские сапоги? Угостим тебя и пшенной кашей – что-то ты, видно, исхудал!

Плут, отшатнувшись, ответил надсмешникам:

– Легче бегать зимой в чем мать родила, чем примеривать ваши подарочки. Легче питаться травой придорожной, чем хлебать из котелка солдатскую кашу. Чур меня и от песен ваших, и от веселья!

И смеялись солдатики:

– А как же Вера, Царь и Отечество? Он им ответил:

– Воля – вот мой Царь! Щи со сметаной – вот моя Вера! Отечество мне есть лежанка!

Солдаты кричали ему из рядов:

– Ну-ка словим тебя да с собой возьмем удобрять германские поля.

И хохотали:

– Мало выйдет из него навозу! Сделали вид, что собираются поймать – прикрикнул на них строгий унтер. Обратившись же к парню, молвил:

– Всякому грибку свой черед. Погоди, соберу колосовики, придет время и грибков осенних!

Ответил на это спешащий:

– Разве собрать грибнику все опята лесные? Чур, чур меня от солдатчины!

– Погоди, паря. Пушки любят солдатское мясо – много им нынче понадобится убоины.

Поклялся Алешка:

– Никто не сгонит меня с лежанки.

Шла навстречу плуту на рысях конница, трепыхались значки на пиках и скакали впереди бравые есаулы.

Задирали плута и конные:

– Не взять ли тебе, детина, в руки шашку? Не надеть ли наши шаровары? Найдется для тебя пика! Много вскоре будет свободных коней для всадничка.

Он отвечал, кланялся:

– Ах, господа казаки, не любитель я конины. Управляться мне впору ложкой, а не казацкой пикой. Ожидает меня с окороком сражение. Грядет бой с домашними колбасами. Атакую я студень с блинами – им покажу свою беспощадность! Прощайте, господа казаки, – отправляюсь на битву с баранами да овцами – вдосталь их у моего отца.

И приплясывал, когда показалось родное село.

Решил и молодой монах:

– Не отыскал я Святой Руси! Вернусь к наставнику – старцу.

Поспешил он к монастырю. Шли мимо него полки на войну. Кричали монаху солдаты:

– Отправляйся с нами! Не останешься ты без дела! Устанет рука твоя махать кадилом.

Он крестил солдат:

– Буду заступником вашим в келье. Солдаты зазывали:

– Никак не справиться нам с отходной молитвой! Недосуг будет самих себя отпевать.

Монах обещал:

– Помолюсь за вас в затворе. Его спросили:

– А как же Отечество? И ответил он:

– Отечество наше – Град небесный! Здесь мы твари пред Ним дрожащие, путники временные.

Смеялись тогда бравые солдатики:

– Завидуй нам, гривастый! Будем вперед тебя на небесах!

Царский сын смотрел из дворцовых окон на то, как маршируют полки. Сам государь готовился уйти на войну. Царевич же воскликнул:

– Ничего более не надо мне, кроме того, чтобы быть сейчас в солдатских рядах! Ради Отечества желал бы я уйти вместе с солдатами навстречу самой смерти. О, все отдал бы за это!..

Слезы показались на его лице, и обратился он к отцу с горячей мольбой:

– Лишь слово молви – и отправлюсь за тобою. Обливается кровью мое сердце, невыносимо мне быть здесь, когда сам ты устремишься на врагов! Радостно мне будет покинуть дворец. Нет сил моих метаться в клетке – ненавистны залы, кушанья и зимние сады…

Отказал ему государь, а слугам наказывал:

– Не спускайте глаз с наследника! Кричал несчастный вслед государю:

– Лучше смерть на поле боя от германской шрапнели. Лучше мучения в лазаретах и холод, и голод, лучше сапоги и шинель. Горе мне, горе!

Так он восклицал и бился, и рыдал, как безумный, слыша полковые оркестры.

Вернулся плут в свое село, но встречали его тишина в родном дворе да закрытые ставни, заколоченная дверь.

Селяне Алешку приветствовали:

– Эка, вспомнил о родителях! На войну забрали твоего батюшку, а мать твоя умерла от горя и печали по пропавшему сыну.

Остался в пустой избе пройдоха – некому было его теперь накормить, напоить, к себе прижать, приголубить. Единственный, кто обнимал, целовал вернувшегося, был дурачок. Скакал Теля от счастья, что вновь встретил друга.

Плут, погоревав, рассудил:

– Много теперь по селу нецелованных девок. Много будет и вдовиц, истосковавшихся по ласке. Есть кому кормить, поить меня.

И завалился на печь. Взялись к нему бегать девки, все прибавлялось по селу вдовиц. Всякий раз, заслышав бабский вой, со своей лежанки говаривал он Теле:

– Видно, прибавится у меня работы! Ну, да ладно. Я до такой страды охочий. Отчего же не быть утешителем? Почище любого попа утешитель я для вдов!

Слух прошел – забирают и его на войну. В селе тому старухи со стариками обрадовались:

– Не век коту масленица. Не все Алешке-вору расхаживать гоголем. Хватит жеребцу покрывать кобылиц! Как сыны да внуки наши, пусть потянет солдатчину.

А вдовы и девки, в один голос завыв, решили меж собой:

– Не можем и допустить такого, чтоб отняли от нас дролю! Соберем все, что за иконами припрятано, откупимся. Когда еще возвратятся с войны мужики, да и вернутся ли? Проживем мы без многого, без одного лишь нам не прожить.

Явился к плуту урядник, топал, показывал плетку:

– Как, такой-сякой, сукин сын, еще остался ты не забранным? Собирайся – построчена уже на тебя солдатская шинель.

Алешка урядника попотчевал водкой, поставил ему закусочки:

– Не ругайтесь, господин урядник. Запретил мне на войну ходить старый наш знакомый, Засуй Засуевич!

– Кто такой? Почему не знаю?

– Я напомню с радостью. Частенько остаются пусты мои карманы – отправляюсь я тогда совсем недалече отсюда, в село Богатово, что по сотенной дороженьке. Есть там наш общий родственничек, Засуй Засуевич. Не поверите – стоит к нему в избу заглянуть, тотчас к столу меня усаживает, вот как я вас, господин урядник. И пока сижу, попиваю бутылочку, наполняются мои карманы золотыми рубликами. И то – чистая правда! А ежели сомневаетесь, что угождают мне подобным образом, потрудитесь заглянуть в карманы свои, в свою фуражечку. Он и вам кланялся!

Проводил плут урядника и гулял с молодками пуще прежнего.

Урядник же, явившись к начальнику, начал дело:

– Был я у того парня оставшегося и вот что узнал – от службы отставлен он самим Засуем Засуевичем!

– Как?

– А вот так! Захаживает он по рублевому шляху в село Середнево, к тамошнему мужику, и как только к столу присядет, тотчас появляются пятаки да ассигнации – их забирает, домой отбывает. Тот Засуй Засуевич и вам ведь родней приходится.

– Что ты, подлец, такое городишь?

– Ан нет, ваше благородие, чистая правда. Привет вам от родственничка. Кланяется, спрашивает – не забыли ли его? На него не обиделись? Вот вам и от него подарочек! Начальник тотчас вспомнил:

– Ай да Засуй Засуевич! Неужто жив еще?

На что урядник подхватил:

– Вечно будет жить Засуй Засуевич!

– Многие ему лета! Почаще бы парень тот к родне моей захаживал!

Урядник ответил:

– Не чаще, чем раз в полгода – уж больно далека сторонка! Обещался, однако, исправно передавать от него привет-подарочек!

Плут похвастался неразумному Теле:

– Никому меня из-за печи не вытянуть.

Явился и монах в свой монастырь. Твердил сам себе, когда показались монастырские стены:

– Не старец ли выйдет встречать меня, блудного сына?

Но никто не вышел встречать его к воротам. И узнал вернувшийся – скончался наставник.

Монахи, по приходе его, взялись шептаться:

– Никого так не привечал старец, ни о ком так не отзывался, как о молодом монахе! Твердил всем – будто бы только он праведный! О нем лишь вспоминал до самой своей кончины. За какие такие заслуги?

Копили они на пришедшего злобу и пришли к отцу-настоятелю:

– Кто такой бывший послушник, чтобы к нему была Благодать? Не посланник самого Рогатого? Как появился он – исчезла прежняя мирная наша жизнь!

Настоятель воскликнул:

– Опомнитесь! Разве сказал вам брат ваш хоть одно худое слово? Разве сделал вам что-либо? Отчего на него говорите со злобой? Велик был старец и знал, кого себе оставить преемником! То бродит ваша зависть. То гордыня ваша не находит себе успокоения!

Возроптали монахи:

– Разве может юнец неоперившийся, без году неделя, быть уже праведным? Кто он такой, не хлебнувший еще лиха, не совершивший монашьего подвига?

Сказал игумен, с печалью поглядев на братию: