Алексей Варламов - 11 сентября
— Мне очень надо поехать, — говорила Варя, однако голос получался не жалобным, а дерзким.
— Купи билет и поезжай. — Женщины в фирменных пальто смотрели равнодушно и поворачивались спиной.
— Я отстала от класса.
— Ехай на электричках, — посоветовала проводница самого последнего вагона. — Сначала до Шаховской, потом до Ржева и дальше. Дня за два доберешься.
В пустом раскачивающемся вагоне было страшно, прошел наряд милиции, двое сержантов посмотрели на Варю, которая прижалась к окну, и посоветовали ей пройти в первый вагон. Несколько раз ее ссаживали контролеры, она спала в залах ожидания маленьких городов и железнодорожных поселков, ее не будили ни гудки паровозов, ни металлические голоса, объявлявшие прибытие и отправление поездов. От голода ее шатало, щеки полыхали, волосы спутались и стали грязными. Нужны были деньги, а денег не было, и негде было их взять, но однажды на вокзале в последнем русском городе Варя проснулась оттого, что кто-то на нее смотрит.
— Я такие хочу. — Девочка лет четырнадцати показывала на сапожки, которые были на ногах у Вари.
— Где же я такие возьму?
— Где хочешь. — Голос у девочки был злой и странно контрастировал с миленьким кукольным лицом и выразительными карими глазками.
Варя поманила девочку пальцем:
— Хочешь сапожки? Могу продать.
Девочка побежала к матери.
— Сколько ты за них просишь? — Интеллигентная женщина смотрела на нее подозрительно, вертела сапоги, проверяла молнию и пыталась понять, в чем заключен подвох.
— Сорок. В Москве такие стоят сто пятьдесят.
— Ну хорошо, если они тебе, Танечка, правда нравятся…
— Нет, — внезапно сказала Танечка звенящим голосом. — Мы можем дать за них рубль.
— Как рубль? — опешила Варя.
— Рубль, и все.
Варя почувствовала, что еще немного — и она умрет от голода, умрет от вокзала, грязи и бессонницы и тогда никакие сапожки уже не будут ей нужны, а девочка смотрела на Варю с презрением к ее еще не размытому, не стершемуся московскому благополучию.
— Хорошо, — сказала Варя торопливо. — Но у меня есть не только сапожки. Вот смотрите: куртка, джинсы, свитер, водолазка. Это все настоящее, из-за границы. Почти новое. Я прошу за все — сто пятьдесят рублей. И впридачу что-нибудь из твоей одежды.
— Шестьдесят, — проговорила девочка, не сводя с Вари холодных глаз. — А за мою куртку, джинсы и сапоги — с тебя сорок.
Полчаса спустя в паленых джинсах, куртке из кожзаменителя и ботинках с неудобной колодкой, обойдя несколько магазинов и убедившись, что никакой колбасой в них не пахнет, Варя сидела в себежской столовой и ела холодный суп, липкие макароны с пережаренной хлебной котлетой, а когда, шатаясь, вышла на улицу, то подумала, что не захочет есть никогда.
В кассе остались билеты только в спальный вагон, а на них денег у нее не хватало.
— Ну и хорошо, — рассудительно сказала кассирша. — Попадется тебе мужик какой-нибудь… Завтра на пассажирском уедешь.
Глава десятая
Ягодные места
Город скоро кончился, по обе стороны дороги, окруженные лесами, лежали большие озера. Варя шла по высокому, проложенному по межозерной гряде шоссе. Она стерла ногу, но после вокзалов, залов ожидания, людского столпотворения и всеобщего неудобства ей было так хорошо, что если рядом останавливались редкие машины и предлагали подвезти, Варя отказывалась. Сентябрьское солнце, закатываясь за лес, освещало синюю, зеленую и желтую местность. Шоссейная дорога уходила прямо, а налево вела песчаная. По ее обочинам росли сосны и ели, ноги утопали в песке. Девочка прошла еще несколько километров и оказалась у воды. Это было еще одно озеро с изрезанными берегами, заросшими тростником. По воде расходились круги от плескавшейся рыбы. На противоположном берегу горел костер. Варя села на дерево и стала смотреть на пламя, отражавшееся в темной воде. Она чувствовала себя очень неудобно в чужой одежде, но одновременно ей стало казаться, что, поменявшись с незнакомой девочкой одеждой, она отдала ей часть своего существа и теперь она больше не Варя из Последнего переулка, которой не удалось поступить в МГУ, но лицо без имени, рода деятельности и места жительства, а точнее, все это нужно заново наживать.
Скорее всего, подумала она, я превратилась не в другую девочку, а в бездомную кошку, которая бродит среди людей и ищет корма и тепла. «А вдруг я беременна?» — с ужасом подумала она и вспомнила бабу Любу. Ей вдруг расхотелось ехать к Машке, расхотелось возвращаться домой, а потянуло к этому огню еще сильнее, чем манили когда-то три вокзала.
Варя пошла вдоль кромки воды и вскоре убедилась, что принимаемое ею за дальний берег озера было сильно вытянутым островом. В небольшой, еще не очистившейся от кувшинок заводи покачивался плот. Девочка ткнула шестом в берег и поплыла. Плот качался, управлять им было неудобно, но слабый ночной ветер дул прямо по направлению к острову, и, подгребая шестом как веслом, Варя сумела добраться до неизвестной земли.
На поляне у костра несколько человек готовили ужин. На перекладине висел черный котел, который помешивала ложкой на длинной ручке невысокая, плотная женщина в резиновых сапожках, болоньевой куртке и платке. Один мужчина колол дрова, другой, в широкополой шляпе, придвинув к огню короб, перебирал ягоду. Когда Варя подошла к свету, все трое на нее уставились.
— Тебе кто разрешил взять плот? — прозвучал враждебный женский голос.
— Разве он чей-то? — удивилась Варя.
— Ты часом не из детского дома сбежала?
— Мужики хватятся, а плота нету.
— Так доплывут, — хохотнул парень в шинели.
— Степа, отгони его и подожди там, — приказал невысокий мужчина с седой бородой. — А вечером поговорим: плот надо лучше прятать.
Парень нехотя встал и исчез в темноте.
— Есть хочешь?
От костра шел жар, Варю разморило, она уснула у огня и сквозь сон слышала негромкий разговор, потом кто-то посветил ей в лицо фонарем, она заворочалась, хотела встать, но сон был сильнее. Тот, кто ее разбудил, быстро и виновато произнес:
— Спи, спи.
На еловых лапах у костра было тепло, и, когда Варя проснулась, на острове не осталось никого, кроме вчерашней женщины.
— Теперь жди завтра, соня.
Женщина была немногословна, но все же Варе удалось понять, что на острове жили заготовители клюквы. Днем они перебирались на берег и уходили на болота, а вечером возвращались с коробами в лагерь. Загорелая, черноглазая Антонина, единственная женщина в этой компании, оставалась готовить еду. Она не задавала Варе никаких вопросов, не смотрела в ее сторону, и беглянка, чтобы смягчить сердце стряпухи, помыла вчерашнюю посуду, отчистила котлы, натаскала воды и дров для костра.
Днем на подветренном берегу, где находился лагерь, стало совсем тепло. Варя попросила у Антонины мыла, помылась сама и перестирала одежду. Она сушила голову на солнце и теплом ветру, нежила не привыкшее к испытаниям, похудевшее тело, и голова у нее кружилась от запаха вереска.
— Дядечка Тимофей, — обратилась она к самому маленькому по росту и старшему из заготовителей за ужином, — а можно я у вас немного поживу?
У костра возникла пауза.
— Ты как, Антонина?
— Против, — отрезала стряпуха.
— А разве ты не говорила, что тебе нужна помощница? — возразил Тимофей, обнажая беззубый рот, и перечить ему никто не посмел.
Порядки на острове были довольно строгие, но разумные. Никто не бездельничал, но и не принуждал других работать; одни собирали ягоду, другие ее перебирали, третьи отвозили к поезду, но откуда были эти люди, какие связывали их отношения, Варя не знала. Деньгами заведовал Тимофей, все заработанное стекалось к нему, а потом делилось по каким-то хитроумным, заранее обговоренным правилам. Сухого закона на острове не было, но каждый знал свою дозу и выпивал столько, чтобы утром встать и уйти за много километров. Постепенно Варя стала различать заготовителей, которые поначалу казались ей очень похожими. Одни из них были озабочены лишь тем, чтобы как можно больше собрать ягоды и заработать денег, другие проводили время с удовольствием, могли в какой-то день не пойти на болото, а заняться ловлей рыбы или просто устроить выходной. Были люди семейные и холостые, молодые и постарше, имевшие постоянную работу и перебивавшиеся случайными заработками целый год. Но друг друга они знали давно, много лет подряд приезжали в эти места и на острове селились оттого, что опасались стычек с местными, не любившими приезжих и видевшими в них конкурентов. Последнее обстоятельство возмущало всех.
— Мы вручную собираем, а они грабилками, — объяснял Варе Степан, тот самый говорливый парень в шинели, которого она видела в первый вечер у костра. — После них ягода несколько десятков лет расти не будет. И нас же не любят!
