Алексей Варламов - 11 сентября
— Петюнчик. Я прочитала твое письмо.
В трубку задышали.
— Петюнчик, ты дурачок или совсем с девушками не умеешь обращаться?
— Я не думал, что ты захочешь со мной встречаться.
— У тебя ни с кем не получится, если будешь так думать. Девушки не любят закомплексованных мальчиков. Они любят смелых, дерзких и нахальных. Завтра в шесть часов жди меня на бульваре против дома с голяками.
С утра дул сильный ветер и шел дождь, он лил и лил, затапливая город, в лужах лежали первые желтые листья, все живое спряталось от воды, собираясь впасть в спячку, и никуда идти Варе не хотелось. Она уже жалела, что ввязалась в затею с Арсеньевым, и решила остаться дома, но, когда маленькая стрелка часов доползла до пяти, представила обескураженного Петюню, растерянно ходящего взад-вперед по бульвару под угрюмыми взглядами каменных мужей и дев, вспомнила некстати обязательную сестру и, вздохнув, стала собираться на свидание.
По дороге она загадала: если Петя будет с цветами, встретится с ним еще; если без — этот раз будет единственным и коротким. Но Пети не было вообще. У Вари от удивления даже прелестный ротик приоткрылся. Она развернулась и пошла назад, потом стала судорожно припоминать, не перепутала ли сама место и время, дошла до Сретенки и снова вернулась, как вдруг Петя вынырнул из-за ее спины, взлохмаченный, нелепый, с мокрыми волосами.
— Извини, Варька, у нас электричку отменили.
— И знать ничего не знаю, — отрезала Варя.
— Я и так рано вышел.
— Мужчина обязан все предусмотреть. Куда пойдем?
— В «Гном».
— Нет уж, хватит с меня баров!
— Тогда к моему дядьке.
— Какому еще дядьке?
— А у меня тут дядька-художник. У него мастерская рядом.
Варя никогда не бывала в мастерских у художников и посмотрела на Петю с уважением. Лопух лопухом, а родственников правильных имеет.
Двое двинулись вниз по бульвару. Петюня не верил своему счастью и сиял от восторга, а Варя воображала себя искушенной, познавшей отраву жизни молодой женщиной и снисходительно дарила сладкие плоды влюбленному в нее мальчику, ощущая, как плывет у него под ногами земля.
— А ты правда меня любишь?
— Правда.
— А почему так поздно написал?
Петя пожал худенькими плечами.
— Боялся? Разве это стыдно, дурачок? Я ведь могла тем временем другого встретить.
— И встретила?
— Много будешь знать… — Она щелкнула его по носу, прижалась к нему и положила худенькую узкую руку на свое плечо.
Вот и все, она королева, а он — ее единственный подданный. Что же, бывают маленькие королевства. А на бульваре все равно никого нет и некому видеть, с кем идет по лужам девушка голубых кровей из Последнего переулка.
Опустился сырой осенний вечер, туманный и теплый, какие случаются в середине сентября, фары машин, огни в окнах и уличные фонари светились в дымке. Они свернули с бульвара, нырнули в паутину переулков с внутренней стороны кольца, прошли мимо церквушки, монастыря и гаражей и оказались возле большого семиэтажного дома. По грязной лестнице поднялись под самую крышу. Петя нашарил под половичком ключ и открыл дверь.
— А где же дядя? — шепотом спросила Варя, вступая в большое чердачное помещение.
— На выставкоме.
Судя по всему, художник был человеком разносторонним: на иных полотнах были пейзажи и натюрморты, на других портреты, и очень много обнаженных женщин. На книжной полке стояли иностранные книги на русском языке, о которых Варя знала по рассказам мамы, не смевшей эти книги провозить, и среди этих картин и книг девушке вдруг стало ужасно весело. Это была какая-то странная, лихорадочная, едва ли не истеричная веселость. Она принялась танцевать, сама себе напевая, крутясь между одетыми и неодетыми женскими фигурами. Все плыло у нее перед глазами, и тело будто не принадлежало ей в эту минуту. Наконец она выдохлась, закачалась и рухнула прямо на недоуменного, молча глядевшего на нее Петю.
— Чаю хочешь?
«Эх, Петя, Петя, — подумала Варя. — Странный какой-то ты, но хороший, волнуешься, стараешься. Тебе бы попасть в хорошие руки…»
Ей вдруг захотелось сделать ему приятное.
— Петруччио, — сказала она шепотом, — а ты когда-нибудь целовался?
Петька набычился и замолчал.
— Хочешь, научу?
Она приблизила к себе его лицо.
— Не бойся, дурачок, губы разожми и слушайся меня.
Губы у него были припухшие, как у ребенка, и сам он показался ей в сумерках вовсе не противным — просто задержался в развитии. По паспорту восемнадцать, а выглядит на пятнадцать. Но ничего, подрастет, наверстает. Она целовала его, гладила по затылку, а перед глазами у нее стоял Андрей. И целоваться хотя и было приятно, но того тревожного и счастливого полуобморочного рижского страха Варя не ощущала — было просто ровно и хорошо.
— Зачем ты это делаешь?
— Тебе не нравится?
— Нравится.
— Что ж спрашиваешь, дурачок?
Петька осмелел, стал шарить руками по ее груди, пытаясь залезть под кофточку, и Варя принялась отбиваться:
— Все, Арсеньев, все. Ну не надо, не надо. Не надо так делать, пожалуйста. Что ты надумал? Ты должен меня слушаться. Я тебя взрослее, я опытнее, я женщина, наконец. Да перестанешь ты, в самом деле! Я сейчас рассержусь.
Глаза у Вари сверкнули, и Петя попятился.
— Никакая ты не женщина, — сказал он обиженно.
— Я женщина, Петенька, — вздохнула Варя, глядя поверх стриженой головы на залитый дождем город. — Это случилось полгода назад. К нам домой приходил учитель испанского языка, старинный друг моей мамы. Уже пожилой такой, с сединой и с красивой серебряной бородой, разделенной на две части. От него всегда приятно пахло табаком для трубки и дорогим одеколоном.
Варя остановилась и искоса посмотрела на Петю. Он сидел не двигаясь, не дыша и не поднимая головы.
— Я сама не знаю, как это получилось, — продолжила Варя, и на глазах у нее навернулись слезы. — Бабушки дома не было. Мы читали текст про Дон-Кихота и Дульсинею, а потом он велел мне его пересказать. Я плохо себя чувствовала, и у меня ничего не получалось. Он немного сердился, сел рядом и стал показывать, как правильно произносить «элье» и как должен работать при этом язык. Приблизил свое лицо и стал меня целовать.
Варя затаила дыхание: ей вдруг показалось, что ее подслушивают.
— И что?
— Я ответила ему, — произнесла она трагически.
— Что ответила? — упавшим голосом спросил Петя.
— Я ответила ему поцелуем! — взорвалась Варя. — Не знаю, как это могло случиться, — голос у нее задрожал, — я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая. Кому я теперь нужна?
— Мне, — выдохнул Петя.
Она невесело усмехнулась.
— И ты бы женился на мне?
— Женился б.
— Да тебе б мамочка не разрешила! — засмеялась Варя и потрепала его по волосам. — Ну я пойду. Пока.
— Не уходи. Ты не знаешь мою маму. Она добрая очень.
Варя задумалась.
— Пообещай, что ничего со мной не сделаешь.
— Чего не сделаю?
— Ну не застрелишь, например, на вокзале, если я вдруг соглашусь, а потом передумаю.
Но с Петюней творилось необычное. Печальный Варин рассказ не встряхнул его, не остановил, а, наоборот, подхлестнул: рука скользила теперь не только по кофточке, и весь он сделался куда более решительным.
«Вот козлиная порода, — думала Варя, молча отпихивая от коленок потную мальчишескую ладонь, — застрелит такой, как же!»
— Арсеньев, перестань, или я уйду!
Петя же не оставлял своих поползновений, детское простодушие исчезло с побледневшего, сумрачного лица, и Варя начала его побаиваться. Она сама не понимала, почему позволяет ему пробираться все дальше и не уходит, но вдруг сделалась вялой и отстраненной, будто все происходило не с ней и это не она оказалась на потертом, не застеленном бельем диване клюквенного цвета, а другая, незнакомая гибкая девочка вроде еще одной Вариной сводной сестры.
«Господи, глупо как, — думала она, следя за тем, как он ловко ее раздевает. — Зачем я это делаю? Сейчас он поймет, что я наврала».
— Нельзя сегодня, Петенька, мне сегодня нельзя, — шептала она, — ну, понимаешь, дурачок.
Но он ее не слушал, догадывался, что она обманывает его обычным девичьим враньем, а может быть, и он тоже был не он и все происходило во сне и виноватыми оказались картины, краски, мастерская, где позировали таинственному художнику женщины, не стесняясь своей наготы. Варя лежала с закрытыми глазами, представляя себя такой же натурщицей, которой велели замереть, и не успела понять, как все ее тело содрогнулось от боли…
Потом они ничего не говорили. Молча сидели и смотрели в окно. Варя пошла в ванную, а когда вернулась, в комнате горел свет, одетый Петька ходил по комнате, и Варя боялась посмотреть в его глаза. Она думала не о себе, а о нем. Каким было для него это потрясение? Но странное дело, ничего потрясенного в движениях ее первого мужчины не было, скорее некая деловитость, и объяснений от нее он не ждал. А может быть, просто ничего не понял?