Ричард Йейтс - Холодная гавань
— А еще от нее плохо пахнет.
— От нее — что?
— Плохо пахнет. Ужасно так говорить о своей матери, но это правда. То ли она редко принимает ванну, то ли забывает при этом пользоваться мылом, а только, сколько себя помню, я всегда остерегалась подходить к ней близко. И знаешь что, Эван? Ты удивишься, но я до сих пор никому об этом не рассказывала.
— Это хорошо, — сказал он. — Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке.
— От нее пахнет… тухлыми помидорами, — сказала Рейчел после паузы, в раздумчивости, наморщив лоб в желании подыскать сравнение поточнее. — Или, скорее, старым, прогорклым майонезом.
Удовольствие от поношения собственной матери быстро улетучивалось — может, оно, в принципе, преходяще? — а кроме того, ее зацепила совершенно неожиданная реплика мужа: «Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке».
Вот так простодушно выболтать то, что у тебя на сердце, — разве это не прерогатива женщин? Но в его глазах Рейчел читала подтверждение сказанного, и от этого ее охватил легкий трепет. Она даже готова была рассыпаться в комплиментах, но он ее опередил.
— Интересно, как твоя мать узнала про это жилье?
— Я думаю, из газетного объявления; она всегда читает раздел, посвященный недвижимости. Это у нее с молодости.
— Странно, да? Большой дом — и так дешево. Да еще обставленный.
— Ну, обставленный, если верить ей, достаточно скромно, но зато «со вкусом». И вот еще что забавно, Эван. Дом «очень удачно расположен» — ее слова. Видимо, имеется в виду, что это неподалеку от твоих родителей. Даже как-то… неловко, что она так неравнодушна к твоему отцу.
— Да, пожалуй.
— Короче, я записала адрес и фамилию риелтора, но вот уж не думала, что тебя это может…
— Ну а что, почему не взглянуть? Тем более… обалдеть!.. — Он издал смешок, а на губах заиграла кривая ухмылочка. — Представляешь, как мой палаша этому обрадуется?
У Рейчел, когда она вышла из машины и увидела дом, так понравившийся ее матери, в голове сразу промелькнуло словечко «развалюха». Вытянутый, как пенал, двухэтажный, из белой дранки, крытый черным рубероидом, он был сродни таким же примитивным строениям в поселке, но его угловатость скрадывали деревья и кусты, из-за которых он не сразу открывался взору.
— Есть где разгуляться. — Риелтор сунул в карман свой комплект ключей и остался у дверей, давая молодым возможность оглядеться вокруг.
Стены имели самодельный вид — большие панели из светло-серых термоизоляционных плит, скрепленных с помощью деревянных реек, из которых торчали шляпки гвоздей, — и ничем не отличались от стен в родительском доме Эвана, поэтому Рейчел не стала привлекать к ним его внимания.
А разгуляться в самом деле было где. На первом этаже запросто разместились бы две пары, при этом особенно даже не входя в соприкосновение, а на втором этаже это ощущение строго обособленной частной жизни только усилилось.
Их спальня с примыкающей комнаткой для ребенка была практически отдельной квартиркой. С двух сторон были большие окна, а скромный камин тотчас вызвал у Рейчел эротические видения. Здесь под настроение они могут заниматься любовью на ковре при ярких всполохах и пляшущих тенях, живо повторяющих малейшее движение их тел.
— Мне нравится камин, — сказала она Эвану. — А тебе?
— Симпатичное преимущество.
— Ты хотел сказать «решающее преимущество».
Этими словами она его спровоцировала подмигнуть ей и прижать к себе, риелтору же пришлось тактично отвернуться.
И в памяти Рейчел навсегда отложилось, что именно этот камин вместе с толстым ковром подле него послужил для них обоих решающим доводом в пользу плана ее матери.
Глава 7
К концу первого года учебы в Ирвинговской школе у Филиппа Дрейка на одном локте твидового пиджака зияла дыра величиной с яблоко. Отдать его в починку он не мог, так как другого пиджака у него не было, и эта маленькая неприятность только подчеркивала безысходность его положения.
— Дрейк, ты безнадежен, — слышал он многократно, и зачастую это было лишь прелюдией к издевательствам торжествующей толпы, раз от разу все более изощренным.
С первого дня своего появления в Ирвинге, куда он приехал словоохотливым, много о себе понимающим юнцом, он честно пытался освоить науку, как не выглядеть в глазах сверстников придурком — уж очень незавидная это доля в любой частной школе, — однако терпел одно фиаско за другим. Первые же осень и зима показали его полную безнадежность, и хуже всего было осознание того, что винить надо только себя: «сам нарвался», бросали ему в лицо мальчишки.
Но с приходом весны произошли неожиданные изменения к лучшему: стало меньше насмешек, и даже появились первые, вполне приличные друзья. Были основания надеяться, что следующий год сложится для него удачнее (а для всякого школьника «следующий год» всегда овеян ореолом новизны), но прежде ему предстояло провести лето дома, а «дом» для Фила Дрейка с некоторых пор превратился в достаточно зыбкую и опасную территорию вроде школьной общаги, в которую он, не ожидая подвоха, с улыбкой и не закрывающимся ртом вошел в сентябре прошлого года.
Он был бы не прочь вернуться в их последнее пристанище на Гудзон-стрит с отслаивающейся штукатуркой, плохо закрывающимися дверьми и доброкачественным зеркалом, в котором вот-вот должны были обнаружиться признаки давно искомой зрелости; пусть та квартира была не бог весть что, но все-таки это свое, родное. Что же касается дома в Колд-Спринге, то наперед можно было сказать, что сестре — замужней беременной женщине — будет не до него и что ему придется каким-то образом находить общий язык с неразговорчивым, устрашающего вида чужаком, ее мужем.
После гладеньких, бесшумных железных дорог Новой Англии громыхающий, болтающийся из стороны в сторону лонг-айлендский поезд стал настоящим испытанием для его нервов. Он еле дождался конца путешествия и, стоя в проходе с чемоданом в руке, еще до того, как кондуктор выкрикнул «Колд-Спринг!», чувствовал себя готовым, насколько это было возможно, ко всему.
— Филли! — воскликнула его мать и быстро пошла ему навстречу через гостиную, вытянутую в длину, как и весь этот чудной дом. — Дай же мне тобой налюбоваться.
Обычно желание любоваться им приходило к ней после нескольких пропущенных стаканчиков, а сейчас был еще не вечер; но, кто знает, может, в деревне она начинала с утра пораньше? — Что это с ним, дорогой?
— С чем?
— С твоим чудным твидовым пиджаком. Он весь… залоснился.
— Он просто грязный, вот и все. Когда у тебя один-единственный пиджак, который ты носишь каждый день, отдать его в прачечную не получается.
— Ну-ка повернись, — попросила она и, увидев дыру на локте, ахнула. — Послушай, вот что мы сделаем. Мы отдадим его в сухую чистку, прямо сейчас, а потом поставим на локтях красивые кожаные заплатки. Что ты на это скажешь?
Он согласился, и в его голосе если и прозвучала досада, то почти неразличимая для него самого.
— Рейчел тебя ждет не дождется. Она наверху, в постели. О, ничего серьезного, небольшое осложнение, связанное с беременностью; доктор посоветовал ей отдохнуть несколько дней. Так. Неси свой багаж, и я покажу тебе твою комнату. Очень надеюсь, что она тебе понравится; увидев ее, я сразу сказала: «Это для Филли».
Лестницу на второй этаж окаймляли стены из все тех же термоизоляционных плит. Видимо, рачительные лонг-айлендцы, подумал он, таким образом экономят на строительстве.
— А что, мне нравится, — сказал он о комнате. — Нет, правда, очень симпатичная.
— Ах, я так рада, — сказала мать. — Смотри, какой просторный стенной шкаф. А теперь я покажу тебе мою комнату, напротив.
И снова, осматриваясь в ее апартаментах, он заверил мать, что все прекрасно. Затем она повела его в другой конец коридора, где они остановились перед застекленной дверью, наглухо закрытой занавесками в горошек.
— Подожди, дорогой, — сказала мать. — Вдруг она спит. Сейчас проверим. — Раздвинув занавески одним пальцем, она заглянула внутрь. — Отлично, не спит. — Она постучала со словами: — Рейчел? Твой милый братец приехал. Он может войти?
— Ну конечно, может.
Он увидел, как сестра, подпертая сзади подушками, отложила в сторону книжку, похожую на детективный роман. Она подтянула на себя одеяло, словно желая скрыть живот, но, когда она подняла руки, чтобы его обнять, он все-таки успел его разглядеть, такой большой и увесистый под тонкой рубашонкой.
— Принеси стул и сядь поближе, Фил, — сказала она. — Как же давно я тебя не видела.
Она хотела «знать все» про его первый год в школе, и он дал ей краткое, тщательно отредактированное резюме, всячески подчеркивая, как хорошо он провел время, и под занавес рассказал анекдот, достаточно смешной, чтобы заставить ее посмеяться. Их мать какое-то время с улыбкой стояла в дверях, словно в ожидании, когда ее вовлекут в этот разговор, и в конце концов ушла вниз.
