Сэмюэль Беккет - Мерфи
Все, кто был по свечному делу, примчались как один поглазеть на мальчика на побегушках.
— Да он не бегун, — сказал торговец свечами, — куда там; что нет, то нет, как ни крути.
— Да уж и не мальчик, — изрекло наполовину личное удобство торговца, — что по мне, то отнюдь.
— Сдается, он воще не похож на человека, — сказал старший из отходов производства свечного торговца, — воще нет.
Мерфи был слишком хорошо знаком с подобными издевательствами, смешанными с отвращением, чтобы впасть в следующую ошибку, попытавшись их умерить. Иногда они находили более утонченное выражение, иногда менее. Формы были так же разнообразны, как градации интеллекта торговца, содержание же оставалось все то же: «Ты, ноль без палочки!»
Он огляделся по сторонам в поисках места, куда бы сесть. Нигде ничего. Когда-то к югу от Королевской бесплатной больницы находился маленький городской сад, но теперь часть его была погребена под злокачественным образованием урбанистических тканей, так называемыми многоквартирными домами гостиничного типа, а остальное сохранялось как рассадник заразы.
В этот момент Мерфи с готовностью отдал бы свое ожидание Предчистилища за пять минут в своем кресле, отвергнув отдых Белаквы в эмбриональной позе и его укромное укрытие под валуном, откуда тот, свободный от искупления греха, покуда он вновь не увидит его во сне — от сперматория до крематория — незамутненным взором видящего сон младенца, глядел на рассвете через камыши вниз, на трепещущее южное море и на восходящее солнце, отклоняющееся на восходе к северу. Он так высоко ценил это посмертное состояние, его преимущества представали в его голове в таких подробностях, что он по-настоящему надеялся, что сможет дожить до старости. Тогда у него будет много времени на то, чтобы лежать, и видеть сны, и наблюдать, как заря мчит своим солнечным путем, прежде чем он начнет взбираться наверх, в Рай. Крутизна была чудовищная, единственная в своем роде. Дай Бог, чтобы никакой благочестивый торговец свечами не сократил ему времени своей молитвой.
Это была его фантазия на тему Белаквы, пожалуй, наиболее систематизированная во всем его собрании. Принадлежавшая тем, кто лежит прямо за порогом страданий, она была первым пейзажем свободы.
От слабости он прислонился к ограде Королевской бесплатной больницы, умножая число своих обетов навечно стереть это видение антиподов Сиона из своего хранилища, если он только будет немедленно перенесен в свое кресло-качалку и ему будет позволено пять минут покачаться. Сесть было ему уже недостаточно — теперь он должен во что бы то ни стало лечь. Сгодится любой клочок знаменитого английского дерна, где бы он мог улечься и больше не обращать ни на что внимания, и очутиться в пейзаже, где нет никаких торговцев свечами и никаких привилегированных жилых раковых образований, а только он сам в улучшенном издании — освобожденный от всякого знания.
Ближайшее место, какое он смог припомнить, это газон «Линкольнз-Инн»[30].
Атмосфера там омерзительная, миазмы законов. От обманщиков, крючкотворствующих, мздоимствующих, надувающих и облапошивающих, и от обманутых, от позорных столбов и виселиц. Но там росла трава, там росли платаны.
Сделав несколько шагов в направлении этой низинки, которая была лучше, чем ничего, Мерфи опять прислонился к ограде. Было ясно, что в его теперешнем состоянии шансов добраться пешком до газона «Линкольнз-Инн» у него не больше, чем добраться до Кокпита, а стимула куда меньше. Он должен сесть прежде, чем сможет лечь. Прежде, чем бежать, иди, прежде, чем лечь, сядь. Секунду он подумывал, не истратить ли предназначенные на ленч четыре пенса, которые он позволял себе, на обратную поездку на Брюэри-роуд. Но тогда Селия подумает, что он бросил поиски на том основании, что она обещала не бросать его, даже если ей придется вернуться к своему занятию. Единственным решением было немедленно пойти на ленч, на час с лишним раньше, чем у него должно было начаться выделение слюны.
Четырехпенсовый ленч Мерфи представлял собой ритуал, не оскверненный низкими мыслями о питательности. Он продвигался вдоль ограды короткими бросками, покуда не вышел к требуемой точке питания. Ощущение от наконец-то состоявшейся встречи сиденья стула с его привядшим задом было столь упоительным, что он тотчас же встал и повторил движение, с расстановкой и предельной сосредоточенностью. Не так-то часто встречал Мерфи подобную нежность, чтобы мог позволить себе в таком случае обойтись с ней небрежно. Повторное усаживание его, однако, разочаровало.
Официантка стояла перед ним с до того отвлеченным видом, что он не чувствовал себя вправе считать, что проник в ее систему. Наконец, увидев, что она недвижима, он сказал:
— Принесите мне, — голосом младшего учителя, решившегося заказать блюда, рекомендуемые шеф-поваром, для школьного пикника. После этого предупредительного сигнала он остановился, чтобы дать возможность развиться предварительной стадии, т. е. первой из трех стадий реакции, в течение которой, согласно школе Кюльпе, переживаются основные мучения, связанные с ответом. Затем он прибег к раздражителю с прямом смысле слова: — Чашку чаю и пачку печенья ассорти.
Два пенса — чай, два пенса — печенье, идеально сбалансированная еда.
Как будто внезапно осознав его великую магическую силу или, быть может, это касалось его хирургических способностей, официантка перед тем, как ее унесло вихрями главной стадии, прошептала:
— Вера к вашим услугам, уважаемый.
Это не была ласка.
Мерфи все-таки верил в школу Кюльпе. Марбе и Бюлер могли обманываться, даже Уотт — лишь человек и не больше, но как мог ошибаться Ах?
Завершила (как она считала) Вера свой номер в гораздо лучшем стиле, чем начала. Когда она поставила поднос, трудно было поверить, что это та же самая прислужница. Поистине тут же на месте она по собственному почину выписала счет.
Мерфи оттолкнул от себя поднос, откинулся назад вместе со стулом и с благоговением и удовлетворением стал размышлять о своем ленче. С благоговением, поскольку как приверженец (время от времени) радикальной доктрины богоявления Вильяма Шампо он не мог не испытывать смирения перед такими жертвами, приносимыми его слабому, но неукротимому аппетиту, как не мог и опустить безмолвную молитву: «Пусть Господь смилуется над той частью себя, что я сейчас не смогу переварить». С удовлетворением, поскольку наступила высшая точка его деградации, точка, когда безо всякой помощи, в одиночку, он обставлял воротилу бизнеса. Сумма, которой это касалось, была мала, между пенсом и двумя (в исчислении розничной торговли). Но ведь и у него, чтобы развернуться, было на эту аферу всего четыре пенса. Он размышлял просто: если мошенничество в размере от двадцати до пятидесяти процентов от потраченного, осуществленное в период ожидания, не является примером больших прибылей и быстрого оборота, о которых говорит Сук, тогда где-то в его теории надувательства заключен серьезный порок. Но как ни расценивать эту операцию с экономической точки зрения, ничто не могло уменьшить ее достоинств как маленького триумфа тактики перед лицом исключительно неблагоприятных условий. Достаточно лишь сравнить противников. С одной стороны — гигантский союз помешанных на прибылях заправил в сфере общественного питания, в высшей степени наделенных безжалостным ловкачеством нормальных людей, располагающих всеми самыми смертоносными видами оружия послевоенного оздоровления, с другой — жалкий солипсист со своими четырьмя пенсами.
Затем жалкий солипсист, прочтя свою безмолвную молитву и заранее насладившись своим бесчестьем, проворно пододвинул стул к столу, схватил чашку с чаем и залпом осушил ее наполовину. Достигнув необходимого уровня, он тотчас же принялся давиться, захлебываясь и брызгая во все стороны, и причитать, точно в чай коварно всыпали мешок толченого стекла. Таким образом он привлек к себе внимание не только всех посетителей в зале, но фактически и официантки Веры, прибежавшей, чтобы как следует разглядеть, как она подумала, несчастный случай. Некоторое время Мерфи продолжал издавать звуки бачка, который заходится от слишком сильного напора, а потом сказал бесповоротно-ядовитым голосом:
— Я прошу китайского, а вы приносите мне индийского.
Хотя и разочарованная тем, что не произошло ничего более интересного, Вера не стала артачиться относительно исправления своей ошибки. Она была услужлива, эта девчонка из гнущей спину армии подневольного труда, неспособная предать девиз своих рабовладельцев, гласящий, что, поскольку клиент, иначе говоря, простофиля, платит за свое пойло в десять раз больше, чем стоит его производство, и в пять раз больше затрат на то, чтобы его залить ему в глотку, благоразумно прислушиваться к его жалобам в пределах, не превышающих, однако, пятидесяти процентов от его эксплуатации.
