Ион Деген - Статьи и рассказы
Профессор-биолог начал вступительную лекцию. Знакомые слова не оставляли следа в сознании лейтенанта. Как шелест листвы, как монотонный плеск прибоя, они усиливали доминанту. Медаль «За отвагу», лежавшая плашмя на высокой груди. Ёлки зелёные! И его медаль. Как она ему досталась!
Ладно, можно не считать той атаки, когда впервые за всю войну он стрелял картечью. В боекомплекте танка было пять шрапнельных снарядов. Он приказал Васе, башнёру, на всех снарядах повернуть кольца на картечь. Немцы, обезумев от страха, вместо того, чтобы залечь, укрыться, удирали от танков вверх по пригорку. Картечь, изрыгаемая из ствола пушки, скосила несколько десятков немецких солдат. Сейчас, на лекции по биологии, он подумал, что проще было скосить их огнем танковых пулемётов. Естественно. Тогда он об этом как-то не подумал. Впрочем, не имел бы представления о том, что оно такое — картечь. И в завершение той атаки, уже миновав городок, они настигли колонну из пяти грузовиков с боеприпасами. Болванка, выпущенная из его орудия, попала в последний грузовик, ну, может быть, прошив его, — ещё в предпоследний. А взорвались все пять машин. Ладно, и это можно было не считать. Но в тот же день ночной бой с «пантерами». Это же чудо, что ему удалось зайти им в тыл и поджечь две «пантеры». Ведь именно его удача в ту ночь спасла батальон от разгрома. Ладно, и это можно не принять во внимание. Но на следующий день, когда бригаду уже вывели из боя, когда три танка его взвода мирно стояли в фольварке под старыми грушами, и до следующего наступления можно было забыть про войну, на артиллерийскую позицию стрелковой дивизии по широкому льняному полю из леса попёрли тридцать «пантер». А это уже не в их полосе. Несчастные артиллеристы бросили свои куцые полковые пушки, снаряды которых для лобовой брони «пантер», что дробинка для носорога. И генерал-майор, командир дивизии, чудак усатый, не на «виллисе», а на тачанке прискакал к ним и, размазывая слёзы по грязным щекам, взмолился: «Братцы, остановите танки! Всех к Герою представлю!». А воевать уже ох как не хотелось. И вообще смех — три «тридцатьчетверки» против тридцати «пантер»! Но над массивным каменным забором возвышались только башни «тридцатьчетверок», не замеченные немцами. И «пантеры» уже поравнялись с ними и подставили свои бока. И взвод уничтожил восемнадцать «пантер». А когда уцелевшие танки развернулись и стали драпать, чтобы скрыться в лесу, к пушкам вернулись артиллеристы и подбили ещё шесть машин. Слабая кормовая броня была по зубам их снарядам. И ещё пять танков из шести, оставшихся без удравших экипажей, подожгли, обложив их соломой, набежавшие пехотинцы. Только одну «пантеру» лейтенанту удалось отбить от озверевших солдат. Целый день он ездил на ней вокруг фольварка, пока не забрали и не увезли в тыл.
Он не знал, к какой награде его представили за эти бои. Но когда недели через три в бригаду вручать награды приехал сам командующий фронтом, прошёл слух, что генерал армии прибыл потому, что Счастливчику будут вручать Золотую звезду Героя. И вот построение награжденных. Командование бригады. Каких-то два чужих генерал-майора.
Красивый и симпатичный генерал армии Черняховский вручил ему орден «Отечественная война» за прошлое наступление. Продолжалось вручение. Вот уже вызываются награжденные орденом Красной звезды. Вот уже медалью «За отвагу». И вдруг он услышал свою фамилию. Какое-то неуставное шевеление, какое-то подобие ропота прошло по построению награждённых. И это и ошарашенный вид лейтенанта, который только что так чётко печатал строевой шаг, получая орден, а сейчас шагавший как-то неуверенно, словно сомневаясь, его ли назвали, объяснило командующему, что произошло нечто неожиданное, непредусмотренное. Он вручил медаль и, пожимая руку, улыбнувшись, сказал: «Ну, гвардии лейтенант, вы сегодня решили забрать у меня все награды».
Построение расходилось без обычного в таких случаях оживления, без шуток, без взаимных поздравлений. Даже танкисты из первого и третьего батальона, которые никогда не видели лейтенанта и, как он считал, не имели о нём представления, были подавлены полученной им пощёчиной. Тогда, после третьего своего наступления в бригаде, он ещё не знал, что стал личностью легендарной. О нём говорили: «Заговоренный». Кто-то сказал: «Счастливчик». Так и прилипла к нему эта кличка. Еще бы не счастливчик!
Отдельная гвардейская танковая бригада была бригадой прорыва. В начале наступления она должна была прогрызть оборону противника. Потом в прорыв входили подвижные соединения — танковые и механизированные корпуса. Бывало, что бригаду уничтожали полностью ещё до того, как она успевала осуществить прорыв. Случалось, что несколько танков оставались до следующего наступления. Ребята, которые оставались в живых после шести-семи атак, считались невероятно везучими. А сколько раз по шесть-семь атак было у него в трёх наступлениях? В фольварке под старыми грушами он воевал уже на четвертой машине. Первую подбили. Две сгорели. Он отделывался только лёгкими ожогами и пустяковыми ранениями. Даже не обращался в санвзвод. Лечился у батальонного фельдшера. Отсюда и прозвище.
Он шёл к своему танку. Обида давила на плечи, на спину тяжелее восьмидесятикилограммового ящика со снарядами.
«Счастливчик» — окликнул его командир батальона. Под ивой, с ветвями, свисающими до самой земли, как в шалаше на траве лежал гвардии майор. Только сейчас до лейтенанта дошло, почему комбат прикинулся больным и не пошёл на построение. Его тоже выкликнули среди награждённых медалью «За отвагу». Конечно, он не подбил ни одного танка. Даже ни одного немца не убил. И отваги, можно сказать, никакой не проявил. Но ведь комбат. Задачу батальону поставил. командовал подразделениями по ходу боя. И вообще. А батальон задачу не только выполнил, но даже перевыполнил благодаря тем самым восемнадцати «пантерам». Ну, пусть не орден «Александра Невского», но хоть «Красную звезду» гвардии майор мог получить.
— Покажи-ка мне медаль. Красивая вполне. И главное — совсем танкистская. — Комбат ткнул пальцем в изображение танка на лицевой стороне медали. Забавно, что танк этот — «Т-28» прекратили выпускать сразу после финской войны. Тяжёлая машина с тремя пушечными башнями. А сейчас «царицей полей» была «тридцатьчетвёрка». И медаль она бы украсила.
— Вот так, Счастливчик. Это тебе мой бывший заместитель подосрал. Ну, и мне заодно.
— Но ведь он был тогда неправ во время нашей ссоры, мародёр проклятый.
Майор горько улыбнулся:
— «Неправ? А ты права или правды ждал от этого негодяя? Далеко он пойдёт. Его уже назначили заместителем командира отдельного тяжелотанкового полка по политчасти. Далёко пойдёт эта мразь. Но ты не тужи. Медаль самая что ни есть танкистская. И солдатская. Я, например, буду гордиться ею. Такую медаль может получить только воин, только отважный.
Профессор-биолог что-то рассказывал о единстве и взаимодействии в органическом мире. Но его слова трансформировались в слова майора: „Такую медаль может получить только воин, только отважный“. А там, в нескольких рядах впереди сидела Галка, и на её ещё совсем недавно такой вожделенной груди лежала вот эта самая медаль. За блядство.
Через несколько дней они снова встретились на лекции. Галя была всё в той же английской суконной гимнастерке. Но на грудь уже не давила медаль „За отвагу“, ни даже „За победу над Германией“.
Они учились на разных потоках. Изредка встречались на общих лекциях. Издалека раскланивались. Раза два-три перекинулись парой ничего не значащих фраз. Всё же больше, чем за восемь месяцев его пребывания в бригаде. Тогда он и близко к ней не подходил.
В ноябре его демобилизовали. Не стало офицерского пайка, который он получал в продпункте. Взамен — в день пятьсот граммов глиноподобного хлеба. Он съедал его с солью в один присест. Иногда с луком, если удавалось достать. А если прибавлялось еще подсолнечное масло, то это уже было пиршество. Зарплата гвардии лейтенанта уменьшилась до пенсии инвалида. У большинства студентов их группы и этого не было. Поэтому в день получения пенсии у группы улучшался рацион. Со второго семестра он стал получать повышенную стипендию. Ничтожная разница тратилась на книги. Но это уже потом. А сейчас, с наступлением зимы жизнь сделалась невероятно трудной.
Самым страшным был гололёд. Из-за него часто приходилось пропускать лекции. В аудиториях и в общежитии сохранялась температура для скоропортящихся продуктов. Правда, в общежитии изредка удавалось согреться.
Как-то среди бела дня они своровали деревянные ворота. Он не мог помочь ребятам нести их. Компенсировал тем, что вышагивал на костылях впереди и командовал встречным милиционерам: „Посторонись!“. И они сторонились. Зато в общежитии он сапёрной лопаткой, — другого инструмента не оказалось, — разделал ворота на дрова.
