Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Да в том-то и дело, что профессионал так сразу не может… – Саша помолчал. – Слово какое-то чужеродное по отношению к поэту – профессионал, верно?
– Пожалуй, – подумав согласилась Вета.
– Похоже на профессиональную любовь. Тогда это иначе называется.
– Проституция?
– Ну да, и в поэзии тоже. Вот там такое и поется, – он опять мельком глянул на фестивальное плавсредство.
– Может, пойдем теперь туда? – неуверенно предложила Вета. Обстановку сменим.
– Нет, давай ребят подождем. Петя с Анжеликой вернутся, тогда и пойдем. А пока… Знаешь, ты во мне азарт разбудила, я тоже попробую, только подумаю немного…
– А-а-а, все-таки разбудила… – не без злорадства заметила Виолетта, – профессиональную честь…
– Ну не надо, – попросил Саша, – мы же согласились, что это слово не совсем к поэзии подходит. Согласились?
– Да.
– Тогда зачем эти подковырки?
– Да так, из вредности, извини. Давай, я не буду тебе мешать, – Вета отвернулась.
– Ты мне не мешаешь, – уже думая над строчками, сказал Саша. – Ты помогаешь…
Они оба почему-то одновременно посмотрели на небо, Вета просто так, праздно, а Саша – тревожно и просительно, будто именно там искал подходящие слова и верную музыку.
– Ах! – выдохнули оба, потому что столько звезд они никогда не видели. Это был парад звезд и звездочек, они словно все решили нынешней ночью себя показать. Большие – само собой, их и так видно каждой безоблачной ночью, но и маленькие, которых никто, кроме астрономов, не замечал. Будто кинул кто-то в небо золотым песком и не дал упасть, велел: замри! И эта золотая россыпь в прекрасном желтом беспорядке блестела и посверкивала теперь от горизонта до горизонта. А впереди было море, и там далеко, у горизонта звезды и море соединялись. В море падал золотой дождь. Посреди черной, вязкой южной ночи, перед обнажившимся лицом Вселенной, перед тем, что не может, не в силах вместить в себя обыкновенное человеческое сознание – и потому называется абстрактно – бесконечность; перед бездонными размерами мироздания – сидели на лавочке двое, два недолговечных и ломких человеческих существа, которых Он (тот, кто разбросал звезды) наделил непрочным телом, пищеварительным трактом, животными инстинктами и поместил в разряд высших (что все равно малоутешительно) – млекопитающих. И наверное в этом был какой-то особый смысл, который мы не сумели пока разгадать. Или же – нам и не дано разгадать. Там, за рекой по имени Лета, нам объяснят. Отчего такую богатую духовную жизнь может легко прервать такая паразитарная мерзость, как рак, или автокатастрофа, или еще многое другое. Бац – и нету! И где ты теперь? Со всеми своими стихами и любовью? Или все-таки где-то… Но есть же все-таки наказ оттуда: жить днем сегодняшним. И жить теми средствами, которые тебе даны, в том числе и телом, относящимся к животному миру, а не духовному. И вот сидели двое – ничтожная, но все-таки часть Вселенной, и ведь зачем-то созданная часть, каждый со своей улыбкой, со своим обаянием, со своей мелодией, со своим светом внутри и со своей тьмой, со своими мечтами, летающими над ними, как ночные птицы, или же летучие мыши, чьи серые тени разрезают черноту ночи.
А над ними, внося в душу смятение, висела полная луна, которая, как известно, командует многими таинственными процессами на Земле.
Минут пять они молчали, а потом Саша стал говорить. Произносить слова, стихи, которые сейчас сочинились. Он будто наполнял собой, как инструментом, ту музыку сфер, которую сейчас услышал. И не небо, не Вселенная продиктовали ему этот романс в сумерках, они только помогли; он говорил или почти пел то, что произошло с ним сегодня. С ним и с Виолеттой. Вполне по-земному. Это было непостижимо, но гармонично связано: двое, лето, тополиный пух, мечты, ночные птицы, море, счастье и его краткость, судьба, звезды, тревожная луна, все вместе рождало эти слова. И соединялось, соприкасалось то, что соприкасается редко: музыка сфер и земных, и небесных.
Сквозь тихий сквер фата тумана
Плыла бела, плыла бела
И наша встреча так нежданна
Для нас была, для нас была
Вы мне явились в одночасье,
Как летний дождь, как летний дождь.
Как часто мы случайность счастья
Не ставим в грош, не ставим в грош.
Нам никуда теперь не деться
Открыли счет, открыли счет.
Хлебнувшее безлюбья – сердце
Нас обречет, нас обречет.
Соединение в полете
Судеб и рук, судеб и рук
В зените лета, на излете
Пуховых вьюг, пуховых вьюг [1], -
поставил Саша точку и посмотрел на нее. Вета бросилась его целовать. Она знала цену того, что только что услышала. Сашу можно было не только любить, не только использовать, его можно было еще и уважать. А Вета мало кого уважала. Она поняла, что Саша не бахвалился, говоря о себе, как о Поэте, что это не треп, что у него были все основания так о себе думать. Другое дело, что поэзия и поэты не входили в Ветину жизненную программу, но, знаете, можно разделяя – совмещать: вот это для тела, а, вот это – для души, одно – для дела (или денег), другое – для изящного развлечения и удовольствия. Вета была девушкой современной и полагала, что одно другому не вредит, а напротив – делает ее натурой многообразной и гармоничной. И целовала она сейчас Сашу, представьте себе – со слезами на глазах и, растроганно гладя его голову, все говорила, говорила тихонько, будто заранее утешая его, что на него неизбежно обрушится много бед, которые сопровождают всю жизнь каждый большой талант, но которые он непременно переживет и выдержит!
– Саша, как хорошо, как это было здорово – все повторяла она между поцелуями, – ты настоящий, если у тебя такое получается; как же ты можешь сказать так, как другие только чувствуют, когда другие немы и беспомощны и не умеют; хотят, из них рвется, а не могут! Как хорошо, как хорошо!
В красивой девушке Виолетте царила сейчас гармония тела, дела и души. Быть может – в первый и последний раз. Но все равно – наши поздравления!
Подошли Петя с Анжеликой. Петя глумливо поинтересовался, не устали ли они еще целоваться? Вета посмотрела на Петю, как на навозную муху, залетевшую в бокал французского шампанского, но, тем не менее ответила:
– Мы не так целуемся.
– А как? – продолжал Петя оживлять разговор.
– А вот как, тебе вряд ли понять.
– Почему это, – обиделся Петя. – Мы, значит, типа -
«Море цвета индиго,
Небо вкуса ванили.
Твои губы опять
Не туда угодили», – процитировал он в свою очередь популярный песенный хит. – Значит наши – не туда, а ваши – куда надо?
– Это я его за стихи-и-и благодарю, – сказала Вета и нежно посмотрела на Сашу.
– А-а, тогда понятно. Шурец у нас – гений. Хорошо, что ты это просекла. Ну, пошли, что ли? На пароход, – предложил Петя и тут же запел фальшиво и нахально: «Пароход белый-беленький, черный дым над трубой. Мы по палубе бегали, целовались с тобой».
– Пошли, – сказал Саша, обнял Вету и все направились к белеющему трапу, у которого еще какие-то 2 часа назад безнадежно торчали две школьницы, не подозревая о том, что через эти 2 часа они станут намного взрослее и опытнее, что вполне женские навыки они приобретут еще до контакта с группой «Сладкий сон», и останется только сделать последний шаг.
Глава 7-я. На теплоходе
Проблемы, чтобы пройти и примкнуть к веселящимся массам – вовсе не было. Каждый житель корабля имел пропуск, каждый участник фестиваля – пластиковую карточку, каждый журналист – аккредитационную карточку. У наших друзей – было все, и они могли провести с собой еще хоть пять человек.
На верхней палубе, прямо у лесенки сидел за столиком пьяный Гоша из группы «Мистер Хадсон». Напротив него сидела жрица любви или, как говорили в старину, «погибшее, но милое созданье», или еще «жертва общественного темперамента». В том, что сидела именно она, у Саши и Пети сомнений не было, они их распознавали еще прежде, чем они откроют рот и произнесут свое сакраментальное: «Мужчина, не хотите ли отдохнуть?» Гошу было жалко, он постоянно горел на проститутках, но все не желал успокоиться. Стол был большой, и сидели только они. Гоша плавно и широко повел рукой и предложил присаживаться. Сели. Саша пошел покупать еще шампанское. А Гоша, ничуть не смущаясь присутствием посторонних, продолжал видно уже давно начатый разговор. Разговор был (и тоже, видно, давно) – в патовой ситуации.
– Ну нет у меня больше денег, – говорил Гоша, – давай так просто.
– Нет, – скучающим голосом отвечала путана.
– Ну почему нет! Я ведь тебе за вчерашнюю ночь сколько бабок отвалил, помнишь?
– Помню, – равнодушно отвечала та.
– Ну так что, ты один разок не можешь за так, да?
– Не могу, – неприкрыто зевнув, отвечала панельная дама. Работа, видно, у нее была тяжелая, в две смены, фестивальная страда требовала особых усилий, спать было некогда, вот она и зевала, и бедный обнищавший Гоша был ей ни к чему.
