Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Так ты и вправду не знаешь, что такое «шманцы»? – сказала Виолетта, придвинувшись к нему чуть ближе.
– Нет, – настороженно ответил Саша, опасаясь, что она опять подшучивает над ним.
– Ну-у, это так просто… Я тебе сейчас объясню. «Шманцы» – это то, чем мы занимались с тобой полчаса назад, – она совсем приблизила к нему свое лицо, а потом поднеся губы к его уху, еле слышно прошептала, – и это то, чем мы займемся с тобой сейчас.
– Шманцами?
– Ну да, именно ими.
После чего Вета, не откладывая это дело в долгий ящик, перенесла свои губы от Сашиного уха – куда надо и поцеловала его так, как уже научилась. И через минуту сама сказала ему:
– А теперь отойдем… ты опять хочешь… Пойдем, а потом я покажу тебе, как я сочиняю стихи.
И опять удивился Саша, но сейчас было не до этого, он был вновь во власти этой порочной девчонки; он пребывал в упоении от ее дерзкой и безошибочно направляемой сексуальности и от собственного сладострастного рабства. Они метнулись в кусты, будто от чьей-то погони. Дальше ей предстояло добивать его своими стихами. «Кусты, стихи – как это, однако же, рядом», – успел подумать Саша перед тем, как Вета уже сама расстегнула ремень на его джинсах. «Кусты, стихи, скамейка», – да из этих трех слов можно шлягер сложить», – мелькнула у него последняя мысль перед тем, как провалиться в вулканический кратер пламенной страсти, жгучих прикосновений и вызываемых ими огненных чувств, словом – всего пламенного и огненного, что сопровождает темпераментное соединение тел. Или, еще раз обратившись к чудесным образцам нашей эстрады, облагородим происходящее нижеследующей цитатой из песни.
«Музыка тела пела и пела
Музыка тела вечной была.
Ты не хотел и я не хотела -
Музыка тела нас позвала».
Впрочем, они оба хотели, ну а «музыка тела» не заставила себя долго ждать.
На сей раз Вета позволила ему чуть больше познать свое тело, приоткрыла ему новые горизонты, он уже почувствовал своей рукой – куда ему следует стремиться в следующий раз, он уже узнал: как и в каких именно зонах он может довести девочку до того состояния, когда уже она будет его рабой. Саша обольщался. Вета умела получать удовольствие, всю ситуацию в целом держа под контролем. Вета училась, Саша влюблялся… Все больше и больше. Но так и должно было быть.
Не только поэты – жертвы. Занятные аналогии можно найти и в животном мире. И даже у насекомых. Что самка богомола, например, пожирает самца сразу после оплодотворения, – это не секрет даже не для энтомолога. И потом, в богомолах нет никакого обаяния, согласитесь. Их даже не очень жалко. Но вот сурки! Кошмар! Вы посмотрите, что у сурков делается! Милейшие существа, казалось бы! Но оказывается, во время спаривания самка кусает, затем просто грызет самца. Грызет и поедает! А он, будто не чувствуя этого, продолжает ее любить! Иметь ее, хотя на самом деле имеет его она. Она им в этот момент с аппетитом подкрепляется, а он продолжает, отдавая в буквальном смысле свою жизнь. Жизнь – за любовь, представляете! А люди?! Разве далеко ушли? Та же Клеопатра! За одну ночь любви! И на это шли безусловно только Поэты. Поэты – в душе, не обязательно профессионалы. Только романтический простофиля способен так распорядиться своей жизнью и вручить ее на блюдечке с голубой каемочкой какой-нибудь стерве, которая заслуживает только того, чтобы ее отлюбила подряд и без остановок армия римских легионеров, только что вернувшихся из длительного похода.
Саша… бедный сурок… «И мой сурок со мною», – жалостливая песня самого, кажется, Бетховена. Но будем все же надеяться, что у Саши до этого не дойдет, что его все-таки не слопают так просто, а только сильно покусают или попытаются им утолить голод, но почему-то не выйдет… Посмотрим. Во всяком случае мы Сашу до такой степени в обиду не дадим, мы его не угробим в этом рассказе, его не стрескают так, за здорово живешь! Он – выживет!
Глава 6-я. Временная победа поэзии над плотью
Они вышли из темноты к скамейке, держась за руки. Саша улыбался счастливо, Вета улыбалась блаженно. Петя с Анжеликой куда-то отошли. Можно было предположить, что в кусты рядом. Жика могла подумать: «Ей можно, а мне нельзя что ли?» – и позволить Пете чуть более смелые ласки. Они сели. Саша сам вспомнил,
– Так что стихи?
– Что стихи?
– Ты хотела показать.
– Показывать нечего. Я их сочиняю сразу и набело.
– Как это так? – удивился поэт.
– Ну, как акын. Что вижу, что чувствую, то и пою.
– Ну-ка, ну-ка, попробуй.
Вета сосредоточилась буквально на минуту, а потом прочла:
Когда вдруг грешная душа
Сольется с грешною душою,
Скажу я: «Видите, Луна
Встает над грешною Землею?
Грешна она и все мы грешны,
Мы грех изведали давно.
Так разве грех грешить нам, грешным,
Когда грешить нам не грешно?»
Вета улыбнулась Саше, задавая этот вопрос, потом сказала:
– Погоди, еще не все. Теперь постскриптум, другим размером. Сейчас…
Она помолчала несколько секунд, прикрыв глаза, затем нараспев произнесла:
По-твоему, довольно смелый стих?
Но он тебе за первый шаг награда.
Я с нетерпеньем жду стихов твоих.
Твоих стихов! Других уже не надо.
Вета закончила. Ее глаза хитровато блестели. Это было правильное, правдивое выражение глаз, часто принимаемое поэтами за «сияние». Да и прозаики тоже частенько злоупотребляют выражениями типа: «ее глаза сияли», притом под аккомпанемент «часто вздымающейся груди». Правильно! Нельзя же говорить про взволнованную женщину словами и выражениями темных переулков и глухих задворок, даже слишком просто – нельзя, иначе получится что-то вроде – «Виолетта часто дышала» или, того хуже – «дышала, как собака после бега. А ее глаза были покрыты глянцем, как начищенный сапог». Это будет правда, но некрасивая правда! Кому она нужна? Надо же все-таки о струне рассказывать, а не о ржавой проволоке! О звенящей гитарной струне в начале любовной серенады! И посему глаза обязаны блестеть, а в крайних состояниях – сверкать, а грудь обязана вздыматься и, что характерно, вздыматься – соблазнительно - для всякого прекраснодушного колпака, который никогда даже не пожелает сообразить, что все это – сделано, сыграно, показано. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что женщина, играющая в любовь, часто увлекается настолько, насколько вживается в образ, что остановиться уже не может и начинает сама верить в подлинность своих чувств, в достоверность показа. И уже и слезы текут настоящие, и руки дрожат на самом деле, и даже до состояния аффекта может дойти. Одно слово – оперетта! Ах, Виолетта – оперетта! Такое юное существо, а уже знает, догадывается, что надо делать, какие кнопки нажимать с такими, как поэт Саша Велихов. Она знает, что таким одного тела, одной физиологии – мало; им нужна серенада и никак не меньше. И Саша свою порцию серенады уже получил. Он оторопело смотрел на Вету, потому что не поверил своим ушам: нет, разумеется, стихи были дилетантскими, но если она не врет и сочинила такое моментально, то какие же у нее резервы! Но что в данный момент было еще важнее, они были о нем, о них, о том, что сейчас между ними. Вчера придумать такое было нельзя, она еще ничего не знала, – значит, правда?… Она же не ясновидящая какая-нибудь, чтобы предвидеть, что с нею будет, и с кем, и написать об этом заранее, а сейчас сделать вид, что это – импровизация!…
Вот тут, однако, был прокол… Но Саша в нем не виноват, не мог же он предположить тогда, на скамейке, что Виолетта…
Стоп! Опять рассказчик забегает вперед, чуть было не раскрыв то, о чем следует пока помалкивать. Так что – помедленнее, не гоните сюжет, литератор… Тем более, что название всего рассказа – само по себе подсказка… Останемся в неведении: импровизация ли это, или импровизация, заранее подготовленная.
А пока – все по плану: глаза блестят, грудь вздымается, стихи прозвучали и, как и предполагалось, – ошарашили. О чем было подумано, теперь материализовалось в слова и глупые вопросы.
– Ты это… сама?
– Ну да, конечно…
– О нас?
– Ты же слышал…
– И вот, прямо сейчас?…
– А когда еще я могла это придумать, – усмехнулась Виолетта. – Вчера тебя еще не было. Вернее, ты был, но не в моей жизни…
– А еще можешь?
– Могу, но сейчас не стану…
– Почему?
– Давай лучше ты, ты же профессионал.
– Да в том-то и дело, что профессионал так сразу не может… – Саша помолчал. – Слово какое-то чужеродное по отношению к поэту – профессионал, верно?
– Пожалуй, – подумав согласилась Вета.
– Похоже на профессиональную любовь. Тогда это иначе называется.
– Проституция?
– Ну да, и в поэзии тоже. Вот там такое и поется, – он опять мельком глянул на фестивальное плавсредство.
– Может, пойдем теперь туда? – неуверенно предложила Вета. Обстановку сменим.