Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский
— Я не мог оторвать от него глаз! Кругом вода, вода… Чиновник словно плыл от картины к картине. Похожий на маленького толстенького кита.
— И плакал синими слезами! Настоящими синими. Ручейки по щекам!
— Ну-ну, уже сразу синими.
— Синими!.. Ей-ей!
— А пусть синими — для легенды.
Стратег первым вспомнил о самом тихом здесь из мужчин:
— А я хочу выпить с начинающим художником!.. Уйти от майора Семибратова и прорасти в мир живописи — это прекрасно! Налей, налей себе, Коля Угрюмцев. Налейте ему сухого, друзья. Одну каплю ему можно.
— Н-нет. У меня с-сразу голова. Б-б-б-болит. — Юнец смутился, отказывается.
— Но сок тебе, Коля, можно?
— М-можно.
Юнцу на радостях налили.
И только тут, прихлебывая… ух как вкусно!.. хмелея от яблочного сока, Коля заговорил. Наверняка ему льстило внимание этих взрослых дядей — их напор, их балаганный интерес.
— Ч-чиновник… Я его т-тоже видел. Днем. На той мокрой в-выставке. Он плакал не синими, а ч-черными слезами. П-потому что… П-п-потому что от воды у него полиняла шляпа. Ч-черная шляпа.
— Ага! — кричит Смишный. — Этому пацану я могу реально верить. Это вам не легенды!
— Этому конкретному пацану и я поверю! — соглашается Стратег.
Коля: — А в-вечером я тоже в-видел его — в отделении ГБ.
— Ого!
— Давай-давай, Коля Угрюмцев!.. Ты видел чиновника. И этот чиновничек в полинявшей шляпе плакал черными слезами.
— Не знаю почему, но заикам хочется верить.
— Заики правдивы. Потому что минимум слов!
— Если нищий заикается, я подаю больше, чем обычно.
— И стало быть, чиновник по культуре побежал сразу туда. В ГБ побежал… Краси-и-и-во!.. Сразу после разгрома выставки!.. Вот они, половинчатые люди перестройки!.. Ты, Коля, сам его видел?
— С-сам.
— Это когда ты уснул, уткнувшись в хлебные корки?
— Да. В к-канцелярии… Н-но я еще не уснул… Не сразу… Я т-только вынул куски х-хлеба из кармана. И разложил на с-столе. Чтоб подсохли. Ждал майора… За отдельным заляпанным с-столиком для ожидаюших. У с-самого входа.
— Представляю! Вижу! Вижу эту картинку! — вскрикнул Артем. — Юнец не сводил глаз с полинявшей шляпы!
— Ш-шляпа его текла ч-черной водой. Он не знал, в-войти со шляпой или нет… В-вертел ее в руках… И т-топтался у входа. А ч-черным капало. Он оставил шляпу на углу столика. Возле меня. На входе. Боялся, что с-слишком капало.
— Такое не выдумаешь! — Артем в восторге. — Молодец, Колян Угрюмцев!.. Господа! Друзья! Запомните — всегда найдется глаз, который увидел и узнал в лицо саму Историю.
— Глаз — алмаз. Глаз молодого гэбиста! — кричат в подпевку «свои».
Но Художник не согласен:
— Нет и нет… Это уже проросший хваткий глаз молодого живописца!
— На канцелярской приемке, что п-прямо с улицы. Там для любого. Там любой мог жаловаться, — пояснял Коля поначалу с детским стеснением. — Дежурного к-канцеляриста майор Семибратов з-звал дружбаном…
— А майора уже раньше из ГБ выгнали?
— Майора в-выгнали, а дружбана еще нет.
— А ты вдруг уснул сидя?
— Так п-п-получилось.
— Но что надо увидеть — пацан увидел. Молодец! — продолжал воздавать Артем своему приемышу.
И видно, забыл Артем Константа, что похвала мальчишке хороша, когда в меру.
Юнец, от еды было отупевший (и вообще во взрослом застолье лишний), теперь говорил все радостнее и легче. Осчастливленный своей минутной нужностью этим дядям… Он торопился рассказать. Он куда меньше заикался.
А просят или не просят, уже не важно. Юнца понесло.
— П-помню… Все п-помню!
Хвастаясь цепкой мальчишьей памятью, Коля продолжал:
— Я, Артем К-к-константинович, и в-ваше донесение помню… Вы вошли почти сразу за этим, с которого капало… За ч-черной шляпой. Канцелярист-придира с-спросил, почему донесение не напечатали на машинке, а вы ответили: «Рука пишет более ответственно». Я з-запомнил. Майор Семибратов учил запоминать п-первые слова, ф-фразы. Лица, конечно, тоже. Головные уборы… Но особенно п-первые ф-фразы.
Хвастливый пацан хотел поощрения:
— П-первые слова самые т-трудные. Но ведь я правильно запомнил?..
— Мои слова?.. Мое?.. Донесение?!
— Не донесение, к-к-конечно. Нет… О-о-объяснение… Но ведь я правильно запомнил?
Повисла пудовая пауза.
А затем в полупьяно-полупротрезвевшем застолье стали пробиваться негромкие удивленные восклицания.
— Вот это да! Ты слышал?
— Неужели?
Недоуменное туда-сюда перебрасыванье словечек.
— Ого.
— Надо же!
— Ух ты!
— С ума сойти!
И совсем-совсем тихо:
— Артем Константа постукивал?
— Вроде того.
Тихо, но оно прозвучало.
Осторожное, робкое, несмелое и как бы только на пробу. Но, конечно, уже чреватое будущим. Не издалека, не отдаленным, а уже завтрашним злобно-радостным будущим, скандальным!.. Уже не остановить.
А заикающийся пацан продолжал — все с той же отрадой счастливого припоминания подробностей.
С безмятежным мальчишьим хвастовством.
В конце концов эти жрущие дяди тоже хвастуны, и еще какие! Весь день они… Кто о чем! Не затыкались!.. А ему, юнцу, тоже хочется, и ему есть что рассказать.
— Я, Артем К-константинович, сначала не был уверен. Я с-сомневался… Но когда вы сказали, что трое… Про трех п-подпольных х-художников с Волги. Я тут же их вспомнил… Их лица…
Юнец выкладывает всё:
— …Сначала я вас, Артем Константинович, увидел на Выставке. Когда п-пожарники начали орать и п-поливать из шлангов этих трех х-х-художников… Уже мокрых. Уже с ног до головы… Артем Константинович смело пошел, попер прямо на них и сказал одному из пожарников. Вы п-потрясающе сказали ему, Артем К-константинович. Вы сказали: эти трое, эти х-х-художники, они с Волги! Они с Б-большой Волги, с большой воды — и простой водой, что из шлангов, их не напугать и не удивить!
Стратег хмыкнул: — Однако память.
— Маленький стукач, а уже памятливый.
— А как правильно?.. Стукачик? Или стукачок?
— П-первые ф-фразы трудные. Но я всё-всё п-помню. Я еще подумал — какие слова! Большой водой не удивить! А на вас кричали — Константа! Опять этот долбаный Константа!.. Когда вечером я увидел вас в отделении ГБ, обрадовался. Узнал. Вы уже переоделись… были х-хорошо одетые, сухие и… и вынули из кармана ту бумагу.
А у взрослых дядей от его припоминаний захолодело в желудке, как в вороватом детстве. И опять оно прозвучало, чреватое уже совсем близким, уже набегающим, уже домашним будущим:
— Постукивал, а?
Ольга тихо охнула: — О господи.
Инна хватает ее за руку:
— Сиди, Оля. Мальчишка мог напутать.
— Я?.. Н-нет. Н-нет, честное слово… Помню. Я слышал сам. Артем К-константинович замечательно это сказал. С-с-смело сказал. Провинциалов с Волги б-большой водой не удивить!
Смишный первый напал на теплый след: — Сказал про воду — и что дальше?.. Дальше!
— Я п-помню. Там, на их картинах, ф-фамилии написаны. Всех троих… П-провинциалы стояли рядом. С Волги… Их картины тоже рядом. Афиншеев… Кучайников… и… сейчас… сейчас… я в-вспомню… и Труновский.
Свой-1: — Во память!
Смишный: — Дальше! Дальше!
Артем: — Я сам скажу, что дальше… Меня вызвали в ГБ для объяснений. Как одного из организаторов той Выставки. Повесткой… Любого из вас могли туда вызвать.
Смишный: — И меня вызвали. Но я проигнорировал.
Свой-1: — А я своей бумажкой подтерся!
Свой-2: — Вот то-то.
Теперь, злобно-радостно оживая, заговорили все.
Но и Коля, он же Трояк-с-плюсом, не замолкал… торопился… все еще расстилаясь своей шикарной (так нахваливали их в самодельной семибратовской школе) памятью:
— Майор Семибратов нас так учил: если объяснения, Артем К-константинович, они з-записываются диалогом. Вопросы-ответы. А вы принесли г-готовый текст… К-как монолог. Я привстал. Я п-подсмотрел… Тот дружбан к-канцелярист колебался… А потом все-таки положил вашу б-бумагу в ту п-папку, где сообщения и донесения.
Артем: — Сообщение-донесение-объяснение… Черт-те что! Друзья. Мальчишка наивен, как ангел. Мальчишку переучили жить подглядом. Заучили его. Чтобы не сказать — зомбировали… А на самом деле — это всем нам известные штучки ГБ.
В паузу Артем даже сумел рассмеяться:
— Друзья!.. Ведь это старинные гэбистские фокусы — они всякое наше объяснение называют (меж собой!) доносом.
Но будущее набегало, не остановить.
Уже не замолчать круто поплывший разговор. Это ясно. Водкой уже не залить и горячей бараниной не зажевать
И как-никак дирижирующий застольем Стратег лишь на миг растерялся… как быть?
