Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
Фрейд процитировал Монтеня: ««Я полюбил его, потому что это был я, потому что это был он». Понимаете, совершенно бесполезно говорить пациенту: «Вы меня любите, потому что это не вы, потому что это не я». Это бессмысленно».
Отель «Беверли Хиллз»
последние дни апреля 1960 года
На бунгало опускается розовая вечерняя дымка. Французский журналист Жорж Бельмон приехал побеседовать с Мэрилин, на несколько дней вернувшейся в Лос-Анджелес. Поговорить обо всем и ни о чем и, наконец, о смерти. Своим голосом усталой маленькой девочки она произносит длинную речь, одновременно напряженную и самозабвенную, время от времени надолго замолкая.
— Конечно, я о ней думаю. И даже часто. Иногда я замечаю про себя, что мне больше нравится думать о смерти, чем о жизни. Это настолько проще, в каком-то смысле, не правда ли? Когда переступаешь порог, известно, что почти наверняка по ту сторону двери никого не будет. А в жизни всегда есть другие люди или другой человек. И когда вы попадаете на тот свет, это никогда не по вашей вине. А что до выхода… Вы знаете, как отделиться от других людей?
— Расскажите о вашем детстве.
— Я никогда не жила с матерью. Говорили, что жила, но это неправда. Насколько я помню, всегда жила у чужих людей. Когда она приходила навестить меня в семью, куда она меня пристроила — мне и двух недель не исполнилось, — она никогда не улыбалась мне, не говорила со мной, не дотрагивалась до меня. У моей матери было… психическое расстройство. Ее больше нет на свете.
В этих двух фразах Мэрилин солгала дважды, но интервьюер не знал об этом. Во-первых, Норма Джин прожила с матерью несколько месяцев. Когда они жили в тесной квартирке на Эфтон-плейс, рядом с голливудскими студиями, мать надолго положили в больницу. И второй раз, когда Мэрилин было двадцать лет и она начинала свою карьеру в кино, она приютила свою мать на несколько недель в маленькой квартирке на Небраска-авеню. К тому же, на момент этой беседы Глэдис Бейкер была еще жива. Несмотря на свое безумие, она переживет дочь на двадцать два года.
В 1951 году, когда студии в рекламных целях распространяли легенду о Мэрилин-сироте, актриса получила от Глэдис письмо: «Пожалуйста, милая девочка, напиши мне. Я ужасно скучаю здесь и хочу выйти как можно скорее. Я хочу, чтобы моя дочь любила меня, а не ненавидела». Письмо было подписано: «С любовью, твоя мать». «Мать». Не «Мама». Мать. Та, кем Глэдис никогда не могла стать. Та, кем Мэрилин никогда не станет.
После беседы Мэрилин поблагодарила Бельмона и сказала, что рада была с ним поговорить и что со временем все больше боится отвечать на вопросы журналистов. Она была благодарна за то, что с ней общались не как со звездой, а как с человеком. Этим вечером она поехала в Беверли Хиллз на прием в дом влиятельного в Голливуде литературного агента, Ирвинга Лазара. Она встретила там Гринсона и его жену, которые тепло с ней поздоровались. Затем заметила знакомые лица Джона Хьюстона и Дэвида О. Селзника и долго разговаривала с незнакомцем лет шестидесяти, который только что поселился в Голливуде в Брентвуд Хайтс. Он рассказал ей о том, как ему нравится в Калифорнии. Поехать на северо-запад, за Сан-Фернандо, и ходить по зеленым и голубым холмам, поросшим джакарандой, которые окаймляют пустыню Моджейв, разыскивая редкие виды бабочек, чтобы дополнить свою книгу о калифорнийских чешуекрылых. Бороздить шоссе Лос-Анджелеса в своем «форд импала» и бродить по гипермаркетам: «Особенно ночью, в неоновом свете», — добавил он. Еще он сказал, что написал роман «Лолита», который Стэнли Кубрик собирался экранизировать в студии «Юниверсал». Владимир Набоков старался приспособиться к требованиям сценария.
— А вы чем занимаетесь? — спросил он у блондинки, которая пила бокал за бокалом, чтобы набраться храбрости для беседы или молчать до конца вечеринки.
— I am in pictures, — ответила она, что значит «Я играю в фильмах», но также «Я живу в картинках».
— Я тоже, — с хитрецой ответил мужчина, — но я всего лишь дублер.
Несколько недель спустя в фильме «Давай займемся любовью» Мэрилин навязала Кьюкору в качестве прелюдии к песенке «My heart belongs to daddy» эти слова: «Меня зовут Лолита, и мне не разрешают играть с мальчиками».
Нью-Йорк, Манхэттен
конец 1954 года
После развода со вторым мужем, Джо ДиМаджио, приехав в Нью-Йорк, чтобы учиться на курсах Ли Страсберг в актерской студии, Мэрилин вначале жила в Глэдстоне, на Пятьдесят второй Восточной улице, а затем в апреле 1955 года поселилась в «Валдорф-Астории». У Мэрилин было мало своих вещей в ее манхэттенских квартирах. Библиотека из четырехсот книг, и главное — белый рояль, знакомый ей с семи лет, стоявший в холле, который служил гостиной, среди нескольких предметов мебели в фальшивом французском стиле. Она долго искала его следы, затем в 1951 году нашла его на распродаже в западной части Лос-Анджелеса. Она купила рояль, не глядя на цену, и поставила в своем крошечном однокомнатном номере отеля «Беверли Карлтон». Через два года рояль последовал за ней в трехкомнатную квартиру на Дохени-драйв. Мэрилин брала его с собой каждый раз, когда переезжала. В 1956–1957 годах она переехала в Нью-Йорк, в квартиру на тридцатом этаже на Пятьдесят седьмой Восточной улице, в которой жила с Артуром Миллером.
Когда Мэрилин впервые вышла из самолета в аэропорту Айдлвайлд, под вспышками шестидесяти фотоаппаратов, и сорок минут позировала на трапе под свистки и радостные крики работников аэропорта, она думала только об одном: вновь встретиться в Нью-Йорке с самым интеллектуальным из кинематографистов, Джозефом Л. Манкевичем, который часто говорил: «Я писатель, перешедший к постановке фильмов, а не кинематографист. Я снимал фильмы, чтобы не позволить исказить то, что я писал». В Голливуде он дал Мэрилин роль в одном из своих первых фильмов, «Все о Еве», и она, надеясь показать ему, насколько изменилась за четыре года, хотела получить роль в его музыкальной комедии «Парни и куколки». Но, когда она приехала, Манкевич разминулся с ней, уехав в Лос-Анджелес. Она позвонила ему: «Видите, я стала звездой. Я буду сниматься с Билли Уайлдером в фильме «Зуд седьмого года»». Манкевич сухо осадил ее. То ли из-за того, что она назвала имя режиссера, которого он не любил — среди прочего потому, что не упускал случая посмеяться в своих фильмах над психоанализом, — то ли оттого, что Уайлдер создал признанный шедевр «Сансет-бульвар», картину нравов Голливуда и горький портрет звезды, скатившейся с высот славы, точно в то же время, когда он снимал свой фильм о падении актрисы — «Все о Еве». Конечно, в том году Оскар за лучший фильм достался Манкевичу, но он сохранил к Уайлдеру необъяснимую враждебность. На этот раз он боялся, что комедия его соперника окажется лучше, чем его фильм.
Он разговаривал с Мэрилин очень резко: «Слишком много Голливуда, в вас слишком много Голливуда». Он говорил с ней как с ничтожеством. «Уменьшите декольте, перестаньте вертеть задом — тогда и посмотрим». Она услышала в этих словах жестокое напоминание именно о том, что она ненавидела вспоминать: о ее дебютах в Голливуде, как будто она так и не выбилась из порнографических фильмов.
Назавтра она попросила своего бывшего любовника, Мильтона Грина, сфотографировать ее. В темной студии на Лексингтон-авеню он фотографировал ее, облитую «Дом Периньоном» и одетую в костюм балерины. Под вспышкой, в сломанном кресле, на фоне черной занавеси, она явилась танцовщицей без танца, печальной, раздвоенной, невинной и одновременно непристойной: она прижимала к груди подол разлетающейся белоснежной пачки, на губах ее была кроваво-красная помада, сочетающаяся с лаком на ногтях пальцев ног.
Нью-Йорк, актерская студия,
Сорок четвертая Западная улица
май 1955 года
Лос-Анджелес оставался городом кино, с его психоаналитиками, охваченными лихорадкой студиями, зараженными страстью к кадрам. Когда Мэрилин приехала в Нью-Йорк, чтобы поселиться в нем, она совместно с Мильтоном Грином создала независимую продюсерскую компанию. Нью-Йорк стал для нее городом, где она искала смысл людей и явлений. Городом психоанализа. Она встретила там Ли Страсберга, который призвал ее «освободить свое подсознание». Она попросила Грина порекомендовать ей психотерапевта. Он посоветовал Маргарет Херц Хохенберг, психоаналитика венгерского происхождения, грузную, суровую женщину с седыми волосами, туго заплетенными в косы. Она училась медицине в Вене, Будапеште и Праге, затем незадолго до войны поселилась в Нью-Йорке. Маргарет уже лечила Грина и продолжала одновременно психоанализы его и Мэрилин, пока та не порвала с Грином и с ней самой в феврале 1957 года.
Кроме совета Страсберга, который считал, что каждый актер должен войти в контакт с истинами своего подсознания на кушетке психоаналитика, Мэрилин заставили попросить Хохенберг о психоанализе ее многочисленные проблемы: детские психические травмы, недостаток самоуважения, навязчивая потребность в одобрении окружающих, неспособность поддерживать дружеские или любовные связи, страх быть покинутой.
