Джеймс Риз - Книга теней
Кружась все быстрее и быстрее, поднимаясь все ближе к потолку с откинутой назад головой, с вывернутыми наружу от быстрого вращения руками и ногами, Мадлен прокричала (в голосе ее странно смешались смех, визг и слова, которые я с трудом разобрала):
– Повтори еще раз, если осмелишься, нечестивый злодей! Как смеешь ты взывать к крови мучеников, к верности исповедников!
– Да падет на тебя кара всемогущего Бога-Отца, чьи законы ты попрал! Да покарает тебя Сын Его, Господь наш Иисус Христос, Чье терпение ты испытываешь, Которого ты распинаешь вновь! Да проклянет тебя весь род человеческий, которому…
– О жалкое создание! Не смей осуждать меня от имени Господа, потому что я была осуждена подобными тебе – и вот я возвратилась!
– С какой же целью ты вернулась? – произнес нараспев инкуб.
– Вы отказали мне в праве быть похороненной по христианскому обычаю. Именно этого я и добиваюсь. Вы обрекли своими ритуалами мою душу скитаться по свету, не находя успокоения.
Отец Луи выделывал курбеты под Мадлен и вокруг нее.
– Заклинаю тебя, гнуснейший из духов, само воплощение Сатаны, именем Иисуса Христа из Назарета, Которому после крещения в Иордане был показан путь в пустыню и Который жил в ней и превозмог ее, прекратить преследовать это создание, сотворенное Им из праха земного Себе на славу…
Они носились, словно охваченные лихорадкой. Окна распахнулись, пламя, казалось, вот-вот выпрыгнет из камина. Я боялась, что огонь, раздуваемый кружащимися в водовороте потоками воздуха, вырвется из очага и подожжет сперва ковер, а потом и всю комнату!
– …и покорись Богу, Который через слугу Своего Моисея пересилил тебя и твою злобу, Который низвергнул в бездну фараона и его войско. Покорись Богу, обратившему тебя в бегство, когда ты был изгнан от царя Саула духовными песнями, пропетыми Давидом, самым преданным из Его слуг. Покорись Богу, осудившему тебя через Иуду Искариота, предателя, который…
Кружение Мадлен замедлилось, наконец совсем прекратилось. Отец Луи, казалось, не замечавший этого, по-прежнему носился по комнате, произнося по памяти слова, требуемые ритуалом.
Мадлен спустилась вниз и теперь стояла у камина, огонь в котором тут же успокоился. Затем она очень медленно подошла, села рядом со мной и, не обращая внимания на бормотание отца Луи и шум стихающего ветра, рассказала мне, шепча почти в самое ухо, конец истории.
– Я все кружилась и кружилась в этом влажном зимнем воздухе, ощущая свою силу, а потом я… потом я совершила ужасный поступок. Я взяла… схватила… вырвала косу с короткой ручкой у кого-то из толпы – при этом те, что стояли рядом, бросились врассыпную, как тараканы, – и начала полосовать ею коченеющий труп матери-настоятельницы, в чьем теле пребывала . – Мадлен жестами показала, как она это делала. – Держа косу в левой руке, я отсекла три ближних пальца правой. Пальцы упали на вопящего от ужаса священника. Я наносила удары по груди, по шее, отрубила бы и голову, если бы не помешали позвоночник и слишком тупое лезвие. Не прекращая кружиться, я выпустила уже холодную кровь монахини из ее тела, забрызгав людей в толпе и съежившегося от страха отца Франсуа… Понимаешь, ведьма, я ужасно изувечила труп .
– Но почему, почему ты это сделала?
– Возможно, гнев был тому причиной, гнев за неотвратимость моей участи. Месть за то, что было совершено над матерью-настоятельницей и многими другими, осужденными по ложному обвинению. Возможно, мне хотелось сломить веру тех, кто присутствовал при этом ритуале. А может быть, то был порыв к самоубийству …
– А что сделалось с теми, кто все это видел? – допытывалась я.
– Это была картина, достойная кисти Босха. Ад кромешный.
– А как же отец Франсуа? Что случилось с этим нечестивцем?
– Парламент Дижона заочно осудил священника за то, что он совершил обряд экзорцизма в отсутствие епископа. Это было несправедливо, поскольку у отца Франсуа все же имелось разрешение епископа, но на таком вердикте настаивали жители А***. Конечно, к тому времени, как парламент завершил расследование, отца Франсуа и след простыл: его с позором изгнали из А*** за то, что он навлек на городок дьявольские козни .
– Священник… ведь ты… ты упоминала раньше, что исполнила желание сестры Сент-Коломб…
– Да, через несколько дней я отыскала отца Франсуа и вселилась в него. Когда же я его покинула, он бросился в глубокую горную речку, набив карманы камнями, с открытым навстречу потоку ртом .
– А монахини?
– Их разогнали. Монастырь закрыли, а впоследствии разрушили до основания. Горожане разбежались, все до единого, и городок теперь не обозначен ни на одной карте. От него ничего не осталось, кроме стен церкви, крыша которой давно рухнула под тяжестью снега, а колокольня провалилась внутрь, словно ее убрали подальше от Божьего взора.
– И на этом история кончается? – Только произнеся эти слова, я обнаружила, что отца Луи нет: он потихоньку ускользнул, исчез.
– Mais поп! – сказала Мадлен. – Здесь она только начинается – с ритуала Колокола, Книги и Свечи и экзорцизма. А где она заканчивается… что ж, мы вскоре это увидим, не правда ли? А теперь спи . – И не успела я глазом моргнуть, как она покинула комнату, и шипение огня в камине подтвердило это.
ГЛАВА 36Пути
Не знаю, как долго я спала. Проснулась, дрожа от холода, еще не совсем очнувшись ото сна, то и дело прерывавшегося, не имея даже представления, где нахожусь, и так и не смогла вспомнить мучившие меня сновидения.
Я села, почувствовав, как сползает с моих плеч горностаевая пелерина. В Chambre de Parade[123] было холодно, ужасно холодно, и стало еще холоднее, когда я услышала за спиной знакомый шепот:
– Bonjour[124].
Внезапно в камине вспыхнули обуглившиеся, остывшие дрова, и, отшатнувшись от пламени, я тут же очутилась в объятиях стоявшего на коленях…
– Mais ce n'est pas possible![125] – выдохнула я. Сердце трепыхалось, как кролик, попавший в западню. Словно защищаясь, я натянула под самый подбородок свою белую как снег пелерину. А может быть, я хотела закрыть ею рот, из которого рвалось слово, уже произнесенное мысленно, хотя я и знала, что это ложь. Слово было именем, а имя это было Ромео.
Еще дважды произнесла я это слово, пока мои едва раскрывшиеся после сна глаза не остановились на знакомой фигуре, возвышающейся теперь надо мной. Ромео улыбался, не произнося ни слова. Я не успела даже разглядеть, во что он одет, потому что он внезапно начал… раздеваться. Только когда я увидела сквозь слезы его наготу, только когда протянула руку, чтобы дотронуться до его холодной голой ноги, только когда моя рука почти коснулась безжизненной плоти… Только тогда я – моя рука, мое сердце, все мое… естество… Только тогда я поняла… Поняла – и с отвращением отпрянула.
– Batard! – воскликнула я, охваченная стыдом и гневом. – Как ты мог ? – Но инкуба не так-то просто было оскорбить.
– Ты ведь счастлива видеть меня, поп? [126] – спросил он голосом, украденным у Ромео. Услышав этот голос, хотя говорил не Ромео, не мой Ромео, я почувствовала боль; еще больнее было видеть его, сознавая, что это всего лишь иллюзия, адское наваждение. – Ты счастлива, – еще раз повторил инкуб, подойдя поближе и ставя голую ногу на мое бедро. Я ощущала сквозь ткань панталон вес этой ноги! Чувствовала, как ледяные пальцы ползут по внутренней поверхности бедра…
– Нет, – сказала я, отпрянув назад, – я не счастлива. – Изумленная, взирала я на это создание: словно сам Микеланджело изваял его из глыбы льда, работая скарпелем и резцом… И это действительно была всего лишь ожившая глыба льда!
– Я пришел, чтобы отблагодарить тебя. – На этот раз священник заговорил собственным голосом. – Ты ведь этого хотела, не так ли? – И он, жестикулируя, изобразил наготу и одним особым жестом, столь непристойным для давшего в свое время обет целомудрия католического священника, показал некую определенную часть тела, спросив еще раз: – Ты ведь этого хотела?
– Отблагодарить меня? – переспросила я, поспешно пятясь к очагу, подальше от этого холодного соблазна. – Отблагодарить меня этой… этой роскошью?
– Да, отблагодарить, – странно, но казалось, он говорил искренне, – за то, что ты сделала, за то, что еще сделаешь в будущем, за твое искусство – искусство ведьмы…
– Но ты… ты не он! А это … – Я в свою очередь изобразила жестами представшее передо мной великолепное тело. – Это не Ромео!
– Нет, – подтвердил священник довольно сухо, – это не он. – Вызванный магией Ромео уже начал терять четкость очертаний – то, что казалось твердейшей плотью, постепенно размывалось в отблесках пламени. – Но, моя дорогая, ничего другого поблизости ты не найдешь. – А чтобы я правильно поняла сказанное, инкуб привел свое орудие в состояние готовности, и это получилось у него так гротескно, так сладострастно…
