Джеймс Риз - Книга теней
– Ты подняла его ввысь, и… – изумилась я.
– Я заставила его подняться, о чем уже упоминала. Это действие никак не было связано с физическим усилием – только с усилием воли. А потом я вошла в телесную оболочку сестры Сент-Коломб, по-настоящему завладела ею, хотя это было всего лишь простое вытеснение водной субстанции; когда принимаешь чей-то внешний облик, пользуясь украденными башмаками или юбками, – это совсем другое. И я заговорила ее голосом, заставив его подняться до крика, так что было слышно каждое мое слово. В наступившей ледяной тишине я сказала: «Я служила истинному Богу и была несправедливо осуждена на смерть без успокоения. Я явилась из Чистилища в надежде на погребение по христианскому обычаю». Все это время я пребывала в теле вконец сломленной монахини, которая на мгновение лишилась чувств, когда я заговорила ее голосом… Усилием воли я заставляла стул висеть высоко над этим наспех сколоченным (он был весь в щелях )помостом. Монахиня превратилась в некое подобие тряпичной куклы: я владела каждым ее движением, заставляя прыгать, скакать и барахтаться, как…
– Эффект был потрясающий! – вмешался отец Луи. – Просто потрясающий! – Взволнованный этими воспоминаниями, он проворно двигался по комнате, продолжая свой рассказ: – Толпа с криками отпрянула от помоста. Многие в ужасе бежали, чтобы спрятаться в своих домах.
– А как все это подействовало на мать-настоятельницу? – спросила я.
– О, она представляла собой невиданное, ужасающее зрелище! – воскликнул священник. Смеясь, отец Луи попытался ее изобразить: он широко раскинул руки, уронил голову набок, закатил глаза кверху. – Она и вправду напоминала тряпичную куклу, только рот был живым, и из него извергалась такая брань, такое сквернословие…
– Что касается монахини , – прервала его Мадлен, – она мне вовсе не сопротивлялась, словно желала поскорее освободиться от всего, что еще связывало ее с жизнью . – И хотя я ничего на это не сказала, Мадлен сама ответила на незаданный вопрос. – Ты хочешь знать, убила ли я ее? – При этих словах священник прекратил свою пляску и воззрился на девушку-суккуба. – Ведь именно это тебя интересует, не так ли?
– Да, – отозвалась я.
– Скажу в ответ тебе так: я сломала этот стул, как веточку, бросая его вместе с монахиней на дуб. Освобождая сестру Сент-Коломб от жизненных оков, я заставила ее кидаться на этот дуб подобно обезумевшему от ярости быку. Она разбила голову, а тело билось о дерево, пока не превратилось в мешок, полный раздробленных костей… Да, я была причиной всего этого, позаботившись, конечно, чтобы челюсть монахини осталась цела, поскольку мне нужно было продолжать говорить через нее, но к тому времени она уже была мертва, ее душа отлетела… Итак, я ее не убивала – просто вошла в ее тело и использовала, уничтожив то, что от нее оставалось .
– Ты ведь была в ней, верно? – заметила я. – Владела ею. Не ощущала ли ты ее телесную боль, не чувствовала ли, как ломается каждая ее…
– Да, что-то приблизительно похожее на боль. Но ее вполне можно было вынести: она напоминала те фантомные боли, которые ты испытывала той ночью в С***, читая, как мучили твоих сестер . – Поколебавшись, Мадлен добавила, подняв руки к своему зияющему горлу: – Я знавала боль куда хуже.
Я промолчала. Отец Луи возобновил свое кружение.
– Говорю тебе, ведьма, монахиня уже испустила дух, когда я проделала с ней все это. Она покинула свое тело. Когда она сидела под градом камней, замерзшая, голодная, одетая в лохмотья, ясно понимая, что умрет, воля к жизни быстро оставила ее и пришло желание умереть.
– И все же, – не отставала я, – вы могли бы как-то спасти ее.
– Нет, – объяснил отец Луи. – Она была простой смертной женщиной, не такой, как ты. Неужели ты ожидала, что мы возвратим ее к жизни, отвяжем, почистим, наставим на путь истинный? Представимся ей добрыми духами, спасшими ее, а потом распрощаемся, обливаясь слезами? – Он сделал паузу и продолжал говорить, к счастью, уже с меньшим сарказмом: – Ты, похоже, не представляешь, ведьма, насколько легко мы можем лишить разума истинно верующего человека любой веры. Улицы и сумасшедшие дома в каждом городе полны несчастными, чей рассудок был погублен такими, как мы; эти люди увидели то, что им не следовало бы видеть. Нет, спасти сестру Сент-Коломб было бы совсем не добрым поступком.
– А я еще раз повторю: она хотела умереть .
– Откуда ты знаешь? – спросила я.
– Я же была в ней! Я присвоила не только ее облик, но и волю .
– И через свою волю она передала тебе, что хочет умереть?
– Ну нет, не так буквально. Я узнала от нее, что она хочет убить, а уж потом умереть. Я просто подчинилась ее желанию, вот и все. Дала ей умереть и…
– Кого же ты убила для нее?
Не ответив, Мадлен продолжала:
– Бюве умерла, душа ее отошла, а тело осталось в моем владении. Я оказалась единственным объектом для экзорцизма и могла теперь оценить его действенность, если он вообще имел какой-то смысл: священник-то был нечист .
– Значит, сестра Сент-Коломб, хоть и умерла, была по-прежнему одержима тобой? – спросила я.
– Обладание кем-то, – объяснил отец Луи (его терпение подходило к концу), – подразумевает, что человек, душой которого владеют, жив. Поэтому точнее было бы сказать, что Мадлен оживила монахиню, вернула ее к жизни.
– Как я проделала это с той рыжеволосой женщиной, что подошла к тебе в соборе .
– Понимаю. Она была всего лишь средством передвижения, внешней оболочкой. Удобное место, чтобы наблюдать церковный ритуал со всем его притворством.
– Да , – сказала Мадлен. – Мое внимание было сосредоточено на этом сломленном теле, на ритуале и отце Франсуа, который съежился где-то в дальнем углу помоста и к которому я мысленно обращалась… В конце концов, используя свою оболочку, я приблизилась к нему… Луи, пожалуйста…
И вновь этот голос, звуки которого унес ветер почти двести лет назад, – голос отца Франсуа, воспроизведенный инкубом: «Кто ты?» Голос был тонким, дрожащим, без сомнения, он лишь в малой степени передавал тот страх, что охватил экзорциста: «Кто ты?»
Здесь духи вернулись к исполнению своих ролей, а я спокойно и молчаливо сидела, положив ногу на ногу, наблюдая, как будет доигран до конца этот фарс.
– Хочешь знать, кто я? – вела свою партию Мадлен. – Скажем, я Маонен, принадлежащий ко второму чину архангелов третьей иерархии, а до того, как вселиться в эту женщину, я обитал в морях. Дозволено ли мне ответить подобным образом?
Отец Луи отозвался лишь одним восклицанием:
– О, Маонен! Нечистый Маонен! – Инкуб описывал большие круги по всему периметру комнаты, в центре которой сидела я. Он говорил голосом отца Франсуа, все более и более возбуждаясь: – Я изгоняю тебя, нечистый Маонен, мерзейший из демонов, само воплощение врага рода человеческого, всего сонма демонов, и приказываю тебе именем Иисуса Христа выйти из этого Божьего создания, покинуть ее!
Инкуб несколько раз осенил себя крестным знамением, перекрестил воздух перед Мадлен, которая у меня на глазах поднялась над потрескивающим в камине огнем и теперь парила высоко надо мной. Потом она стала описывать круги, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, с откинутой назад головой и распростертыми руками. Поднялся ветер, сопровождая эту пляску смерти. Я услышала отдаленное дребезжание стекол в оконных рамах, глухое звучание захлопывающихся дверей, а потом «тук, тук, тук» и поняла, что это шумит град, падающий на камни.
– Заклинаю тебя, – продолжал отец Луи, – именем Судьи всех живых и мертвых, Творца и Создателя мира, Того, Кто обладает властью послать тебя в ад, заклинаю тебя немедленно выйти из этой рабы Божьей!
Отец Луи, суетливо кружась под висящей в воздухе Мадлен, носился по комнате. Каждый раз, когда он приближался к очагу, пламя разгоралось, поднимаясь кверху, выстреливая мириадами огненных змеек, которые лизали красный мрамор камина.
– Сам Бог повелевает тебе! Христос повелевает тебе! Бог-Отец повелевает тебе! Бог Дух Святой повелевает тебе! Заклинаю тебя Святым Крестом: сделай это! Заклинаю тебя кровью мучеников: сделай это! Заклинаю тебя верностью исповедников: сделай это! Благочестивыми молитвами всех святых…
Кружась все быстрее и быстрее, поднимаясь все ближе к потолку с откинутой назад головой, с вывернутыми наружу от быстрого вращения руками и ногами, Мадлен прокричала (в голосе ее странно смешались смех, визг и слова, которые я с трудом разобрала):
– Повтори еще раз, если осмелишься, нечестивый злодей! Как смеешь ты взывать к крови мучеников, к верности исповедников!
