Том Роббинс - Свирепые калеки

– Не вертись, Зю-Зю, сиди спокойно, – игриво поддразнила она. – Осталось расстегнуть еще сорок шесть пуговиц.

Под плотной рясой на нем были только трусы. Мужские нижние трусы на резинке, со снеговичками и кленами и ведерками для сбора кленового сока. Эффектным жестом, поразившим их обоих, Домино сдернула трусы до лодыжек.

Она ласкала его до тех пор, пока он не напрягся и не отвердел, как монтажная лопатка для шин. А затем, сжав его яички в ладони – точно работница с фермы, взвешивающая цесарочьи яйца, – опустилась перед его «Invacare 9000 XT» на колени и лизнула один-единственный раз – провела языком долго, медленно и влажно от пьедестала до бельведера. Свиттерс положил ладони ей на голову, надеясь подтолкнуть к продолжению, но Домино встала и отошла от кресла. Она вся дрожала.

– Я так тебя хочу, что просто завизжать готова. Так тебя хочу, что того и гляди заору, брызгая слюной, и примусь сцарапывать цветочки с обоев. Я так тебя хочу, что того и гляди опрокину мебель, стану молиться Господу, написаю в трусики и разрыдаюсь.

– Но? – переспросил Свиттерс.

Домино отступила еще на шаг. Одно-единственное словечко – а в горле у него так пересохло, что не сразу его и выговоришь. Собственно говоря, то был голос Малыша-Мишутки.

Свиттерс напрягся еще больше прежнего, если, конечно, такое физиологически возможно, – а в следующий миг накатил жар, словно сатирова малярия.

– Но я дала обет Деве Марии, и себе самой, и той части меня, что и есть Дева Мария, и наоборот. Только в браке и не иначе.

– Мы мо-мо-могли бы пожениться завтра, – пролепетал Свиттерс. – Черт подери, нас мог бы обвенчать сам Папа. – Бесенок явно прибрал его к рукам.

Домино улыбнулась. Такая улыбка, чего доброго, опрокинула бы три-четыре «Веспы» на пьяцце под окном.

– Глупыш ты мой, – проговорила она. – У нас бы низа что не получилось. Я слишком стара, а ты слишком… Как бы то ни было, ты, конечно, меня высмеешь, но когда завтра я войду к святому Петру… для меня очень важно войти девственницей. Пусть без рясы – но между ног и в сердце я буду монахиней.

– Девство-Лазарь, – пробормотал Свиттерс, от души надеясь, что прозвучало это не слишком язвительно. В конце концов, не он ли восхищался ее непоколебимой верностью понятию невинности, этой вздорной выдумке патриархов? – Гимен, восставший из мертвых.

Домино нахмурилась. И вновь просияла улыбкой.

– Да, – согласилась она с гордостью, наигранной лишь отчасти. – Причем единственный на всей планете. Он уникален.

– Насколько нам известно. – От возбуждения у Свиттерса даже глазные яблоки отвердели.

– Да, – кивнула она, пятясь к выходу. – Насколько известно нам.

На следующий день они пообедали у самой пьяццы, в гастрономически роскошном «Да Фортунато аль Пантеон», хотя отсутствием аппетита не страдали только Свиттерс да мистер Кредитка. Ликуя, что вырвался наконец из зоны турецкого гороха, Свиттерс жадно заглотал морского окуня и спагетти alle vongole veraci,[266] запив это все графином фраскати. В Италии был сезон спаржи, так что он заказал aspargi bianchi[267] трех разных видов и перед каждой переменой блюд импровизировал спаржехвалебные стихи: «Прямая, подобно копью белого рыцаря, бездымная свеча, озаряющая деревенскую канаву, лаконичное перо с взъерошенным острием – перо, чтобы писать любовные баллады кузине лилии; О спаржа! – стройный лорд весны…» – и т. д., и т. п., до бесконечности, на итальянском, французском и английском, пока официанты, по примеру Домино и Салли, не закатили глаза.

После десерта и граппы вернулись в отель – поглядеть, не прибыла ли Красавица-под-Маской. Увы, не прибыла; так что они разбились на группы и на двух микротакси покатили в Ватикан. Свиттерс ехал с Пиппи; та нервничала и волновалась так, что буквально скусывала с пальцев веснушки. Пиппи, разумеется, сгорала от нетерпения увидеть Его Святейшество, но ей отчего-то чудилось, что время выбрано неправильно.

– Мы же на завтра договаривались, – плакалась она.

– Сегодня суть завтра, – промолвил Свиттерс. Он завладел рукой Пиппи и крепко сжимал ее до тех пор, пока микротакси не притормозило у полускрытого служебного входа со стороны виа ди Порта Анжелика, где, согласно указаниям, делегации предстояло встретиться со Сканлани. И действительно, швейцарский гвардеец, открывший дверь, едва Домино позвонила, тотчас же впустил их внутрь – а там уже поджидал Сканлани, с ничего не выражающим лицом, пижонски одетый, – ощущение было такое, что в шевелюре его сел на мель «Эксон Валдиз».[268] При виде Свиттерса он ни тени удивления не выказал.

Делегацию пригласили в микроавтобус, размером немногим больше тележки для гольфа. На инвалидов сей транспорт рассчитан не был, так что Свиттерсу пришлось непросто. Сканлани, по всей видимости, немало позабавился, хотя внешне ничем этого не выдал. Свиттерс предпочел бы прицепиться к микроавтобусу сзади и ехать «на буксире», однако распорядитель возразил: это-де привлечет внимание. Пиппи и швейцарский гвардеец вдвоем приподняли и наклонили кресло и буквально вывалили его в телегу. А кресло сложили и неуклюже, тяжело плюхнули ему на колени. Свиттерс ласково погладил приспособление.

– Гарантированно огнеупорное, – сообщил он и подмигнул Сканлани.

Проезжая по ватиканским закоулкам, подальше от паломников и туристов, они миновали два контрольно-пропускных пункта, причем на втором их развели по отдельным кабинкам и обыскали с невообразимой тщательностью (впоследствии Домино шепнула Свиттерсу, что с тем же успехом она могла и отдать ему свою девственность накануне). При виде Свиттерсова пистолета капитан стражи страшно обеспокоился, но Сканлани заверил, что все о'кей, дескать, калека-американец «прежде был одним из нас» (при обычных обстоятельствах Свиттерс стал бы бурно возражать против подобного заявления). Однако сдать оружие его таки заставили. Пистолет заперли в сейф и заверили владельца, что, уходя, он получит оружие в целости и сохранности. Без пистолета за ремнем пришлось затянуть пояс потуже.

– Как съесть сытный ленч и при этом похудеть, – пробормотал Свиттерс себе под нос.

– Я же тебя предупреждала – незачем было вообще эту штуку брать, – фыркнула Домино.

Капитан и еще три швейцарских гвардейца сопроводили делегацию к огромному зданию, стоявшему в северо-западной части пьяццо Сан-Петро, – безобразному древнему серому замку, где и находились апартаменты Папы. Они вошли через черный ход; в отделанном деревянными панелями вестибюле их с отработанной учтивостью приветствовал кардинал – при мантии и красной шапочке, все как полагается. Этот прелат отвечал за расследования чудес.

– А бородавками и гименами вы занимаетесь? – полюбопытствовал Свиттерс.

Как кардинал, так и Домино его замечание проигнорировали; верхняя губа Сканлани еле заметно дернулась – и в изгибе этом пульсировала невысказанная угроза.

С видом отстраненно-благожелательным, как у воспитателя детского сада, чей интерес к детям – чисто профессиональный, кардинал повел группу по длинному, тускло освященному коридору к двери, что открылась в неожиданно огромный сад. Повсюду куда ни глянь – весенние цветы и по-весеннему зеленые кустарники, а еще – сосны и каштаны, и там и тут – разрушенные останки древних колонн, что, освобожденные от бремени портиков, притулились в декоративной уединенности. Пели птицы – ничуть не более и не менее религиозно, нежели порхай они над мусорной свалкой в Нью-Джерси, – а вечернее солнце одевало мир сонной зеленовато-желтой дымкой. Спаржевым газом.

В дальнем конце сада стояла увитая плющом беседка, что-то вроде бельведера на возвышении, – деревянная, решетчатая, выкрашенная в цвет слоновой кости; к этой-то беседке кардинал и повел гостей по гравийной тропке, предварительно построив их в шеренгу и вкратце объяснив этикет папской аудиенции.

Ярдах в пяти от бельведера кардинал велел остановиться. Когда Свиттерс, катившийся самостоятельно, не успел притормозить, кресло остановили резким рывком сзади. Он оглянулся через плечо: над ним нависал капитан.

– Я-то думал, швейцарские гвардейцы все как на подбор ребята молодые, – заметил Свиттерс. – А вы, как я погляжу, еще Джона Фостера Даллеса помните. – Сплюнул он сдержанно, даже можно сказать, деликатно, но гвардеец мощно встряхнул его кресло и опустил тяжелую руку ему на плечо.

– Святейшая Колбаса ни капелюшечки моей мирской мокроты не увидела, – запротестовал Свиттерс. И был прав. Внутри затененной беседки высился трон, но, насколько Свиттерс мог судить, вглядываясь сквозь гирлянды плюща, на данный момент трон пустовал.

– Вы пили алкоголь, сэр, – укорил капитан.

– Всего лишь взбодрил добрую старую иммунную систему, – пояснил Свиттерс.

Перед беседкой группа слегка рассредоточилась; бывшие монахини смотрели во все глаза, пытаясь хотя бы мельком разглядеть патриарха, которому они, возможно, и противостояли, но которого тем не менее глубоко уважали и почитали: реакция вполне предсказуемая, при их-то воспитании! Однако на экранах их радаров ни единого папского сигнала пока что не замерцало. Свиттерс смутно различал две фигуры в деловых костюмах по обе стороны от пустого трона – ни одна из них папской тени не отбрасывала. В беседку вошел Сканлани. Троица быстро переговорила о чем-то между собой, затем окликнули кардинала. Кардинал, в свою очередь, кивнул Домино.