Фатерлянд - Мураками Рю
Он еще не успел полностью очнуться от двойной дозы транквилизаторов. Голова была чугунная, тело обмякло, кончики пальцев неприятно немели. Наконец ему удалось встать на ноги и открыть дверь.
— О, немного порозовел! — сказал Тсучия, входя в кабинет и беря Куроду за левое запястье, чтобы проверить пульс. Курода и сам мог сделать это, но ему было приятно, что о нем заботятся.
— Все еще больше ста! — заметил Тсучия, закрепляя на руке Куроды манжету.
Стрелка тонометра показала сто семьдесят два на сто десять — почти на треть выше нормы.
Курода спал больше часа, но так и не смог прийти в себя. Он никому не рассказывал о том, что видел в отеле, — скорее всего, «экскурсия» была своеобразным предупреждением. Как только его отпустили, он бросился в отхожее место и принялся блевать. Рядом кто-то из заключенных с совершенно пустыми глазами чистил судно, испачканное кровью.
Когда он в запятнанном рвотными массами халате подъехал к больнице, его встретил Такахаси. В машине сидели Хан и Пак, и Курода счел за благо солгать своему начальнику: мол, в отеле плохо работает вентиляция и ему сделалось дурно во время осмотра больного острой пневмонией солдата. Корейские офицеры любезно раскланялись и отбыли, и Курода, еле передвигая ноги, отправился в свой кабинет.
— Ну что, все еще тошнит? — поинтересовался Тсучия.
Курода хотел сказать, что чувствует себя лучше, но в горле словно что-то застряло. Он посмотрел Тсучии прямо в глаза, затем вскочил и подбежал к раковине. Его снова вырвало.
— Ох, теперь вроде полегче будет, — сказал он, вытирая подбородок платком.
Тсучия мотнул головой в сторону окна, из которого виднелся корейский лагерь.
— Похоже, там что-то намечается. Солдаты почти все собрались…
«Казнь…» — вспомнил Курода.
Посещение тюрьмы полностью выбило у него из головы мысль о казни.
Курода вымыл руки и прополоскал рот.
— Ты иди, — сказал он Тсучии.
Проводив друга до двери, он надел свежий халат. Во рту все еще отдавало кислятиной. Надо было что-то предпринять, но он не знал что.
Курода вышел из кабинета и на застекленном балконе увидел группу врачей. Балкон выходил на север, но в ясные дни здесь было довольно солнца, и, кроме того, отсюда открывался хороший вид на отель и стадион.
— Курода, вы как себя чувствуете? — спросил его Такахаси.
— Немного подремал, — ответил он, выходя на балкон.
Внизу корейские солдаты строились под дождем. Над отелем висел вертолет «Эн-эйч-кей». Несколько солдат проверяли, насколько хорошо вкопаны столбы, и подсыпали грунт. За ними следили два офицера.
«Пациенты не должны видеть казни!» — мысль была обжигающей. Те, кто лежал на северной стороне, мог без всяких проблем наблюдать за тем, что происходит в лагере.
Курода потянул Такахаси за рукав халата и сказал:
— Они собираются провести публичную казнь. Хотят расстрелять двух солдат.
Такахаси вздрогнул и недоуменно вскинул брови. Ни в газетах, ни по телевизору об этом не сообщали.
— Мне кажется, нужно принять меры, чтобы больные не видели этого! — взволнованно произнес Курода.
— Э-э… Вы сказали, они будут кого-то казнить? — переспросил Такахаси.
Курода все еще чувствовал слабость, но заторможенная реакция заведующего его сильно раздражала.
— Они собираются расстрелять двоих солдат! — повторил он, повысив голос.
В тот же момент он вспомнил, что Такахаси посчастливилось не общаться напрямую с представителями Экспедиционного корпуса. Он сам, узнав о готовящейся казни, несколько минут не мог понять, о чем идет речь. О казни в наши дни можно было прочитать разве что в манге или увидеть ее в каком-нибудь фильме. И уж совсем трудно было догадаться о том, что сейчас произойдет, глядя на солдат, выстроившихся словно для какой-то торжественной церемонии.
— Послушайте, — сказал он более спокойным голосом. — Корейцы установили два столба, а позади уложили мешки с песком. Они собираются расстрелять двоих солдат.
Такахаси озадаченно воззрился на лагерь. Там действительно возвышались два столба, обложенные мешками с песком. Лицо доктора побледнело. Он был очень хорошим врачом, лучшим специалистом на Кюсю в области лечения туберкулеза, но сейчас у него сдали нервы.
Курода позвонил Тсучии и объяснил ему ситуацию. Тот понял его с полуслова и побежал к старшей медсестре, чтобы с ее помощью придумать, как оградить от кошмарного зрелища больных.
Затем Курода позвонил начальнику службы безопасности Косиде. При слове «казнь» Косида явно был шокирован, и Курода почувствовал это.
— Я хочу, чтобы вы приняли все меры и уберегли наших пациентов, — сказал он. — Они не должны этого видеть. Особенное внимание следует уделить северному крылу здания, но также родильному и педиатрическому отделениям в западном крыле. Представьте, что будет, если расстрел увидят роженицы. На втором этаже нет пациентов.
Такахаси, наконец, пришел в себя и хотел что-то добавить, но Курода жестом остановил его.
— Даже если мы мобилизуем всех охранников, — говорил Косида, — их будет недостаточно, чтобы обезопасить все северное крыло. Впрочем, можно задействовать систему всеобщего оповещения…
Легко сказать, но трудно сделать. Как запретишь людям смотреть в окна? Наоборот, они же сразу прилипнут к ним. На каждом из шести этажей северного крыла было по двадцать палат. Восемьдесят предназначались для тяжелобольных, прикованных к постели и неспособных встать без посторонней помощи. Таким образом, оставалось еще около сорока палат.
— Доктор Тсучия уже пошел инспектировать северное крыло, — сказал Курода. — Проверьте, пожалуйста, педиатрическое и родильное отделения.
— Может, позвонить врачам? — спросил Такахаси, однако Курода посчитал более надежным способом отправить в палаты медсестер — больные могли испугаться повышенного внимания врачей.
Позвонил Тсучия и сказал, что переговорил с персоналом на пятом этаже и собирается подняться на шестой. Курода согласился заняться седьмым этажом, а Такахаси — остальными. Они бегом бросились к лифту.
Дождь несколько поутих. Крыша отеля «Морской ястреб» была окутана белым облаком. Над отелем по-прежнему стрекотал вертолет с телевизионщиками. Корейские солдаты в мокрых мундирах стояли, не двигаясь. Вкопанные в землю столбы казались не толще спичек — было похоже, что смотришь на игровое поле с верхних рядов «Фукуока Доум».
Рядом с Куродой на балконе стояли Тсучия, Такахаси и еще семь-восемь врачей из отделений дерматологии, педиатрии и пластической хирургии. К ним присоединились несколько медсестер, но, как только им сообщили, что сейчас произойдет в корейском лагере, они поспешили удалиться. Курода тоже не испытывал особого желания наблюдать за расстрелом. Но он понимал, что, даже если заложит уши ватой и запрется в своем кабинете, он все равно услышит выстрелы и уже вряд ли сможет забыть об этом.
— Неужели они собираются расстрелять своих же солдат? — пробормотал Тсучия.
«Да, и сделают это, не моргнув глазом», — хотел было ответить Курода, но промолчал. Такахаси все время вздыхал и часто сглатывал слюну.
Из отеля вышла группа офицеров — мужчин и женщин. Обменявшись с солдатами воинским приветствием, они встали в два ряда по обе стороны от столбов, чтобы наблюдать за ходом экзекуции. Из большой палатки вывели приговоренных со связанными руками. Они были босы и шли, низко опустив голову. На них уже не было военной формы, вместо нее — серые брюки и белые майки. Позади каждого шли по двое вооруженных солдат.
Когда приговоренные остановились у столбов, им освободили руки, но лишь для того, чтобы сразу привязать к столбам. Курода посмотрел на Тсучию и увидел, что его глаза наполнены слезами. Он вспомнил фильм: в концлагере расстреляли еврейскую женщину только за то, что она без разрешения заговорила; она даже не протестовала, никто не протестовал. Подобно нацистам, верхушка Экспедиционного корпуса Корё принудила солдат к полному подчинению. Но что бы он сам сделал, окажись на месте приговоренных солдат кто-то из его родственников? Окажись та женщина с морщинистой грудью его женой или матерью — смог бы он что-то предпринять для ее спасения? Смог бы он оказать сопротивление?
