Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)
(И я еще не знаю, что в одном из документов, который мне пришлют из Кишиневского архива, будет подробно описано, как один из моих предков по линии Бузни побьет своего соседа помещика Бушилу за самовольный покос в его угодьях. Бушила подаст в дворянский суд на Бузни, но тот будет давать ему тумаков при каждой встрече. Дело примет нешуточный оборот, дойдет до царя, и Бузни-драчуна дважды пригласят в столицу, но он всякий раз будет отписываться: то дорога раскисла, и нет добрых лошадей и надежной повозки, чтобы добраться с «западных рубежей нашей родины и предстать перед справедливым взором Вашего Величества», то одежда поистрепалась, а новую еще не справили. Чем завершится дело, не знаю, но факт налицо: удивительные забияки и хитрованы были молдавские предки моей матушки!)
Н-да. А второй З-в, которого звали Сашка, развозил на микроавтобусе книги по магазинам, и мы с женой были им довольны: книг не воровал, был точен, любил возиться с компьютерами, не пил, не курил, по выходным, надев кроссовки и спортивный костюм, бегал со своей собакой на длинные дистанции. А потом я взял на работу одну девицу с русалочьими волосами, и Сашка на глазах всей публики из водителя автобуса стал превращаться в академика Тимирязева, снизошедшего до временной халтуры на книжном складе. Отворачивался, когда ему давали задание, долго нюхал сосиски в бесплатном буфете, словно и не он привозил их с базы. Сидел, развалясь в кресле, и поигрывал ключиками, когда его поторапливали ехать. Задумчиво цыкал зубом, разглядывая маршрутный лист и усмехался, словно читал школьное сочинение, написанное двоечником. С каждым днем он все меньше напоминал шофера и все больше косил под академика Тимирязева (да простят мне родственники ученого это сравнение, ничего обидного я в него не вкладываю). Я месяца два делал вид, что не замечаю его метаморфозы. Хотя внутри и бушевал гнев иной раз.
И вот, когда мне нужно было срочно ехать с ним по делам, он уселся с девчонками в буфете возле самовара и, снисходительно морщась, отвечал на мои призывы заводить автобус: «Сейчас, Дмитрий Николаевич, куда вы так торопитесь… Я же сказал, сейчас поедем…» Когда я в третий и последний раз зашел в буфет, он посмотрел на меня так, словно никак не мог вспомнить, кто я такой и чего от него хочу. Девица с длинными волосами тоже сидела в буфете и хохотала вместе с другими девчонками. Я выманил Сашку пальчиком в коридор и врезал ему в ухо. После этого поймал такси и поехал по делам.
Одно утешает, что на следующий день он как ни в чем не бывало вышел на работу с припудренной щекой и сказал, что не обижается на меня… «Психанули, — махнул он рукой, — бывает…» Жена ночь не спала — сокрушалась по поводу бандитизма и несдержанности мужа. А через пару дней, когда Сашка вновь стал походить на нормального водителя книжного склада, признала мой поступок отчасти справедливым.
Тут комментарии иные: наверное, мне стало завидно, что он может веселить девчонок и беззаботно врать своей жене, что у него барахлит машина и он не знает, когда приедет. И какой национальности моя зависть? Поди, разберись…
А мои широкие жесты, когда я мог одарить всех сотрудников незапланированной премией из своего кармана просто потому, что дела шли хорошо, мне было радостно и хотелось, чтобы порадовались все вокруг? И на следующий день — копеечный спор у рыночного прилавка, когда я требую перевесить товар и пересчитать плату: мне противно быть обманутым лоснящимся азербайджанцем даже на рубль. Может, это какой-нибудь шовинизм? Когда мне недовешивает картошку рыжая веснушчатая девчонка с веселыми глазами, я закрываю глаза и немного радуюсь за нее: пусть у нее будут лишние три рубля, которые она не отдаст хозяину.
Мои глубокие размышления были прерваны стюардессой — мы подлетали к Афинам. Едва самолет коснулся колесами греческой земли, пассажиры издали радостный коллективный вопль и превратились из нахмуренных гладиаторов в весельчаков. Они оборачивались и хлопались ладошками друг с другом, сверкали улыбками и затягивали протяжные песни. Я им крепко завидовал.
Из Афин мне еще час лететь воздушным подкидышем до острова Родос.
…Выкатился с тележкой на улицу. Густая южная ночь. Рейс на Родос через четыре часа, утром. Тепло. Хорошо. О высокие желтые фонари бьются мотыльки, страдающие, как известно, бессонницей. Цветущие розы на зеленом газоне. Может, я действительно грек, так славно вписавшийся в пейзаж исторической родины?..
Под навесом стоял музейного вида броневичок с надписью «Police» и по-гречески — «Эллинская автономия». Похоже, реликвия времен греческой революции, когда свергали хунту черных полковников. Подошел поближе, разглядывая зеленого музейного кузнечика. На лобовой броне — смотровые щели, перед ними, как у авто начала века, толстые ветровые стекла с дворниками. Представил, как в дождь и грязь едет эта боевая драндулетка, и мечутся по стеклам щетки. Башенка с задранным вверх стволом пулеметика. Да это чудо пятеро мужиков перевернут и не охнут. Смех, а не машина. Присел, заглянул под днище — есть ли запасной выход?
И тут же раздался зычный окрик.
Я повернул голову, поднялся. Ко мне стремительно шел рослый полицейский с наручниками на ремне. Из будки с темными стеклами, стоявшей под деревьями, выскочило еще двое — с бляхами, ремнями и портупеями на кожаных куртках. Три танкиста, экипаж машины боевой…
И выматериться толком не удалось, как меня обступили и потребовали паспорт.
Эти парни, похоже, сидели в будке и ждали, когда я созрею для диверсии. Один из них с подозрением оглядывал мой внушительный чемодан на тележке, не прикасаясь к нему руками. Не совершая резких движений, я достал бумажник, вытащил из него паспорт, писательское удостоверение, визитную карточку…
— Вы грек? — глянув в паспорт, спросил меня первый — мощный и симпатичный.
— Нет, русский писатель из Санкт-Петербурга. Там все написано.
— Ваша фамилия — греческая! — не повышая голоса, уличил он. И спросил что-то по-гречески. Вот тебе и начало генеалогических исследований!
Тут до меня дошло, что опереточный броневичок — боевая машина афинской полиции, поставленная на охрану аэропорта. А тут этой машине под днище заглядывает сомнительный гражданин, и чемоданчик он подкатил поближе. А что в чемоданчике, интересно?.. Сейчас будет тебе, дураку, рассвет над Пиренеями через зарешеченные окна.
Я как можно дружелюбней улыбнулся и открестился от возможного греческого происхождения: сказал, что фамилия моя похожа на греческую, но имеет литовские корни. Литва, дескать, Вильнюс. Оттуда фамилия. Я осторожно указал рукой в ту сторону, откуда прилетел.
— Мне понравилась эта крепкая динамичная машина, — я стал льстиво нахваливать драндулетку по-английски. — Не знал, что к ней нельзя подходить… Больше не буду.
— У вас есть родственники в Греции?
— Нет-нет, что вы, — я протянул авиационный билет и конверт с приглашением писательского центра. Спокойнее быть прибалтом, если фамилия позволяет.
Их внимательно изучили, и я понял, что меня отпустят. Но интерес ко мне в глазах полицейского не пропадал.
— Фамилия Каралис — греческая, — повторил он, возвращая документы. — Моя фамилия тоже Каралис. А я грек. — Едва улыбнувшись, он приложил ладонь к кожаной пилотке. — Вы свободны…
Полицейские, скрипя кожей курток, вразвалочку убрались в свою непрозрачную будку.
Многообещающее начало, не правда ли?
«Этот же вопрос — не грек ли я? — мне задала сестра-хозяйка Центра писателей и переводчиков Анатолия, поселяя меня в номер на втором этаже, где за коричневой рамой окна я увидел сизое предрассветное море, белые, как куски школьного мела, горы на близком турецком берегу и лохматый ствол пальмы, растущей из обрыва. Еще я увидел бетонную подкову террасы и желтую полоску пляжа с пенной каемкой, бегущую между морем и шоссе. С каждой секундой рассвета вид за окном густел и наливался красками: в цветочных горшках, таившихся во мраке лестницы, вспыхнули белые и розовые цветочки, море на моих глазах превратилось из сизо-фиолетового в бело-голубое, и от волнения я лишь пожал плечами и развел руками, не зная, что ответить на вопрос о своей национальности…»
Распаковал вещи, достал ноутбук и описал все, что вы прочли абзацем выше.
Пусть это будет называться по-старомодному: «Греческий дневник», решил я.
Справа из окна — побережье с отелями. Сказка! На Родосе в древние времена стоял маяк в виде бронзового юноши с горящей чашей над головой и луком за спиной — Седьмое чудо света, Колосс Родосский. Если высунуться из моего окна, видна гавань Мандраки с частоколом мачт над белыми яхтами и отблеском корабельных медяшек. На берегу этой бухты и стоял бронзовый мужчина, меж ног которого, хлопая парусами, заходили в гавань корабли со всего света.
