Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3
Коробейник, занятый своими мыслями, не сразу и сообразил, о чём она.
- И не раздумывай – соглашайся.
- А ты?
Ей очень хотелось выйти замуж за директора, но чтобы директором был Владимир.
- Не дури: он – директор, и ты будешь директоршей, а мы – друзьями. Послушай, не в службу, а в дружбу: вызови мне по телефону другого директора – центральной торговой базы.
- Сосновского, что ль?
- Ага. На меня заявка от них, хочу кое-что уточнить.
Ирина, успокоенная и легко убеждённая, сняла трубку, привычно набрала знакомый номер.
- Лялька? Привет! Твой – на месте? Ой, дай мне его на пару минут, а потом потреплемся – тут такое! Такое случилось – обкакаешься! На, - протянула трубку Владимиру, - долго не задерживай.
В трубке щёлкнуло, и глухой сердитый голос спросил:
- Да-а?
- Яков Самуилович? Это – шофёр Васильев.
Голос на том конце провода насторожился:
- Слушаю.
- От вас есть заявка на Брест, - Владимир не сомневался, что Самуилович хорошо знает и про Васильева, и про Брест, но не напомнил, опасаясь спугнуть осторожного дельца, - можно мне выехать сегодня, успеете загрузить?
Сосновский помолчал чуть-чуть, соображая, и бодрым голосом согласился:
- Давай, подъезжай, - повременил и добавил скороговоркой: - Не забудь прихватить.
- Уезжаешь? – без интереса спросила смирившаяся с судьбой невеста, снова набирая номер Сосновского, вся во власти предстоящего трёпа с Лялькой.
- Надо, - ответил сват, весь во власти предстоящих сборов и автодрапа в ночь. – Пропуск мне дай.
Она свободной рукой пошарила в папке на столе и подвинула к нему пропускной мандат.
- Будешь у нас шафером, - Ирина с досадой положила трубку, не дозвонившись до подруги. – Шофёр – шафер, - она звонко и радостно засмеялась, представив себя на свадебном торжестве, и как все будут завидовать директору.
Неожиданно отворилась дверь кабинета.
- По какому поводу веселье? – сухо поинтересовался подполковник, услышав, очевидно, как суженая подозрительно весело смеялась, переговариваясь с каким-то мужчиной. – А-а, это ты, - увидел Владимира. – Закончили?
Смутившись без причины, комсомольский делегат объяснил, замявшись и гася улыбку:
- Пришёл за пропуском: хочу, не теряя времени, сегодня отбыть в командировку.
Директор внимательно посмотрел на него, пытаясь по лицу определить: проболталась Ирина или нет, и как он отнёсся к скоропалительной женитьбе вдовца, совсем недавно похоронившего любимую жену. Но Владимир успел убрать с лица посторонние эмоции, к тому же, давно понял, что по природе своей подполковник – семейный эгоист, долго жить один, без няньки, не сможет, но вот станет ли ею Ирина, очень и очень сомневался. Похоже, и на личном фронте незадачливый штабист неверно оценил диспозицию и расстановку сил и проиграет очередное сражение. А та, которой с идейной помощью пятой колонны достанется победа, скромно уткнулась в пачку печатных листов, накалывая их в скоросшиватель, и Владимир был убеждён, что она ничего не перепутает.
- Забудь про утренний разговор, - сказал директор, глядя прямо в глаза шофёру, - работай, как работал, - отворил свою дверь и уже из кабинета позвал: - Ирина, зайди.
Та резво поднялась, прощально ясно улыбнулась Владимиру, приятельски помахала ручкой, он – в ответ, и скрылась в кабинете выгодного жениха.
Домой Владимир не шёл – бежал, привлекая любопытство редких в рабочее время прохожих да старух за пыльными стёклами, для которых всякий на улице – событие, дармовая короткометражка. Уже на ходу решил не рисковать и пробираться к дому через тыловой соседский и свой огороды, где и лаз в разделяющем ивняковом заборе был приготовлен, и вынужденный побег через него опробован. Как вор среди бела дня, подобрался к собственному жилищу, украдкой заглянул в одно окно – пусто, в другое – тоже, а в третьем, теневом, слабо виднелся лежащий навзничь на кровати у стены Сергей Иванович, прикрытый на груди развёрнутой газетой. Владимир сторожко постучал по стеклу и, когда комиссар обернулся и начал подниматься, уронив газету на пол, пошёл к крыльцу, почти убеждённый, что в доме чужих нет, но всё же остановился сбоку, за верандой, держа браунинг наготове в кармане.
- Чего стучишь? – увидев постояльца, сердито спросил хозяин, встревоженный необычным уведомлением. – Открыто, заходи. – Он был босиком и без протеза.
- Вы – один? – смущённо спросил Владимир, вогнав вопросом в лёгкую краску вдовца, подумавшего, что парень имеет в виду добровольную сиделку.
- Один, один, - недовольно пробормотал комиссар, тяжело опираясь на костыль. – И вообще: сколько бы нас ни было, твоя комната – твоя, так что – заходи и ничего не придумывай.
Владимир, соглашаясь, облегчённо засмеялся, окончательно успокаиваясь и освобождаясь от рукоятки пистолета. Он сразу прошёл в свою комнату и, ничего пока не объясняя, начал поспешно переодеваться и собираться, а Сергей Иванович ушёл в кухню и там брякал посудой, готовя, очевидно, чай и какую-то еду.
- Лида – в школе, - громко осведомил он оттуда для ясности. – Возможно, будет жить здесь, окончательно пока не решили – тебя ждали, - и через паузу добавил: - Она, кстати, тоже считает, что лучше тебе не искушать судьбу и на всякий случай скрыться на время. – Чувствовалось по тону и по лишним вспомогательным словам, что он боится, как бы парень не подумал, что его выселяют. – Там, на тумбочке – деньги, мы собрали, сколько смогли, на первых порах тебе пригодятся.
Владимир посмотрел на тумбочку и увидел сложенные аккуратной стопкой мятые десятки и тридцатки, придавленные книгой. Он не в состоянии был ничего ответить, боясь размякнуть и потерять не только время, но и себя. Пусть будет так, как подсказывает внутренний голос, он не раз выручал, не подчиняясь разуму.
Собравшись, он в последний раз оглядел удобную комнату, с которой жаль было расставаться, вытащил свои оставшиеся деньги, отделил для себя тысячу и агенту – пять, положил остальные сверху сиротской кучки и, снова прикрыв их книгой, вышел к Сергею Ивановичу.
- Бежать не придётся, - сообщил он, пряча глаза, - уезжаю в командировку, в Брест.
- Как же так? – по-бабьи всполошился комиссар. – Не евши, не пивши? – Он очень надеялся на задушевный разговор, на объяснения по поводу Лиды.
- Не могу, - решительно отказался Владимир, - опаздываю: ждут под загрузку. Лиде – большое спасибо. – Он сглотнул комок в горле и сдавленно добавил: - И вам – тоже.
Оба непроизвольно подались друг к другу и слились в стыдливом корявом мужском объятии, и один точно знал, что больше не вернётся, а второй предполагал это. Владимир ещё и подивился, как мало и слабо обмякшее тело комиссара, всегда казавшееся ему богатырским.
- Вам бы тоже уехать куда-нибудь, - не нашёл молодой ничего лучшего сказать на прощанье, а старший, слегка усмехнулся, приходя в себя, отодвинулся и твёрдо сообщил:
- Нет. Мы оба решили, что никуда не сдвинемся и будь, что будет, – он прислонился к коридорной стене, давая ноге облегченье. – Нельзя мне смываться. Я, как-никак, тоже строил эту власть и тоже в ответе за то, что она такая получилась. Пусть авансом мне за плохую работу будет исключение из партии, а полной мерой – тюрьма или каторга. Лида поедет следом. Так она решила против моей воли. Пусть это будет мне в малое искупление вины. – Комиссар прямо и безотрывно глядел в глаза тому, кого не хотел видеть своим последователем. – Прости, что испортил тебе жизнь в самом начале.
- Если бы вы знали! – болезненно вырвалось у Владимира.
- Чтобы прозреть, многого не надо – достаточно услышать близкое дыхание смерти. Я за эти два дня пережил свою жизнь заново, и мне стало стыдно. Сколько друзей-товарищей, ложно обвинённых, исчезло при моём молчаливом несогласии после дисциплинированного поднятия руки на собраниях-шабашах. Всех вспомнил. И нет мне прощения. Удобно думалось, что это отдельные ошибки стремительного движения, случайные жертвы роста. Никогда не был согласен, но молчал.
Неуютно и странно было слышать трудные признания бывшего комиссара и убеждённого коммуниста в затемнённом коридоре насторожённого дома.
- Хуже нет нейтральной позиции и безвольного человека, обосновавшегося на ней. Я был таким.
Он стоически поднял свой крест, но в придуманном себе наказании, разбавленном переполнявшей радостью от встречи с замечательной женщиной, не представлял в полной мере того, на что решился. Человек часто в сиюминутной радости склонен преуменьшать громаду тревожного будущего.
- Не верь, когда тебе оглушающе и отупляюще твердят газеты, радио и агитаторы, что мы строим социализм. Не социализм, а партийно-бюрократическую систему. Не верь, что идём к коммунизму. Не к коммунизму, а к диктатуре и тоталитаризму. Не верь, что нас ждёт скорое и светлое будущее. Не оно, а беспросветный насильственный и бесправный мрак в крупную чёрно-белую клеточку.
