Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна
Под ласковые слова Хемы я постарался успокоиться, аппарат задышал, и медсестра удалилась. Когда мне полегчало, я написал: «Как там Шива?»
Отвечать ей не пришлось, потому что в эту самую секунду моя вторая половинка в сопровождении Томаса Стоуна появилась в дверях.
Лицо у моего брата, которого я не видел восемь лет, был осунувшееся, он совсем не походил на фотографию из «Нью-Йорк таймс». При виде своего отражения, передвигающегося самостоятельно, у меня закружилась голова. На Шиве был больничный халат, одна рука прижата к животу, другая опирается на стойку капельницы. Брат редко смеялся и на шутки почти никогда не реагировал, но, увидев меня, осклабился, будто шимпанзе, которому удалось закрыть в клетке смотрителя.
Обезьяна ты, обезьяна, хотел я сказать, хватая его за руку. Тебе бы почаще смеяться, это тебе к лицу, со лба исчезают морщины, и уши меньше топырятся. По вискам у меня потекли слезы, у него глаза тоже оказались на мокром месте. Я сжал ему пальцы — хоть азбукой Морзе передать свои чувства. Он кивнул — не надо ничего говорить, вот что он старался мне сообщить — и наклонился ко мне. Зачем, интересно, ведь не поцеловать же он меня хочет… Он стукнулся своей головой о мою. Это было до того неожиданно и удивительно, этакий возврат в детство, что я рассмеялся, и проклятая трубка сразу ободрала мне глотку, принуждая смолкнуть.
Я указал Шиве на живот. Он развел полы халата, стали видны кое-какие швы, хотя большую часть скрывала марля с торчащим из нее дренажом. Я приподнял брови, спрашивая, больно ли ему. Он ответил:
— Только когда дышу.
И мы оба засмеялись, сморщились и прекратили смех. Стоун смотрел на этот молчаливый диалог со странным выражением на лице.
Я и не подозревал, что у Шивы возникли осложнения: инфекция желчи, для борьбы с которой потребовались антибиотики, и тромб вены в правой руке, на которую ему ставили капельницы. Ему назначили антикоагулянты, и тромб потихоньку рассасывался.
Я долго держал его за руку, довольный, что брат рядом, что я могу поблагодарить его, стискивая пальцы, но он только плечами пожимал. Я потянулся за ручкой, Хема подсунула мне блокнот, и я написал: Нет больше той любви, как если кто положит душу…[111]
Он не дал мне закончить, придержал меня за руку и произнес:
— Ты поступил бы точно так же.
Я засомневался, а он кивнул:
— Точно так же.
В тот вечер Дипак отсосал жидкость из моего правого легкого, оно задышало, и он вытащил осточертевшую трубку у меня из глотки. Первым моим словом было «спасибо», и, когда гадкий аппарат увезли, я сразу крепко заснул.
Следующее утро изобиловало мелкими чудесами: я смог повернуться на бок и посмотреть в окно на небо, смог сказать «Ой!», когда от неосторожного движения заболели швы. Хемы рядом не было. В отделении царила тишина. Моя медсестра, Амелия, была неестественно весела. Я предположил, что час еще ранний.
— Нам надо на рентген, — произнесла она, снимая с меня все оковы и готовясь выкатить мою кровать.
На рентгенологии меня засунули в бублик томографа, но, странное дело, сканировали голову, а не живот. Какая-то ошибка, факт. Но распоряжение поступило от Дипака, и оно гласило: «КТ с контрастным веществом и без контрастного вещества».
Я опять в палате. Полдень. Ни Хемы, ни Стоуна, ни Шивы. По словам Амелии, они вот-вот явятся.
С помощью физиотерапевта я несколько секунд постоял рядом с койкой. Ноги подгибались. Сделав несколько шагов, я в изнеможении опустился на стул. Казалось, я участвовал в марафонском забеге. Навалилась сонливость. Немного погодя я съел свой крошечный обед, сделал еще пару шагов, даже пописал стоя. Сестры помогли мне лечь. Мне показалось, им не терпится уйти.
Томас Стоун появился у меня в два часа дня. Под глазами у него были темные круги. Он сел на краешек кровати, как бы не вполне сознавая, что делает. Коснулся моей руки. Разлепил губы.
— Погоди, — попросил я. — Не говори пока ничего. Я посмотрел на облака, на далекие дымовые трубы. Мир был такой же, как всегда, но я знал: стоит Стоуну заговорить, как все изменится.
— Валяй, — решился я. — Что с Шивой?
— У него обширное кровоизлияние в мозг, — хрипло произнес Стоун. — Это случилось вчера вечером, примерно через час после того, как мы от тебя ушли. С ним была Хема. Он внезапно схватился за голову… несколько секунд… и он потерял сознание.
— Он умер?
Томас Стоун покачал головой.
— Оказалось, у него артериально-венозная патология, кавернозное переплетение сосудов в коре головного мозга. Скорее всего, он жил с этим с самого рождения. Он получал антикоагулянты из-за тромба в руке… Через неделю мы бы их отменили.
— Где он?
— Здесь. В отделении интенсивной терапии. На аппарате искусственного дыхания. Его осматривали два нейрохирурга. — Он потряс головой. — Гематому удалить невозможно. Они считают, слишком поздно. Мозг мертв.
Я не очень уловил, о чем он говорил потом. Вроде бы моя КТ выявила похожий паукообразный сосудистый узел, только меньшего размера. Но из него кровь не разлилась. Чудо своего рода, ведь после того, как я заполучил печень брата, у меня кровоточило все.
Через несколько минут в палату вошли Хема, Дипак и Вину. Я понял, что Стоуна они делегировали, чтобы сообщить мне дурную весть.
Бедная Хема. Мне бы попробовать ее утешить, но на меня самого свалилось такое горе… Да тут еще чувство вины. Я вдруг страшно устал. Они расположились вокруг меня. Хема, рыдая, припала мне к ногам. Мне хотелось, чтобы они ушли. Я на секунду закрыл глаза и очнулся, только когда медсестра выключала один из инфузионных насосов. В палате никого не было. Сестра отвела меня в ванную, потом я уселся в кресло. Вернутся ко мне силы когда-нибудь?
Когда я вышел из забытья, Томас Стоун находился рядом.
— Он не может сам дышать. Зрачковый рефлекс, как и все прочие, отсутствует, — ответил он на мой немой вопрос. — Его мозг умер.
— Хочу его видеть.
Отец откатил меня в зал, где лежал Шива. Хема была с ним, глаза заплаканные, красные. Она повернулась ко мне, и я пожалел, что остался в живых и стал причиной ее горя.
Казалось, Шива спит. Теперь монитор внутричерепного давления торчал из головы у него. Эндотрахеальная трубка кривила ему губы, неестественно задирала подбородок. Грудь вздымалась и опускалась в задаваемом аппаратом ритме, и этот ритм определил и мои «если». Если бы я не поехал в Америку. Если бы не встретился с Циге. Если бы не открыл дверь Генет…
Хема отвезла меня обратно в палату, помогла перебраться на кровать.
— Было бы лучше, если бы вы с Шивой меня похоронили. Ты бы сейчас была на пути к Миссии вместе со своим любимым сыном.
Это было крайне глупо и жестоко с моей стороны — подсознательная попытка унять свою боль за ее счет. Но на мой выпад она отвечать не стала. Есть точка, когда горе так велико, что человек перестает реагировать на раздражители и делается странно спокоен, — она достигла этой точки.
— Мэрион, знаю, ты считаешь, что я выделяла Шиву… Может, и так. Мне очень жаль — больше мне нечего сказать. Мать любит своих детей в равной мере… но порой одному ребенку надо уделять больше внимания, оказывать поддержку, чтобы ему легче жилось на свете. Шива был такой.
— Мэрион, я должна извиниться перед тобой не только за это. Я считала, это ты виноват в том, что Генет изувечили, и во всем, что за этим последовало. Я держала на тебя зло. Когда мы прибыли сюда, Шива мне все рассказал. Сынок, надеюсь, ты меня простишь. Из меня вышла глупая мать.
Я лишился языка. Что еще стряслось, пока я валялся без сознания?
С улицы донесся вой сирены, к больнице приближалась карета «скорой помощи».
— Они хотят отключить Шиве аппарат искусственного дыхания, — проговорила Хема. — Ненавижу их за это. Пока он дышит, даже если это аппарат дышит за него, он для меня живой.
На следующее утро, после того как сестры помогли мне принять первый душ, я натянул свежий халат и попросил отвезти меня в палату к Шиве.
— Остановитесь здесь, — велел я, хотя до его палаты было еще далеко.
Через полуоткрытую дверь я увидел, что у постели Шивы сидит Томас Стоун. Он щупал Шиве пульс — да так и остался сидеть, держа сына за руку. О чем он думал? Я целых десять минут наблюдал за ним, прежде чем он поднялся и двинулся прочь. Меня он не заметил, так как свернул в противоположную сторону.
Я покатил в своем кресле за ним. Окликнул:
— Доктор Стоун, — хотя страстно хотелось завопить: «Отец!»
Он подошел ко мне.
— Доктор Стоун, — пробормотал я. — Операция… это его единственный шанс. Неужели нейрохирурги не могут вырезать сосудистый узел и удалить тромб из мозга? Почему бы не попробовать?
