Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
Митрофанов насмешливо поднял из-под лохматых бровей острые глаза на Уланова. — А может, и сам Ильич — Сатана? Ты тоже коммунист? Не отдал еще в райком билет-то свой с ленинским ликом?
— Вот и вы коммунистов не любите, — вставил Николай.
— А за что мне их любить-то? — аж потемнел лицом Иван Лукич — Рази не они отобрали землю у моего батюшки? Не раскулачили его? Знал бы ты, родимый, как тут жили раньше! Что ни дом, то — поместье! Всего было вдоволь. И товары покупали в городе, какие вам и не снились. Одних самоваров можно было выбрать один из сотни… Эх, да что говорить. Кажинный год возами возили в Питер продукту разную! А как земля родила! И не было никаких химикалий, которыми все на земле и в воде отравили, даже до людей добрался этот яд. А толку-то от этих химикалий? Теперь о нитратах все толкуют… Земля-то стала рожать во сто крат хуже, чем без них. Нам и навозу хватало. В озере-то нашем рыбка тоже отравлена. Моя старуха ее и в рот не берет. У нее от щук и окуней колики в животе бывают. Читал в газете, какой-то мериканец, Хамаммер, что ли, по сговору с Лениным всю страну отравил нитратами. Нам — отраву, а от нас — золото, брильянты, царские богатства. И до сих пор отравителя в Москве встречают как отца родного… В общем, за время советской власти все коммунисты загубили, все пустили по ветру, все распродали да разворовали… И я не боюсь говорить об этом, потому что теперь все говорят и пишут про этот шабаш… Вот вы тут приехали, кроликов разводите, пчел хотите завести, бычков растить… Сколько вас? Раз-два, и обчелся! Тут нужен истинный крестьянин, а ево нетути теперя в России! Каленым железом и пулей повывели его коммунисты, как зловредного зверя. Мало что коренного крестьянина уничтожили, закопали в землю, так и детишек крестьянских давили, душили, а потом издевались и над внуками, правнуками крестьянскими. Сколько лет крестьянину даже паспорта не давали! Чего же теперя хотите? Никто и не желает заниматься сельским хозяйством. А такие, как вы, — не спасение земли, а так, пустое ковыряние в ей… Надоть, мил-человек, новое поколение крестьян выводить в пробирках, как редкую инфузорию. Коренных-то, потомственных, я уж говорил, истребили за семьдесят два года советской власти. Начисто! Даже корни повыдергивали. Те, кто остались на истерзанной мудаками-правителями земле, немощны, стары, а весь подрост деревенских тянется к городу. У меня два сына, и оба живут в разных городах. Сюда в пять лет раз приезжают как дачники, да еще смеются над нами, бедолагами, кукующими в этой вселенской нищете. Эти в Африке, что голые и на деревьях спят, и то лучше нас живут. Да что вам толковать, сами грамотные!..
Алисе надоело сидеть на пне, она, бросив на Николая красноречивый взгляд, мол, кончай болтать, заскользила по озеру к другому берегу, где серебрились тонкие разукрашенные изморозью ветви высоких берез. Облако закрыло багровый лик солнца, и снег сразу перестал искриться, а тени от прибрежных деревьев укоротились. Прямо над головой скрипнула ветка.
— Долго же в вас, Иван Лукич, эта застарелая злость держится, — заметил Уланов, провожая взглядом девушку.
— Так с ей, злостью, на эту проклятую власть и помру, — угрюмо уронил Митрофанов. — Раньше был напуган, боялся, а теперя ничего не боюсь! Вон как прибалты несут эту сатанинскую власть! Всерьез надумали от ее отколоться. Жилось-то им при буржуях, оказывается, в тыщу раз лучше, чем при социализме! И уйдут, хрен их удержишь. Они такие! Сколько лет в СССР, а на русских всю жизнь косятся, будто русские виноваты! А того им невдомек, что русских-то самих объегорили в семнадцатом. А при советской власти жилось и живется русским хуже всех. А ума злиться на истинных виновников нашего горя, видно, не хватает…
— Ладно, зол ты на власть, которая тебя, может, и незаслуженно наказала, но чего ты на нас-то с Геннадием взъелся? Чего нам-то вредишь?
— А энто еще доказать надоть, — ответил Иван Лукич — Не пойман — не вор, старая поговорка!
— А все-таки, чем мы тебе мешаем, Иван Лукич? — чувствуя, что старик разоткровенничался, настаивал Уланов. Ему очень хотелось понять истоки этой необъяснимой вражды.
— Чужие вы нам, деревенским, — помолчав, уронил Митрофанов. — И живете не по нашим законам и больно уж вы шумные, беспокойные. Без вас было тихо, да и рыбу из озера местные так не черпали сетями, как это делаете вы.
— Сам ведь рассказывал, что осенью не раз наезжали промысловики на двух-трех машинах с неводом, лодками и вычерпывали всю рыбу до дна!
— То промысловики, чего с них взять? Они от государства, а вы — частники.
— Значит, когда при государственном хозяйствовании все кругом на селе разваливалось, вы помалкивали, терпели, а как приехали люди из города и хотят что-то поправить, наладить, вам это не понравилось?
— Мне то что? — вдруг отступил Митрофанов. — Ковыряйтесь, стучите. Был бы прок. Земли тут много, вон сколько целины уже лет двадцать не паханной! Понимаешь, Николаша, досада берет, что не знаете вы крестьянского труда, поверху скользите, то за одно хватаетесь, то за другое, а толку не видно… Городскому человеку ох как не просто понять нашу землю… Верно, пустует она, а когда чужие топчут ее, вроде бы и жалко. — он стащил старую ушанку, вытер ею взмокший лоб и, не попрощавшись, зашлепал на своих широких лыжах в глубь леса. Даже не оглянулся. Вынырнувший луч солнца зажег на стволах старого ружья будто две электрические лампочки. На зеленых ватных штанах Митрофанова Николай заметил торчащий из дыры клочок серой ваты. Когда он догнал Алису, та фыркнула:
— И охота тебе с таким противным стариком разговаривать?
— Может, и противный, но далеко не дурак, — раздумчиво сказал Уланов — Бьет точно, в самое яблочко, возразить ему нечего. А добрым ему и быть-то не с чего. Что он в своей жизни видел? Разор родной земли, голод, нищету, лагеря… Меня вот что, Алиска, мучает: кто такой есть человек? Две ноги, две руки, голова, а как непохожи человеки друг на дружку? Один умный, талантливый, думает лишь о том, как побольше пользы принести людям, земле. Другой — злобный, подлый, жестокий. Все его помыслы направлены на то, чтобы напакостить людям, природе! А живут рядом, ходят по одной земле, разговаривают друг с другом, а между ними — пропасть. Сколько писателей в мире с тех пор, как появилась письменность, копаются в человеческой душе и не могут ее до конца постичь. Иной человек всю жизнь проживет до старости, а так и не поймет, в чем было его предназначение в этом мире? Раз существуют добро и зло, то, видимо, из этих сосудов что-то перепадает и каждому человеку при рождении. У одних решительно побеждает Добро, у других — Зло. А кто тот великий и невидимый, кто награждает человека этими противоборствующими качествами? — он чуть приметно улыбнулся и посмотрел на узкую спину девушки. — Твой Никита Лапин поверил, что это и есть Бог.
— Мой? — не оборачиваясь, спросила Алиса. — Это очень любопытно. Ладно, продолжай философствовать, ты сегодня в ударе, мне интересно.
— Но раз есть Бог, значит, есть и Сатана, Дьявол, Люцифер? Вспомни «Божественную комедию» Данте или «Фауста» Гете. Бог сеет в людях Добро, а темные силы — Зло. И в мире происходит извечная борьба между ними. С тех пор, как существует человек. Принято считать, что Добро всегда побеждает Зло, но если Добро и Зло поровну сосредоточились в душе одного человека? Кто он тогда, этот Человек?
— Я где-то читала, что Иоанн Кронштадтский обладал даром видеть ауру над головой человека, — вспомнила Алиса. — Но аура была не у всех… Вот я и думаю, что осененный Богом человек — с аурой, а слуга Сатаны — без нее.
— Дар Иоанна Кронштадтского — редкое явление, — раздумчиво заметил Николай. Он тоже об этом слышал. — А как обыкновенному человеку разобраться, где Зло, а где Добро?
— Я знаю, ты — добрый, Никита — тоже, а вот Митрофанов — злой, нехороший. Почти на каждого хорошего человека приходится один плохой. Но ведь добро тянется к добру, а зло — к злу! — Алиса остановилась и ткнула палкой на возвышающуюся прямо перед ними огромную березу.
— Посмотри, как присосалась какая-то круглая штука к ветвям? Это омела, паразит, сосет соки из березы. Вон еще и еще! Наверное, так и у людей: есть труженики, творцы, создающие ценности, а есть паразиты, присосавшиеся к ним…
Действительно, на ветвях нескольких берез висели безобразные просвечивающие прутяные шары с колючками. Когда деревья выбросят листья, их не будет видно, а сейчас на голых ветвях они висели, как опустевшие птичьи гнезда.
Неожиданно громко грянул выстрел. И тотчас с негодующим криком близ кромки берега пролетел ворон. Немного погодя затрещали сороки, пронеслась над головами стайка каких-то сизых маленьких птиц. Лесное эхо вольно и раскатисто пошло гулять над заснеженным озером.
— Он убил кого-нибудь? — встревоженно спросила Алиса.
