Том Роббинс - Свирепые калеки

(Спорить Свиттерс не стал, однако окажись рядом Бобби Кейс, летчик-шпион непременно запротестовал бы: «Да какого черта, дамы, ни о какой любви, кроме чистой, этот придурок вообще не знает!»)

Аббатиса встала зажечь новую палочку благовоний – и Походя заметила, что дискуссия насчет прогресса в области физики, безусловно, занимательна – но только какое отношение все это имеет к предмету беседы?

– Ну как же, – отозвался Свиттерс, – этот пирамидально-головый curandero из глубин амазонских джунглей, по всей видимости, пришел к выводу, что свет и тьма способны смешиваться как на биомолекулярном плане, так и на социальном. Он уверяет, что именно это и происходит во время смеха. Дескать, народ, способный войти в исконное царство смеха, освободится от всех жизненных двойственностей. Они первыми со времен первопредков Истинного Народа заживут в гармонии с фундаментальной сутью вселенной. С той самой сутью, о которой рассуждают в квантовой физике.

Сегодня Суть Завтра утверждает, будто человек цивилизованный этого состояния достичь не может, поскольку ему недостает кандакандерского знания разных уровней реальностей, он эмоционально зависим от одного-единственного узкого, упрощенного до абсурда взгляда на природу бытия; а индейцам это состояние недоступно, потому что они лишены искрометного юмора человека цивилизованного. Однако народ достаточно сильный и достаточно смышленый, чтобы совместить беспредельную интеллектуальную гибкость с мистической энергией смеха, – о, такой народ достигнет…

– Просветления? – подсказала аббатиса.

– Просветления и протемнения, – поправил ее Свиттерс. – Просветления и протемнения. Итога итогов.

Но Красавицу-под-Маской его рассуждения не убедили.

– Чувство юмора – отменное качество, – соглашалась она, – но это – не образ жизни и, уж конечно, не путь служения Господу. Этот ваш странный дикарь Господа даже не знает.

– Ну и что с того? Фатима рекла, что в грядущем веке – а таковой, между прочим, выскочит, точно чертик из коробочки, уже через каких-то девять месяцев, – весть, которая принесет небольшой части человечества нежданную радость и мудрость, придет не от Церкви вашего Господа. Я не прав? Богородица сказала, что весть сия придет со стороны пирамиды. Ну что ж, Сегодня Суть Завтра под определение пирамиды вполне подпадает, насколько я могу судить, а идею он несет куда более свежую, нежели ислам, причем включая ислам эзотерический, с которым, если внести в скобки герметическую традицию, у него есть кое-что общее. – Свиттерс жадно глотнул. – М-м-м… В этом вине ощущается этакое трогательное целомудрие, вы не находите?

– Пожалуй – то-то оно так быстро иссякло, – отметила аббатиса. Она в жизни не видела, чтобы бутылку опустошали настолько «от души». – Возможно, я – просто-напросто бестолковая старуха, но я все равно не понимаю, как именно идеи твоего шамана возможно осуществить на практике – и что в них толку вообще. Как может просто-напросто чувство юмора…

– И гибкое, открытое определение реальности, – напомнил Свиттерс.

– О'кей, и это тоже. Но в таком смутном мире, как наш, ну никак нельзя смеяться без умолку над всем, что встретишь, точно сороке несмышленой. Где тут надежда-то?

На это у Свиттерса готового ответа не было. Он подергал себя за локон, словно воздействие на кожу черепа могло стимулировать мозговую деятельность, он откашлялся – но ничего не сказал. Да, он представлял про себя, как радикальное, активное чувство юмора способно проткнуть бесплодный пузырь буржуазной респектабельности, как оно развеивает самодовольные иллюзии и в процессе укрепляет душу; как, если из смеха можно было бы каким-то образом выжать эссенцию, эта эссенция оказалась бы скорее похожа на аромат, чем на звук, – аромат души, потягивающей в баре неразбавленный абсолют. Однако ж Свиттерсу недоставало информации (прежде он ни о чем таком не задумывался), да и захмелел он не настолько, чтобы облечь подобные представления в слова. И какого черта? С каких это пор он выступает глашатаем шамана?

Видя, что тот замялся, Домино заговорила вновь:

– Тетушка, мне вовсе не кажется, что мистер Свиттерс пропагандирует бездумный смех. Мне вообще не кажется, что он пропагандирует хоть что-либо. Он просто пытается разгадать загадку третьего пророчества. И, должна признать, по-моему, так это очень даже заманчивая альтернатива нашему собственному толкованию.

– Что именно? Смех как пропуск в Царствие Небесное?

– Я так понимаю, – продолжала Домино, – здесь речь идет об осмысленной веселости. Я подмечаю ее в мистере Свиттерсе, и я подозреваю, что она же извлекаема из философии Сегодня Суть Завтра – философии, которая, кстати, вроде бы складывается из сочетания аспектов древней шаманской традиции с чем-то вроде дзен-буддистской отстраненности и современного непочтительного остроумия. Мистер Свиттерс борется с меланхолией, отказываясь воспринимать что-либо чересчур всерьез – включая и себя самого.

– Но ведь многое на самом деле…

– Да ну? Чему я научилась от мистера Свиттерса, так это тому, сколь бы ценной, актуальной и жизненной ни была твоя система верований, ты же сам подрываешься и в итоге сводишь на нет, жестко и догматично ей следуя.

Красавица-под-Маской потерла шрам, словно пытаясь стереть его. Или вызвать к жизни новый нарост.

– Я отлично понимаю, что счастье – понятие относительное и зачастую зависит от внешних обстоятельств или по крайней мере на них отзывается, в то время как бодрой веселости можно научиться – и практиковать таковую сознательно. Вы с мистером Свиттерсом, как я вижу, по части освоения веселости большие мастера – о, я уж вижу, что мистеру Свиттерсу от такого обсуждения не по себе делается. Тогда вернемся к идеям пресловутого человека-пирамиды. Предположим, что намеренная, основанная на комизме веселость может эволюционировать в непреходящую радость – но мудрость-то тут при чем?

Домино обернулась к Свиттерсу, но тот только кивнул: дескать, отвечай сама.

– На мой взгляд, – проговорила она, – из епифании Сегодня Суть Завтра, пожалуй, следует то, что радость сама по себе – форма мудрости. В придачу высказано следующее предположение: если у людей достанет сообразительности и гибкости, чтобы свободно маневрировать между разными восприятиями реальности, если они усвоят раскованное, веселое мировосприятие, щедро сдобренное смехом, тогда они заживут в гармонии с вселенной и сроднятся со всей материей, как органической, так и неорганической, на самом элементарном, базовом уровне. Что, если в этом и заключен замысел Господа касательно нас, цель, намеченная Им для Его детей? Право, тетя, не кривитесь! Возможно… возможно, именно там и пребывает Господь, в этом… как там Свиттерс обозвал эту штуку? – в наэлектризованной пустоте в основании мироздания. По-моему, звучит куда убедительнее, нежели какая-нибудь там футы-нуты Ривьера среди раззолоченных облаков.

Домино сделала паузу – чтобы сказанное хорошенько запечатлелось в теткином сознании, да и в ее собственном тоже, – и отхлебнула глоток вина, сделавший бы честь самому Свиттерсу.

– Кроме того, – продолжила она, – очень возможно, что идеал Сегодня Суть Завтра – именно то, что нужно, чтобы спасти род человеческий от его прискорбного порока: от исполненного гордыни нарциссизма. Разве не отсюда вся наша «серьезность»? Не от непомерно раздутого самомнения?

Свиттерс потрясенно глядел на монахиню. Домино предстала перед ним в совершенно новом свете. Щедро смазанный домкрат его уважения приподнял ее вверх еще на несколько делений. «Вот ведь молодчина девчонка! – думал он. – Все понимает! Понимает, пожалуй, даже лучше меня!» Свиттерс испытал нарастающий прилив теплых чувств к собеседнице. А также – нарастающую потребность отлить. До какой степени на оба этих ощущения повлияло вино, лучше не уточнять. Скажем лишь, что Свиттерс взялся за ходули, послал дамам воздушные поцелуи и в качестве прощального дара произнес слово – самое свое любимое из всех земных языков, – древнее ацтекское выражение, означающее «попугай», «поэт», «собеседник» и «проводник по подземному миру», – все эти смыслы были втиснуты в одно-единственное слово, каковое, если верить Свиттерсу, произнести невозможно, не прооперировав сперва язык, причем предпочтительно обсидиановым ножом. Свиттерс, брызгая слюной, выдал некую приблизительную версию сего слова, а затем, не успели тетя с племянницей уточнить: «Как? Неужто это слово означает не «вагина»?», – пошатываясь, двинулся к ближайшему сортиру, оставив Домино убеждать Красавицу-под-Маской в том, что третье фатимское пророчество говорит не о триумфе ислама, но ссылается на воззрения пирамидальноголового уродца из джунглей Амазонки, а также внушать, что пророчество, вместе с его причудливым подтекстом, должно быть обнародовано тем самым институтом, что неизбежно оказывается под ударом.