Роберт Стоун - Дамасские ворота
Доктора Лестрейда допросили и вышвырнули из страны. Публике сообщили о некоторых из его антисемитских высказываний и его увлечении музыкой Орфа и Вагнера. Нашли молодого палестинца, которому Лестрейд презентовал «Миф XX века» Альфреда Розенберга с нежной надписью.
Время от времени Лукас предпринимал прогулки в Старый город. Иногда ему казалось, что там еще стоит запах горелой резины и слезоточивого газа. Чувствовалось усиленное, хотя рассредоточенное, присутствие Цахала. Он входил в ворота Баб-аль-Хадид и выпивал чашку гранатового сока в лавке, где умственно отсталый сын хозяина мел полы. Приходилось долго ждать сок, который к тому же подавали с мрачным видом. Но блаженный мальчишка улыбался Лукасу, тряс руку, вызывая недовольство отца и братьев.
Лукас часто проходил мимо бывшего медресе, где жили палестинцы африканского происхождения и где у Бергера была квартира. Как ясно он помнил первый раз, когда увидел Сонию, ее тогдашнюю татуировку хной и ее непостижимый эритрейский бурнус! Чернокожие дети снова вернулись и играли в футбол во дворе, расчерченном длинными тенями.
У Салли Коннерс был переводчик, который переводил ей арабскую прессу, и копию этих выжимок она передавала Лукасу. Он несколько раз встречался с ней, и она поведала ему историю своей жизни, которая, в силу ее молодости, была коротка, хотя насыщенна. Она училась в Йоркском университете, работала в редакциях в Торонто и Бостоне. Любила ездить в Озерный край и Северный Уэльс заниматься скалолазанием.
За неделю или две до отъезда он поехал с Салли на Синай понырять в Красном море. Чтобы погрузиться вдоль отвесной стены, им пришлось в мокрых костюмах переползать поле бесцветных кораллов, усеянное минами колючих морских ежей. А в конце поля начиналась огромная стена; они скользнули с верхушек кораллов в бездонную бирюзовую глубину сквозь стаи губанов и акантурусов, проплывающих в столбах прохладного света.
Они погружались вдоль стены, и обитавшие на ней существа искрились в слепящем свете пустыни. Тут были разные кораллы: морские веера, лосерогие, морские перья; было слышно, как яркие морские окуни грызут кораллы и гигантские золотые анемоны. Лукас неожиданно для себя увидел в ней своеобразный двойник Котеля, стену храма венца творения. Изредка лучи высвечивали далеко-далеко внизу серовато-коричневую акулу-молот. Все обитатели этих глубин были индийско-тихоокеанского происхождения, напоминая о том, что по другую сторону этой синей бесконечности лежит Индийский океан, Индия.
После ныряния они из чистой радости жизни, по крайней мере у Салли, предались любви и окончательно подружились. В самом городе Синае было полно итальянцев и ресторанчиков для почитателей итальянской кухни, так что пили они «Санджовезе».
— Мм, — облизнулась она, — спагетти болоньезе!
Потом они поехали к монастырю Святой Катерины и взобрались на Джебель-Мусу, предполагаемую гору Синай. Лукас набрал горсть красных камешков и сунул в карман.
Салли была очаровательная, бесстрашная девчонка, начитанная, бесконечно и непоколебимо уверенная в своем собственном образовании. У нее были черные волосы и синие, как Индийский океан, глаза. Он было попробовал влюбиться в нее, но желал он только Сонию. Тем не менее, когда в последние дни перед Лукасовским отъездом Оберман начал заигрывать с ней в бикс-баре, а она его отшила, Лукас испытал тайное облегчение.
Однажды он встретил возле Русского подворья мистера Маджуба, адвоката из Газы.
— Могу я угостить вас чашечкой кофе? — предложил Лукас.
— Не откажусь, — ответил Маджуб; они зашли в кафе «Атара».
Лукас рискнул попросить мистера Маджуба, нельзя ли будет регулярно обращаться к нему за консультацией, ежели в ходе работы над книгой возникнет такая необходимость. Он чувствует, что придется затронуть и палестинский аспект темы. Маджуб согласился.
— Вы, конечно, слышали, — сказал Маджуб, — что во время беспорядков возник слух, будто в город прибыл Салман Рушди?
Лукас покраснел:
— Да, что-то в этом роде слышал.
Маджуб едва заметно улыбнулся:
— Иностранную прессу это повеселило. Уверен, что и силы безопасности тоже.
— Ну, — сказал Лукас, — тогда и там никто особо не веселился. Не до веселья было.
— Вы все это видели? Беспорядки?
— Да, видел.
— Безусловно, разговоры о Рушди — это нелепость. Здесь нет особой ненависти к Рушди. Он не враг.
— Понимаю, — кивнул Лукас. — Однажды мне рассказали, что Вуди Аллен приезжал в Иерусалим. И рассказали без всякой враждебности к Аллену.
Маджуб рассмеялся:
— Я тоже слышал эту историю. Это было давно, да?
— Да, уже некоторое время тому назад.
— Когда люди бессильны, — сказал Маджуб, — когда они очень далеки от тех, кто обладает властью, и в ярости оттого, что их жизнь зависит от других, — они хватаются за слухи. Самые неправдоподобные истории пользуются доверием у самых бессильных. Мы сталкиваемся с этим каждый день. Наш народ в своей бедности и убожестве отрезан от мира. Большей частью ему не доступны ни образование ни информация. Оттого-то он так доверчив.
— Понимаю, — проговорил Лукас. Что бы кто ни утверждал, теперь он уверял, что все понимает.
Ночью накануне отъезда Лукасу приснился сон. Начался тот в храме Гроба Господня, но место действия постоянно менялось. В храме был Пинхас Оберман.
— Сония была лишь певицей в Тель-Авиве, — объяснял Оберман. — Ты никогда ее не знал. Все, что случилось, ты вообразил из чувства вины.
Еще он сказал:
— Твоя мать никогда не была твоей матерью.
— А отец? — спросил Лукас.
Они с Оберманом, казалось, были перенесены на вершину горы Синай, откуда им на три стороны света открывался вид на искрящийся океан.
— Твой отец не имеет к тебе никакого отношения, ответил Оберман. — Ты сам по себе. Это серьезная душевная боль. Твоя мать обещала Богу, что ты умрешь.
Он проснулся с мыслью: Лилит. Лилит родила тысячи. Он был в ужасе. Первая связная, трезвая мысль была о возрасте. Он уже немолод, но все еще один. Сам по себе. Одинокая птица на кровле.
Самолет вылетал утром, и шерут, который вез его в аэропорт в Лоте, пересек пути тель-авивского поезда. Он видел то поле, где на Пасху старик поливал капусту. Вид поля пробудил в памяти давнюю картину и заставил вспомнить вчерашний сон; об этом он и думал всю дорогу до аэропорта. О сне и Сонии.
В аэропорту предстояло пройти обычную бесконечную и на первый взгляд бессмысленную процедуру опроса, который проводила молодая представительница службы безопасности. Проверка Лукаса продолжалась дольше других пассажиров, настолько, что его вывели из очереди, дабы не раздражать людей, стоявших после него.
Он было подумал, что его отведут в отдельное помещение, где Шабак прямо допросит его, и что потребуют показать блокноты. Но этого не произошло. Молодая женщина, опрашивавшая его, то и дело с извинениями отходила, явно консультируясь по некоторым моментам у начальства, но больше никто не присоединился к проверке.
Он уже шел на посадку, когда все та же работница службы безопасности окликнула его:
— Одну минуту, сэр!
Тут же со всех сторон к нему устремилась материализовавшаяся охрана в форме и в обычной одежде.
— Могу я попросить вас показать, что у вас в кармане?
В ту же секунду его всего охлопал кто-то невидимый или невидимые. Он полез в карман и вытащил горсть красных камешков, которые подобрал на Синае.
Женщина вопросительно посмотрела на него.
— С Синая, — сказал он. — На память.
— Камешки?
— Потому что они отсюда.
Она секунду пристально смотрела на него, а потом одарила такой сияющей улыбкой, от которой разгладилась вся угловатая подозрительность, портившая ее черты. Он снова вспомнил «Зогар»: «Свет есть свет ока».
Позже она снова встретилась ему, и он сделал ей знак, подняв большие пальцы: все, мол, в порядке.
Он летел бизнес-классом по бонусной программе. Заняв свое место у прохода в салоне, заказал шампанское. Через несколько мгновений после взлета самолет уже был над подернутым дымкой синим океаном. Коричневая земля провалилась назад.
Он все еще держал в ладони камешки и, когда принесли шампанское, высыпал их на откидной столик. Принесшая бокал проводница спросила о них, и он ответил:
— Просто камешки. С Синая. Или с того, что считается горой Синай.
— О, вы были там?
Он начал заикаться. Возможно, в предвкушении шампанского с утра. Поднимался ли он на Синай?
— Да, — ответил он. — Кажется.
Когда они приземлились во Франкфурте, где ему предстояло сделать пересадку, его на мгновение охватила паника. В Нью-Йорк? Но в Нью-Йорке — это не жизнь. У него там никого. Впрочем, что за нелепая мысль. Человек всегда живет. Как бы ты ни жил, где бы ты ни жил, тем не менее это жизнь.
