Том Роббинс - Тощие ножки и не только
Это от тела отделилось четвертое покрывало. Несколько раз оно, подобно газовому облаку, вращающемуся вокруг центра галактики, проплыло вокруг торса танцовщицы (каким-то непонятным образом ее руки тоже были скрыты покрывалом), но затем, преодолев силу тяготения прозрачное и невесомое, оно спланировало вниз, к своему новому пристанищу на краю эстрады. И тогда Эллен Черри поняла, что религия – это, в сущности, наша неправильная реакция на Божественное;
Религия – это не что иное, как наша попытка раз и навсегда определить Божественную сущность. Божественное же находится в вечном движении, вечно меняет форму, перетекает из одной в другую. Такова его природа. Нет, конечно, оно абсолютно. Абсолютно непостоянно. Абсолютно безлично. У него имеются ипостаси бога и ипостаси богини. Однако в высшем смысле оно наделено мужскими или женскими качествами не в большей мере, нежели звезда или отвертка. Оно – сумма всех вещей, однако такая, какую никогда не вычислить мелом на грифельной доске. Божественное выше всяких определений, выше нашего разумения, поскольку лежит за границами нашего знания. Самое близкое определение, какое способен дать ему человек: Божественное есть Творение, деленное на Уничтожение. Однако мелким душам и убогим умам такого определения показалось мало. Они вознамерились нацепить на Божественное личину. Более того, начали приписывать ему низкие человеческие эмоции (злобу, ревность). И ни разу не задумались над тем, что, будь Бог существом, пусть даже высшим существом, наши молитвы уже давно осточертели бы ему до смерти.
Божественное всеобъемлюще, религия стремится все загнать в рамки. Религия попыталась свести Божественное к некоему способному быть познанным количеству, с которым простым смертным было бы легче иметь дело; раз и навсегда навесить на него ярлык – так, чтобы нам больше и в головы не пришло его переосмыслить. Молотами проповедей и копьями догмы мы снова и снова распинали Божественное, пытаясь навечно пригвоздить к нашим закоснелым алтарям вечно изменчивый светоч мира.
Таким образом, поскольку религия лжет нам относительно сути Божественного, она есть не что иное, как святотатство. А как только она заключила богомерзкий брак с политикой, то моментально превратилась в самую страшную, самую удушающую силу, какую только знал этот мир.
«Все, поняла! – подумала Эллен Черри. – Религиозное воспитание, какое я получила в детстве, – это своего рода насилие над ребенком».
А еще ей показалось, будто кто-то из сидевших к ней поблизости пробормотал: «Точно! И как я этого раньше не понял!»
Ина-ина-ина-ина aйЭээ вон вон хай.
Это комната с обоями Матери Волков. В форточку влетает дятел и трижды пукает: один раз на горячей сковородке, один раз на бутылке и третий раз между струнами автоарфы. Входит в перечень услуг.
В основании любой религии лежит практически тот же самый мотив, что заставляет людей кидать в колодец монетки, загадывая желание, или плевать с моста, подумала Эллен Черри. Наверное, в людях заложено суеверное стремление чем-то заполнить любую пустоту. И пока ей в голову приходила эта мысль, Саломея, по-прежнему кружась как волчок, начала сбрасывать с себя пятое покрывало. То, которое закрывало ей щиколотки, икры, колени и нижнюю часть бедер – то есть ту часть ее тела, которую Эллен Черри довольно язвительно охарактеризовала как чересчур тощую. Пятая завеса упала, а вместе с ней испарились и последние иллюзии, если таковые у кого-то еще имелись, относительно такой вещи, как деньги.
Всякий раз, тогда государство или отдельно взятый индивид ссылался на недостаток средств в качестве предлога и оправдания, что оно или они не сделали чего-то действительно важного, это означало лишь одно: этот человек смотрит на реальность сквозь искажающие сущность вещей абстрактные линзы богатства. Взять, к примеру, так называемую экономическую депрессию. В эти периоды человеческие сообщества испытывали острейший дефицит самых необходимых товаров. Но стоит повнимательней присмотреться к тому, что же тогда происходило на самом деле, как выясняется, что на самом деле товары были, и притом в достатке. Например, уголь в шахтах, хлеб в полях, шерсть на спинах овец. Если чего и недоставало, то не самих товаров, а неких абстрактных единиц их измерения, иначе «денег». Это все равно как если бы женщина-сладкоежка лила слезы по поводу того, что не может испечь торт, потому что у нее-де нет унций. То есть у нее в наличии имеются масло, мука, яйца, молоко и сахар. Вот только нет унций, щепоток и пинт. Безумное наследство, завещанное нам деньгами, состоит в том, что мы ставим арифметику, используемую для измерения вещей, выше, чем сами вещи.
Вскоре за этим последовала довольно избитая истина о том, что, мол, скорее верблюд пройдет в игольное ушко, чем богач попадет в Царствие Небесное. (Стоит задуматься, как часто деньги служат бумажной репрезентацией чьего-то раздутого косного «Я» и что Царствие Небесное, с другой стороны, олицетворяет собой полный отказ отличного «Я», как тотчас становится понятно, что имел в виду Иисус.) Эллен Черри могла поклясться, что слышала, как Спайк Коэн воскликнул: «А ведь до чего верно!» Вскоре бубен забухал снова, словно кулак о ларец с драгоценностями. Саломея несколько раз грациозно покружилась на месте, и в следующий момент от ее тела отделилось очередное покрывало, скрывавшее до этого ее грудь.
– М-мм, просто чудо, а не сисечки, – заметил бармен, и надо сказать, он не был одинок в этом своем мнении. Это были грудки юной девушки, размером чуть побольше, чем у Эллен Черри, но столь же совершенной формы, что и колеса у велосипеда. А еще в отношении них, казалось, не действовали законы гравитации. Поблескивая капельками пота, они напоминали крупные луковицы тюльпана, которые оросил весенний дождик. Они колыхались в такт движениям Саломеи подобно медузам на волнах. Кстати, кое-кто счел это зрелище неприличным, другие – малопривлекательным.
Как бы то ни было, никто не стал отводить глаз, хотя в тот момент кто-то из болельщиков во дворе заорал во всю глотку:
– Ура! Нью-Йорк только что забил гол!
Ина-ина-ина-ина хадж!
Под полом комнаты девчонки-школьницы обнаружили месторождение алмазов. Любая карта на столе – бубновая королева. Обои на стенах воют на луну.
Откровения начали накатываться одно на другое. Не успела Эллен Черри подумать о том, что никакие деньги не купят вам прочное положение в жизни, а если и купят, то все равно цена окажется непомерно велика, поскольку прочное положение в жизни – это форма паралича, таким же самым образом, как удовлетворенность – эта форма смерти. Она думала что-то в этом роде, когда на пол с восхитительных грудок Саломеи упало шестое покрывало, и внезапно в голове ее зароились мысли о таких вещах, как время, история и загробная жизнь. И она поняла, что прошлое – это относительно недавнее изобретение; что люди жертвуют настоящим во имя будущего, которое никогда не приходит; что те, кто живет мыслями о загробной жизни, в сущности, не живут жизнью земной. Она поняла, что время – это скорее луг, а не автострада с односторонним движением, что наша душа – это что-то вроде ночного ресторана, а отнюдь не музей и не церковь; что на каждом уровне, какие только можно себе представить, вера в потустороннюю жизнь просто-напросто вредна для здоровья. Более того, наш мир если и будет уничтожен, то не раньше, чем наше солнце лопнет, словно воздушный шарик. Правда, этого момента ждать еще никак не меньше двух миллиардов лет – и кто знает, может, к тому времени появятся новые решения.
– А как же Судный день? – вырвалось у Эллен Черри, к счастью, шепотом.
Каждый день нашей жизни – Судный день. Так было всегда. И всегда будет.
– Что-нибудь еще?
Да. Еще одна вещь. Мертвые смеются над нами.
– Вот это да! – воскликнула Эллен Черри Чарльз.
* * *В течение нескольких часов преподобный Бадди Винклер метался у себя в офисе. Щелкал костяшками пальцев. Скрипел золотыми зубами. Нещадно чесал лицо, пока прыщи не лопнули и не начали кровоточить. Господи Иисусе, кто бы знал, как ему лихо! Бадди никак не мог остыть и все метался туда-сюда. Отец небесный, ну за что ты так сирого и верного слугу своего? Сколько месяцев – да нет, лет! – ушло на то, чтобы все подготовить, чтобы самому подготовиться для великого и славного дела – взорвать, стереть с лица земли поганую мечеть, чтобы не оскверняла собой священного града, а на ее месте отстроить Третий Храм. Именно в этот заветный день, двадцать третьего января, должен был прогреметь взрыв, благословенный взрыв! Сегодня! И что же? Вот он я, о Господи, сокрушался Бадди, бессилен, связан по рукам и ногам. Сижу как прикованный в этом гнусном логове сатаны среди ниггеров, наркоманов и педиков! И не только лишен возможности лично исполнить волю Божью, но даже не могу попасть в Иерусалим. А ведь вдруг раввины все-таки решат довести дело до конца и разнесут к чертовой матери эту богомерзкую балбышку (чего скорее всего не произойдет. Уж кто-кто, а ЦРУ об этом позаботится).
