Том Роббинс - Тощие ножки и не только
Ладно, лучше выбросите из головы эту бонбоньерку с мегакариобластами. Как только она довела свою подопечную до эстрады, так тотчас исчезла позади оркестра, и о ней моментально забыли. Зато глаза всех присутствующих устремились на «коксагыз» – тоненькую, одинокую, дрожащую посреди клубов дыма. Кстати о глазах. Глаза – вот, пожалуй, и все, что от нее было видно. Саломея с ног до головы была закутана в полупрозрачные, пурпурного шелка, покрывала. Взгляду открывались только кисти рук и босые ноги, с которых исчезли привычные кольца, колокольцы и браслеты. Видны были только ее глаза, чем-то напоминая рюмки с теплым сиропом «Херши», да и те были отмечены ансоопией. Иными словами, закатились куда-то вверх под веки (тотчас на ум приходят устремленные в небеса глазные яблоки тех, кто впервые в жизни совершил грех, или перекореженные святые с полотен Эль Греко). Саломея стояла посреди зала и нервно топталась на одном месте, этакий коксагыз с обращенными к небесам очами. Вернее, к потолку, с которого облетела бамбуковая обшивка. Стояла, укутанная в покрывала, словно закрученная трубочкой лепешка-буррито, выкрашенная в пурпурные краски Ханаана/Финикии, – стояла так в течение нескольких минут, глядя на свежую штукатурку на потолке, пока… Но вот в три ноль-ноль игрок нью-йоркской команды носком кроссовка коснулся овального бока девственно-нового мяча, и мгновенно оркестр заиграл мелодию. И тогда Саломея впервые обвела взглядом тех, кто пришел посмотреть на нее. Младший секретарь французской миссии при ООН подмигнул ей, и Шафто громко втянул в себя воздух. Две трети обращенных к юной танцовщице лиц принадлежали представителям сильного пола, однако хотя они и предпочли танец Суперкубку, большинству из них не давали покоя типично мужские заботы: власть, деньги, обладание. Саломея медленно-медленно повернулась к настенной картине с ее более лунным, а значит, и более женским настроением: поэтический текст смены времен года и обновления природы. Незаметно для своих зрителей девушка издала еле слышный стон. Раздался звон бубна.
Танец начался.
* * *Это комната с обоями Матери Волков. Комната, где царственная амеба, ваш самый старый – из тех, кто еще жив – предок, держит свой королевский двор в оросительной канаве у подножия вашей кровати.
Йе Йе Йе Йе ЙеЙе Йе Йе ЙеЙе ЙеЗинга донна дон лоп зингаЙе Йе Йе Йе зи-и-и.
Ее голые ступни шлепали по полу в ритме куда более древнем, чем камни Петры. Саломея кружилась, и извивалась, и снова кружилась, притопывала и одновременно кружилась, то напрягая, то расслабляя мышцы живота, словно пыталась изгнать из чрева плод. Ее широко открытые глаза горели огнем. Шелковые покрывала то колыхались вокруг нее пурпурным облаком, то кружились пурпурным вихрем. Она танцевала около двадцати минут, прежде чем на пол упало первое покрывало…
По какой-то причине Эллен Черри, Спайк, Абу и практически все, кто сидел в зале, почему-то считали, что первым упадет верхнее покрывало, закрывавшее ей нижнюю часть лица. Как оказалось, все они до единого ошиблись. Потому что, когда на пол подобно змеиной коже слетело первое покрывало, оно обнажило не лицо девушки, а ее чресла. Зал замер от неожиданности. Спайке Абу моментально запаниковали, не на шутку испугавшись, как бы у них не отняли лицензию на кабаре. Шафто озабоченно насупил брови: в данный момент именно он в этом зале олицетворял закон и правопорядок. Эллен Черри залилась краской. Нет, в свое время в Сиэтле они частенько загорали с подругами нагишом, но ни разу в жизни ей не доводилось в упор разглядывать – а что ей еще оставалось? – интимные места другой женщины. В эти мгновения Эллен Черри была несказанно рада, что Пэтси обслуживает столики во дворе.
Все до единого были в шоке, даже самые непробиваемые. Однако никто даже не попытался прервать представление. Ни единая душа. И Саломея продолжала кружиться и извиваться, кружиться и изгибаться. И всякий раз, когда она изгибалась, взгляды всех до последнего человека в зале устремлялись на самый розовый, самый нежный бутон, на крошечный пестик, нацеленный прямехонько на них подобно дулу некоей огнестрельной орхидеи, на лоскуток курчавого меха вокруг него, такой блестящий и влажный, словно коврик у входа в отель «Хилтон» в Бермудском треугольнике.
Покрывало пролежало на полу совсем недолго, как вдруг у Эллен Черри – как бы это лучше сказать? – зародились идеи. То есть неожиданно, без всякого предупреждения, в ее сознании начали рождаться картины, в голову полезли разные мысли. Вернее, если можно так выразиться, они туда проникли, с той единственной разницей, что были гораздо ярче и не такие бесформенные, как те, что обычно навещали ее. А еще они были насыщены информацией, о которой она даже не подозревала, что такая имеется у нее в голове. Словно то были мысли не ее собственные, а чьи-то еще, словно они при помощи каких-то лучей были внедрены ей в сознание, где моментально обрели форму и стали ее собственными.
Земля – подумалось ей – это шар, заряженный сексуальной энергией. Единственная в своем роде во всей Солнечной системе, не похожая на другие планеты – безжизненные глыбы камня или льда или газовые шары, – Земля представлялась театром, этакой вращающейся сценой, на которой тонкий зеленый слой органической жизни играл бесчисленные, бесконечные сцены, содержание которых – откровенно или нет – практически всегда имело сексуальную окраску. В эпосе биосферы действующими лицами неизменно были либо Поставщики Семени, либо Кладовые Яиц (некоторые разносторонне одаренные актеры вроде амебы могли исполнять любую роль, но этот номер постепенно растерял былую популярность). Декорации же, бутафория и костюмы были задуманы таким образом, чтобы увеличить вероятность встречи между семенем героя и яйцеклеткой героини, облегчить их соединение. Цвета, запахи и даже звуки, издаваемые органическими сущностями, развились прежде всего как половые аттрактанты, предназначенные для того, чтобы постоянно возникали триллионы романтических сюжетов, которые развивались бы в направлении триллиона более или менее счастливых развязок. Недавние наблюдения над поведением молекул продемонстрировали, что даже на молекулярном уровне – даже там! – то и дело происходят сложные, понятные только посвященным ритуалы ухаживания. И здесь кому-то случается быть отвергнутым, и здесь разбиваются чьи-то сердца. Если посмотреть на все это в исторической перспективе, не будет преувеличением сказать, что сексуально неактивные организмы – будь то растения, животные, люди или даже молекулы – должны рассматриваться как отклонение от нормы, как патологические уроды, выпадающие из гармонии жизни.
Несмотря на откровенно маскулинные вещи, якобы свидетельствующие об обратном, сексуальная драма (либо мелодрама или фарс) с исторической точки зрения в большей степени обязана своим появлением самкам. Это особенно верно в отношении людей. В какие только крайности не впадали самцы хомо сапиенс (подчас это бывало смешно, порой оборачивалось откровенным насилием), лишь бы только компенсировать то, что в глазах самых неуверенных из них представлялось подчиненной сексуальной ролью. К таким крайностям можно отнести и возникновение патриархальных религий, и переосмысление роли отца – он превратился в главного продюсера шоу, хотя с момента зарождения жизни распорядительницей спектакля была именно женщина. Это обиженные самцы, кому сей факт не давал покоя, у кого он вызывал одну лишь зависть и злобу, изгнали Великую Богиню (а она благосклонно улыбалась всем формам проявления сексуальности, в том числе и таким, что впоследствии мы, люди, заклеймили как порнографию и разврат). Это они угрохали тысячи лет и миллионы долларов на то, чтобы скрыть сам факт ее существования.
Не успело пасть первое покрывало, как в голову к Эллен Черри закралась еще одна мысль: стоило в обществе появиться признакам того, что оно заново открывает для себя Богиню, что в систему его ценностей возвращается женская составляющая, как патриархально запрограммированная психика начинала порождать болезни в буквальном смысле этого слова. В на редкость страстном и романтичном девятнадцатом веке это был сифилис, вслед за сексуальной революцией шестидесятых годов века двадцатого – СПИД. Причем причиной этих болезней была отнюдь не половая распущенность, а страх перед ней, неспособность косных ДНК приспособиться к гедонизму. К этому присоединялось и чувство вины за изгнание Великой Матери, за принижение сексуальности, которая только ярче подчеркивает контраст между Богиней и Пустотой. В конце концов СПИД изживет себя, а плотская игра во всех ее проявлениях снова займет достойное место на авансцене жизни. Потому что, господа, хотим мы того или нет, но так уж устроен наш мир.
«Вот оно что! Вот что, оказывается, самое главное», – подумала Эллен Черри Чарльз.
