Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
Вы можете представить жизнь столичного мальчика без танцев, без пива и, главное, без хоккея?
И я не могу.
Развлечений – ноль, а работы девять десятых, от восхода до заката, без выходных и без отгулов за сверхурочные. Какие к черту отгулы, когда у бородача две коровы, бык, пара гнедых и огород без забора, то есть – паши, копай, а до края не докопаешься. Весной пахота, осенью уборка, летом сенокос и сверх плана шишки, ягоды, охота… Хозяин его с первого дня впряг. А когда заподозрил, что парень по ночам сачкует в постели, увеличил дневную выработку в два раза. Разжаловал двукратного зятя в батраки. А собственное здоровье начал старательно беречь, чтобы хватило силенки на случай батрацкого бунта. Идут, к примеру, шишкарить – зятек с колотом уродуется, а он шишечки подбирает. Надо дровину перенести – сам за хвост берется, а ему комель оставляет. В долгожители нацелился, а туда можно въехать только на чужом горбу. Коня жалеть – себя истомить. Единственное дело, от которого освободил зятька, – это рыбалка. Боялся, что утопит. Или убежит. Он и лодку на цепь посадил, а ключ от замка в подштанники на ночь прятал, не хуже Кащея Бессмертного, а возле кровати собака спала, шаг сделаешь – и сразу же предупреждающий рык. И решил парень плотик связать. Работы вроде на три дня, а пришлось целое лето угробить. Пока сухостоины выбрал, пока подрубил, пока до берега доволок… А все ведь тайком да урывками, под двойной слежкой: с одной стороны тесть караулит, чтобы работник не отлучался, с другой – жена от сестры бережет. Бревна собрал, а связать нечем. Скоб в хозяйстве нет, гвоздя лишнего выдрать неоткуда. Думал, думал, пока не догадался взять лосиную шкуру, разрезать на тонкие полоски и сплести из них канат. На сколько бы хватило такого плота? Если бы на первом приличном перекате не развалился, на втором – как пить дать. Нахлебался бы. Только не успел опробовать. Выследил его бородач и посадил в погреб на пятнадцать суток с карающим режимом. Оставил его наедине с бочкой соленой рыбы, а воду давал два раза в сутки. И сидел бедняга в яме, совсем как Жилин и Костылин. Хорошо еще младшая сестра то водички, то ягод через отдушину спускала, нащупывала подступы к сердцу за спиной у старшей. А бородач – кремень, спустился к нему только на тринадцатый день срока, и не затем, чтобы амнистию объявить, – пришел для воспитательной беседы на тему «Не зная броду, не суйся в воду». И убедил. А куда денешься. Речку-то парень действительно не знал. Сколько плыть? Куда речка вынесет – в Обь или в Амур, а может быть, и в Ледовитый океан? И опять же – опыта никакого. Если он видел, как плыла-качалась лодочка по Яузе-реке, это еще не значит, что сумеет сплавиться по воде кипящей в шиверах и перекатах. Не говоря уже о порогах… Так что сиди и не рыпайся, если жить хочешь.
И он не рыпался. Около пятнадцати лет сидел. Такой срок только за хищение в особо крупных размерах полагается, даже за изнасилование меньше дают.
Раз пять за это время вертолет прилетал. Но бородача врасплох не застанешь, только в небе винтокрылая птица застрекочет, он пленника в подполье, а на люк – ларь со шкурами.
Два раза в год хозяин уходил на лодке за припасами: соль, мука, патроны и по мелочам кое-что. Дней по десять тратил на эти командировки. Может быть, и специально где-нибудь отсиживался, чтобы парень почувствовал, как далеко до человеческого жилья. Пока старик путешествовал, пленника стерегли дочки. Одну-то уговорить можно, а двух – бесполезно. Соперницы. Друг дружку боятся и шпионят одна за другой. А потом отцу ябедничают. Одна хочет назад мужа вернуть, а другой отдавать жалко. При батюшке воевать боялись, а чуть вдвоем останутся, сразу за волосы, одна в другую вцепятся и молчат. А он рядом стоит и подзуживает – иного-то развлечения нет.
Так вот и жили. Солнце встанет, потом зайдет. Снег выпадет, потом растает. Лето раз в году, а зима каждый год…
И пошел он однажды на охоту, выбрался размяться, безо всяких задних мыслей, но хозяин как раз был в отъезде. Поэтому и забрел далеко. И вдруг – выстрел. Поначалу он даже не понял, подумал, что померещилось. И если бы еще раз не пальнули, так бы и возвратился. Но два раза подряд одно и то же не мерещится. Подхватился и напропалую. Бежит и орет: «Люди, помогите!» Летел, земли под собой не чуя, а в северной тайге такие полеты обязательно кончаются падением и ссадинами, если повезет и не сломаешь ногу. Но день был везучий. Уткнулся носом в мох, только штаны на коленке порвал. Хотел вскочить, а над ним мужик с карабином на изготовку.
– А ну-ка, – говорит, – без крику, рассказывай, кто за тобой гонится, только не ври, и покороче.
– Никто, – кричит, – не гонится.
– А чего же тогда убегаешь? – удивляется. – Рассказывай. Только слезы сначала вытри, не люблю я плачущих мужиков.
А у того и впрямь слезы без остановки, вытирает, а они все равно ручьем. Кое-как выплакал свою историю, но охотник попался недоверчивый. Оно и понятно – мало ли в тайге темных людишек бродит, иному дай только ногу поставить, а весь он и сам влезет. Охотник глаз щурит, а парень на колени перед ним – что угодно, мол, делай, только назад к бородачу и его дочкам не сдавай. И охотник сжалился, пообещал разобраться. У него рядышком лодка стояла. Поднялись вверх по реке, а там – избушка, точнее, настоящий дом, совсем новенький. Хоромину эту построили для какого-то очень большого начальника, а охотник ее караулил, вроде как егерем считался. И чего только в этой избушке не было: баня, камин, два мягких дивана, даже телевизор, правда, не работающий. А консервов в подполе – за пятилетку не пережуешь, даже война не страшна – ни гражданская, ни экономическая. И такие консервы, которые он и не видал, и не едал. Только выпивки не было. Но он и от консервов опьянел. Так объелся, что три дня пластом лежал. Вот до чего натуральная пища обрыдла.
Егерь присмотрелся, успокоился и проникся сочувствием, принес хозяйский охотничий костюм, велел примерить, а потом и носить разрешил. И начался для бывшего узника настоящий курорт – на работу никто не гонит, никто не шпионит, никто не сторожит – валяйся на диванчике и книжечки почитывай. В Москве вроде и не любитель был, но после отсидки у бородача, где даже газет не было, тягу к печатному слову почувствовал, а в избушке целая библиотека: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, детективы про Штирлица и стихов целая полка. Сначала он, конечно, Штирлицем занялся. Потом, совсем случайно, снял с полки книжку стихов и офонарел. Глядит на обложку, а там написано – Фирсов. Его любимый нападающий стихи начал сочинять. Берет другую книгу и видит – Викулов. Ничего себе, думает, ребятишки: и в форме соколы, и на гражданке соловьи. Отвоевали с честью и в поэты вышли. Так-то вот! Знайте наших! Он и третью книгу снял, потом четвертую – Полупанова искал – всю полку перерыл. А Полупанова нет. Ну сколько можно человека преследовать? И на площадке штрафовали больше других, и на базе песочили, будто, кроме него, никто режим не нарушал, а теперь еще и в поэты не пускают. Ну ладно, хоккеисту пить нельзя, а поэту – сам Пушкин велел. Вон Есенин как чудил… и ничего, никаких претензий, лишь бы стихи за душу хватали. Пусть даже и в вытрезвитель загремел – виноват, кто бы спорил, выговор объявите, лишите Государственной премии, но книгу-то напечатайте, чтобы вместе с Фирсовым и Викуловым, чтобы тройку не разрушать. Обидно. Играл-то не слабее.
Расстроился парень, рассовал книги обратно по полкам и к егерю – может, он слышал где-нибудь про поэта Полупанова. А егерь мужик серьезный, он каждый вечер перед сном Фридриха Энгельса изучал, философией интересовался, а поэтов, кроме Есенина и Высоцкого, не признавал. Кстати, егерь и сообщил ему, что Высоцкий уже умер. Он ему много чего про жизнь рассказал: и про смерть Леонида Ильича, и про то, как Андропов в Ростове миллионное дело раскрутил. Грамотный егерь попался. Только про хоккей ничего не знал и даже не интересовался. Но это было чуть ли не единственное место, где они согласия не находили. А так жили душа в душу, наслаждались тишиной и ждали весны. По весне егерь собирался сходить к бородачу и выиграть в карты свободу для пленника, чтобы все по закону было, а заодно и на дочек посмотреть, авось какая и приглянется, соскучился как-никак. Парень отговаривал, уверял, что бородач в карты не играет и дочки у него страшнее атомной войны… Но егеря заусило. Надо посмотреть, говорил, посмотрю, пощупаю, разберусь. Упрямого не переупрямишь. И парень, от греха подальше, не стал спорить, затаился. Надеялся, что появится хозяин избушки, большой начальник, и заберет его с собой, а заодно и про Полупанова все расскажет. Только хозяин не торопился.
Дождались весны. Гуси пролетели. Потом черемша пошла. Хариус поднялся.
Стояли на бережку, рыбачили… и вдруг вертолет. Издалека услышали. Но егерь почему-то не обрадовался, наоборот, вместо того чтобы сигнальную ракету пускать, он полные карманы патронами с картечью набил, а потом наводит на пленника ружье и приказывает бежать в лес. И сам за ним со взведенными курками. Загнал под валежину и велел не рыпаться, проглотить язык и лежать. Но паника оказалась напрасной. Вертолет завис над избушкой, помахал лопастями и полетел дальше, даже письма не сбросил. Может, на разведку прилетал, может, случайный – спросить не у кого. Зато егерьку пришлось раскалываться. И оказалось, что он самый натуральный зэк. Пронюхал у геологических бичей про эту хазу, ну и отсиживался в ней после побега, отъедался на дармовых консервах. Но прилетела винтокрылая птица, и кончилась лафа. Настало время в дорогу собираться. Только вот что с пленником делать? Для безопасности надо бы и пришить. Да полюбился ему горемыка. И опять же – не мокрушник он, не его специальность живых людей жизни лишать. Сказал:
