Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
И, конечно же, на глазах у баб.
Сидят они в приемной у врача, и вдруг Петенька заявляется. Занял очередь. Ждет. А в очереди один слабый пол, потому что прием в этот день был только по женским вопросам. Я, собственно, и не знаю, имелся ли в поселковой амбулатории мужской врач. Сам я там ни разу не был. Местные орлы лечились у Светки-буфетчицы. В медицинской помощи нуждались только дети и старики, а этот народ, можно сказать, бесполый, такой контингент и женский доктор может осмотреть. Ждет, значит, Петенька очереди, а бабенкам, разумеется, надо знать, что за нужда его привела. Подъезжают. А он, как памятник. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Словно он и не Петя Дергачев, а Герасим, который Муму утопил. Достал из кармана газетку и отгородился от них. Каменного щипать – удовольствие ниже среднего, пальцы заболят. Позудели бабенки, похихикали и отстали. Снова принялись мигрени свои да маститы обсуждать. Они его и на улице-то не стеснялись, а в больнице – тем более.
Заходит он к врачу и начинает раздеваться. Молча. Без подготовки. Не дожидаясь приказа. А тому на его мощи какое удовольствие смотреть, постой, говорит, объясни, в чем дело? Тут-то Петя его и ошарашил:
– Нужна экстренная проверка на СПИД!
Доктор сначала сел. А потом – встал. Не первый год в поселке работал, знал, что бобылю и триппер несчастный подхватить негде. Притормаживает его. Одеваться велит. Объясняет, что сильное самовнушение может самые настоящие симптомы вызвать. Доктор успокаивает, а Петя бесится. Какое, к чертовой матери, самовнушение, когда у него на юге с двумя интуристками настоящий контакт был. С самим доктором случалось такое хоть раз в жизни? Был у него хотя бы единственный контакт с иностранкой? А коли нет, так и рассуждать нечего. Делом надо заниматься, своим, врачебным, а не обвинять человека в самовнушении… Пронес по всем кочкам. Доктору деваться некуда, пришлось кровь на анализ брать.
Взять-то взял, а СПИДа не нашел.
И тут Петю прорвало. Недаром же молчал почти неделю. Придет человек в мастерскую, а он дверь на крючок – и давай о своих интуристках. Одна из них шведкой была, вторая – мексиканка, самая настоящая мулатка. Она-то как раз и должна была его наградить. Иначе какая же она мексиканка после этого. В мастерской, как в клетке, пока твой ботинок у него в руках – никуда не денешься, сиди и слушай. И слушали. Босым, по крайней мере, никто не убегал. Молодые парни поначалу даже специально ходили, отыщет недоросль старый дедовский башмак – и к сапожнику. А там красивее, чем у Шахерезады:
– Мексиканка в самую натуральную величину. Номер у нее в гостинице одноместный. Шампанское не признает – только русскую горькую, а закусывает крутопосоленной горбушкой черного. Фрукты ей до фени. У них, в Мексике, этими ананасами свиней кормят. Шведка – другое дело. Шведка – почти как наши, разве что ростом подлиннее и помолчаливее…
Но парням рассказывать скучно. Этим бы только поржать. Самые лучшие слушатели – это женщины, особенно которые в годах или одинокие. Но те сразу же начинали успокаивать, знали же, какой диагноз доктор сделал. И опять не в масть. Не понимали, глупые, что не утешений он ждет от них, ему надо, чтобы поверили. Такую глухоту никакие нервы не выдержат. На колу мочало, начинай сначала.
– При чем здесь анализ, – кричит, – здесь даже шведка ни при чем. Если бы одна шведка была, я бы и к доктору не пошел. Мексиканка эта, Хуанитой звали, перед тем как на Черное море прилететь, в Африке гостила, и призналась, почему-то только перед уходом, когда все уже случилось. Не хочешь, да задумаешься. А доктор анализ в нос тычет. Грамотей. На всю лабораторию пять крохотных пробирок, две мензурки да школьный микроскоп, через который и занозу путем не разглядишь, а он СПИД взялся обнаружить…
Слушали с интересом, но не верили.
До самой осени докторский авторитет подрывал, потом понял, что напрасно время теряет, рассердился и уехал в город к настоящим врачам с большими микроскопами.
Уехал и не вернулся. Жену себе нашел. Самую натуральную жену, даже с квартирой и почти молодую. Стоило сменить обстановку – и все образовалось, потому как нет пророка в своем отечестве.
Потом я их в городе возле клуба встретил. Там как раз кино было, где его двойник играл. Петя в шляпе и при галстуке, жена крендельком под ручку зацепила, семенит рядышком и сияет от гордости, что на ее мужика народ оглядывается. Тщеславная, как все женщины. А фамилия двойника – Бурков, только сейчас вспомнил. Хороший артист, между прочим.
История с памятником
Шибко грамотный друг мой Анатолий Степанович между пьянками и преферансами подсчитал, что БАМ строили медленнее, чем Транссибирскую магистраль. Разделил километры на время, и получилась неутешительная цифирка, обидная для некоторых штатских, а для нештатских – тем более. И если учесть, что первую дорогу тянули по диким местам…
И на БАМе, говорите, дикие?
Кто бы спорил, но любой срочный груз на великую комсомольскую стройку можно перебросить вертолетом с ближайшей станции старой дороги. В царские времена ни дороги той, ни вертолетов не существовало. А если к этим неудобствам приплюсовать проигранную войну с Японией и революцию имени попа Гапона, как ее Анатолий Степанович называл, получается, что работать мы не научились. К тому же БАМ так и не достроили, а вот КВЖД, которую царь одновременно с Транссибирской строил, – вообще профукали.
Но есть дорога еще глупее БАМа.
Салехард – Игарка, или, как ее при жизни называли, стройка № 503. Детище Иосифа Виссарионовича – кстати, КВЖД именно в то время и подарили китайцам в безвозмездное пользование. Ту дорогу, что китайцам досталась, я не видел, а на той, что для себя оставили, довелось побывать.
Нет, не строить. Слишком соплив был в те годы. Батя дружка моего тянул там рельсы через тундру. Вот мы и решили устроить поход по местам боевой и политической славы.
Добрались до недостроенного моста через Турухан. Под насыпью сваленный с рельсов паровоз раскорячил колеса, как дохлая кобыла ноги. В тендере капкан на соболя. Кто-то говорил мне, что паровоз опрокинули зэки на радостях, когда узнали про амнистию. Вряд ли, зэки – народ пуганый, соображали, что сегодня дали, а завтра и отобрать могут. Скорее всего, сам завалился. Насыпь с одного бока просела, вот и повело. Из-под палки ничего путного не построишь. Мы по дороге этой целый день шли. Шпалы перед мостами через ручьи на полметра над насыпью висят.
Спрашиваете, как такое случиться могло?
Да очень просто: сваи, забитые в мерзлоту, остались на прежнем уровне, а насыпь просела. Воздушно-подвесная дорога получилась. А рельсы, кстати, уже стоптанные. Я удивился сначала, некогда вроде было так разработать, потом посмотрел маркировку, и оказалось, что делали их еще в прошлом веке, демидовские железяки. И ведь лежали где-то, стонали под гружеными составами, да, видно, слабо стонали, раз кому-то показалось, что без дела прозябают, а может, и проще: подошел начальник и без лишних объяснений приказал разобрать дорогу от пункта «А» до пункта «Б» – надо же для советского народа какое-то занятие придумать. А народишку на строительство согнали, не оглядываясь на штатное расписание, на северных просторах для всех места хватит. Те зоны, что ближе к речке, рыбаки на избушки да на дрова разобрали, но отошли мы чуть подальше и видим – целехонькая стоит, только молодым лесочком, как щетиной, заросла, а так – хоть сейчас заселяй: и холодные бараки, для народа, и утепленные – для обслуги, и БУР, и колючая проволока в два ряда, и вышки по периметру – все сохранилось. Одна из вышек чуточку скособочилась, но такие мелочи отремонтировать недолго и недорого, если силами тех же новоселов.
Однако сказать, что дорога эта совсем бесполезная и никому не нужна, я бы не отважился. Охотники используют ее как путик. А что, по насыпи шагать намного проще, чем по тундре. Человек – не паровоз, ему колдобины и перекосы не мешают. И опять же, глухарям раздолье на карьерах вдоль дороги, есть где камушки поклевать.
Целыми днями шлялись по заброшенным зонам. Даже сувениры кое-какие нашли: зажигалку, вырезанного из корня шахматного коня, клещи самокованные… Зэки – народ рукодельный, это не секрет. Интересно другое: возле зоны в ручье увидели – топорище из песка торчит. Товарищ мой не поленился, куртку снял, чтобы рукав не замочить, вытащил из воды. Топорище оказалось при топоре. Больше тридцати лет пролежало орудие под водой, и хоть бы что. Новье! А сталь… я такой отродясь не видел. Жало на гвоздь нарвалось – гвоздь пополам, а на нем ни зазубринки. Я долго был уверен, что туруханские зэки новую булатную сталь изобрели. Но потом меня просветили. Такие топоры находили не мы одни, причем в разных реках. И все они после долгого лежания в воде вроде как самозакаливались. А вот почему это происходит, никто объяснить не смог.
Приехать на Север и не порыбачить – это не про меня. На удочку, правда, кроме момчика и ершей, ничего не клевало, а в сеть, не считая щук, попалась пара чиров, килограммчиков по семь поросятки, жирнющие… Первому чиру даже просолиться не дали, сырым слопали. Сетешку нам хозяин, метеоролог, выделил. Кстати, забавная у него работенка. В четыре или пять утра он должен был по рации выходить на диспетчера и докладывать результаты замеров. Если проспит и вовремя не доложит – лишался премии. Так что будильник берег бдительнее ружья и лодочного мотора.
