Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2
Когда, получив свои паспорта, выходили из центрального корпуса, у скульптурной группы «Счастливая семья» отвалился целиком младенец. Осколки загромоздили выход, и им пришлось выбираться через черный ход. Уже сидя в автобусе, они узнали, что у Членкорицы все-таки украли шубу. Это известие сразу подняло настроение. На станцию ехали с шутками и песнями. За автобусом, не отставая ни на шаг, мчался Диссидент. И сидел на платформе до тех пор, пока электричка не унесла отдыхающих в неведомую ему Москву.
Дома
Дома Соседка отдала ему ключи. Заходила твоя последняя краля, сказала она. Сказала, что уезжает куда-то надолго. В комнате было пусто. Не хватало чего-то привычного и важного. Он не стал выяснять, чего именно. Он лег на тахту и уставился в грязный потолок.
Готовсь! Твой скоро час пробьет.И без излишней проволочкиСорвешь, как старое тряпье,Свои земные оболочки.Не будешь больше есть котлетИ гнусных каш с подливой рвотной.Не будешь охмурять ДжульеттОстротой и бородкой модной.Не впишешь больше в труд чужойЧужую пошлую цитату.И не ударишься в запой,Почтив очередную дату.Никто тебя не обдеретВтройне за джинсы, как бывало.И вместе с массами впередНе пошагаешь к идеалу.Отвратен этот мир. Но тыВ него уж больше не вернешься.Из предстоящей ТемнотыВ мир Света ты не вознесешься.
И МНС не смог установить, во сне или наяву появился Он.
— А где остальные? — спросил МНС у Него.
— Я их всех уничтожил, — сказал Он.
— Правильно сделал. Мне они тоже порядком надоели.
— Я знал, что ты верно оценишь мое поведение. Скажи, что случилось с записками Петина?
— Он уничтожил все.
— Вот гнида! А я ведь доверял ему. Я сохранил ему жизнь, надеясь, что со временем он напишет всю правду обо мне.
— Он обманул тебя. Он вообще был малограмотный и глупый человечишка.
— Жаль! А я думал, что он прикидывается дураком, чтобы выжить.
— Если бы он прикидывался, ты бы решил, что он на самом деле дурак.
— А может быть, ты продолжишь без него? Скоро столетие со дня моего рождения. Очень кстати было бы.
— Бессмысленно. Если бы написал Петин, Они напечатали бы все, что угодно. А мои сочинения дальше КГБ не пойдут.
— Как же быть? Я хочу, чтобы мир знал правду обо мне.
— Поздно! Теперь мир уже никогда не узнает о тебе правду. Петин был твой последний шанс.
— Что же эти мерзавцы сделают со мной?
— Нетрудно предвидеть. Официально реабилитируют. Признают, конечно, что ты допускал отдельные ошибки и перегибы, но в целом был последовательным учеником Ленина, твердо проводил генеральную линию партии, имел большие заслуги в коллективизации, индустриализации и в войне. С другой стороны, критиканы будут вопить о твоих преступлениях. Но хрущевское разоблачение уже не повторится. Кстати, ходил слух, будто доклад, который зачитал Хрущев, был приготовлен Берией. Это верно?
— Не совсем. Он был приготовлен Берией, но для меня. Я собирался сделать самый сенсационный доклад в истории. Нечто вроде «О некоторых головокружениях от успехов». И коснуться в нем некоторых ошибок и перегибов на местах и даже в руководстве. Под этим предлогом я собирался убрать Молотова, Ворошилова, Кагановича и других. И Берию, конечно.. Но не успел.
— Убрали?
— Нет, это — вздор. Эти трусливые шакалы способны кусать только мертвых.
— Жаль, что все это так и останется неизвестным.
— А литература?! Можно же воссоздать в литературе!
— Нет. Те писатели, которые готовы и будут «воссоздавать», суть бездари и прохвосты. А те, которые талантливы и честны, те понимают, что это им не по силам. Тут вроде бы много надо показать, а показывать фактически нечего.
— А наука?
— Тем более нет. Среди ученых умных и талантливых людей еще меньше, чем среди писателей. Ученые мечутся между двумя крайностями — между необходимостью и случайностью твоего бытия. Наиболее бездарные из них стараются найти диалектическую середину: случайность есть форма проявления необходимости! Но эти категории давно превратились в пустышки.
— Так что же будет?
— Историческая оценка, то есть заурядная скука.
— Я ухожу. Но на прощанье ответь мне на несколько вопросов, только откровенно. Если бы ты был перед революцией и знал, к чему она приведет, был бы ты за революцию или против нее?
— За.
— Был бы ты за белых или за красных?
— За, красных.
— Был бы ты со мной или с другими?
— С тобой.
— Так в чем же дело?
— Переделка прошлого не моя забота.
— Так, значит, мы были правы?
— Нет.
— Но мы действовали в силу необходимости. У нас не было иного выхода.
— Был.
— Какой же?
— Не быть.
— Это годится для будущего, а не для прошлого. Хочу предостеречь тебя: берегись, Они раскусили тебя. Но не думай, что Они лучше меня. Я был лев, в худшем случае — волк. А Они — крысы, в лучшем случае — гниды. Прощай!
В институте
В институте никто не проявил радости по поводу его возвращения. Конечно, было не до него — готовились к похоронам Петина и переживали предстоящую смену руководства института. Но вместе с тем было и нечто, связанное с ним лично. Во взглядах сослуживцев и в том, как они здоровались и разговаривали с ним, он почувствовал скрытую угрозу. Даже Сикушка лишь кивнула ему и быстро прошмыгнула мимо. Его это удивило и обидело.
Что случилось? Ты ли это?Почему прошла ты мимо?Я ж Ромео! Ты ж Джульетта!Или это только мнимо?
Постояв несколько минут с поднятыми бровями и приоткрытым ртом, он опустил голову, пожал плечами и побрел в кабинет Тваржинской. Та встретила его сухо, не протянула свою костлявую цепкую лапу и не предложила сесть. Он стоял. Ждал. Смотрел на нее и думал, как могло случиться так, что в этой уродливой полоумной старухе сосредоточилась огромная сила и власть над душами и судьбами людей. Она острым клювом скользила по страницам, как бы принюхиваясь к ним. Хотя она была довольна сделанной им работой, он это чувствовал, она не подала виду и даже не поблагодарила. Посмотрев рукопись, она сказала ему, что он может идти, что она его не задерживает больше.
На малой лестничной площадке хихикали, как обычно.
— Сочинения Петина состоят из научных данных и научных взянных, причем последние преобладают.
— Знаете, как звали Маркса, когда он был маленьким? Карлик Марксик.
— Участники семинара Смирнящева называются смирнященятами.
— Нам вводят новые звания: философ первой статьи (для тех, кто напечатал первую статью), философ первой категории (для тех, кто придумал свою первую категорию).
— А если много статей?
— Многостатейный идиот.
— Вечер. Горит костер. Над костром — котел. Сидит невозмутимый Чингачгук, помешивает в котле. Рядом лежит Петька. Знаешь, Чингачгук, что-то мне Василий Иванович в последнее время не нравится, говорит Петька. Не нравится — не ешь, невозмутимо отвечает Чингачгук.
— Армянское радио спрашивает, что такое Великая Отечественная война. Отвечают: маленький эпизод в большой битве на Малой земле.
— А знаете, как Чапаев изучал английский?
Проходя мимо кабинета, где должна быть Она, он остановился на мгновение. Зайти, спросить, в чем дело? А, не стоит! Куда же теперь? Звонить новой знакомой по дому отдыха не хотелось — он устал от ее жалоб. Пить тоже не хотелось. Да и не с кем. Да и не на что. Хотел заглянуть в «Вопросы», но тоже раздумал. Если захотят напечатать, напечатают и без его посещений. А не захотят, посещениями не поможешь. От него вообще тут ничего не зависит. А что вообще есть зависящее от него?
На большой лестничной площадке он остановился и закурил. Скользнул взглядом по стенгазете, повешенной к предстоящему празднику. На первом (заглавном) листе изображен Брежнев в маршальском мундире и со всеми наградами. Изображен тридцатилетним красавчиком. Потом прочитал объявление о том, что сегодня во столько-то состоится инструктаж правофланговых первомайской демонстрации. Раньше список правофланговых вывешивали. В этом году на всякий случай засекретили.
Что дальше? Зайти в отдел кадров и под каким-либо предлогом расписаться в книге прихода-ухода или уйти так,» не расписываясь? Подошел Учитель. О чем задумался? — спросил он. О том, что лучше — быть самостоятельным одноклеточным организмом или клеткой в заднице мыслящего существа, ответил МНС. Ну и к чему же ты склоняешься? — спросил Учитель. К тому, что лучше уйти не расписываясь, сказал МНС.
На лестнице к нему прицепилась уборщица. Он не понимал, в чем дело. А она кричала на него. Вот вошь, подумал он, наверно, пронюхала что-то. Удивительный же мы народ! Как только замечаем, что кого-то можно бить безнаказанно, «кидаемся все скопом и кусаем, как можем.
