Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

— В данном случае я не понимаю, сенатор, что вы имеете в виду под бесполезностью, неоправдавшимися надеждами и безрезультатностью, — сказал Камерон. — Талифер — экспериментальное учреждение, и его работа не может быть оценена методами линейной математики. Мои решения, если их рассматривать с учетом всего комплекса факторов, представляются мне правильными, и я принимаю на себя полную ответственность за них.

— Доктор Камерон! — Следующий сенатор был тучный человек, с виду необычайно застенчивый для политического деятеля.

— Да?

— Мой вопрос, возможно, не вполне уместен, он касается моих избирателей, да, да, он касается их благополучия, их здоровья; ведь вам известно, что микробам, развивающимся в ракетном топливе, была приписана вспышка заболеваний дыхательных путей вблизи Талифера.

— Прошу прощения, сенатор, но нет абсолютно никаких научных доказательств связи между этими микробами и злосчастной вспышкой заболеваний дыхательных путей. Никаких научных доказательств. Нам известно, что в топливе размножаются микробы — грибок из рода Loremendrum, образующий летучие споры и особые мутации. Эти микробы имеют не большее значение, чем те, что размножаются в бензине, керосине и в топливе реактивного самолета. В таком большом объеме концентрация загрязнений может быстро дать неблагоприятное количество осадков.

— Доктор Камерон!

На этот раз вопрос задал старик, худой и необычайно бледный от прожитой им непомерно долгой жизни. И действительно, он больше смахивал на мертвеца, чем на живого человека. Его трясущиеся руки казались костлявыми, как у скелета. На нем был отделанный кантон жилет и хорошо сшитый костюм; он обладал выправкой денди и держался с достоинством, присущим истинному денди. У него был огромный багровый нос, а на переносице красовалось пенсне, с которого свисала длинная черная лента. Голос у него не был слабым, но, разговаривая, он, подобно многим очень старым людям, не в силах был справиться с волнением и время от времени вытирал большим полотняным носовым платком струйку слюны, стекавшую по подбородку.

— Да, — сказал доктор.

— Я родился в маленьком городке, доктор Камерон, — сказал старик. Думаю, что различие между шумным и многолюдным миром, в котором мы ныне живем, и тем миром, что я помню, весьма разительно. Весьма разительно. Тут наступила тягостная пауза, словно он ждал, пока сердце накачает достаточно крови ему в мозг, чтобы продолжать. — Я знаю, люди моего возраста склонны идеализировать прошлое, и все же, делая поправку на эту прискорбную сентиментальность, мне кажется, что в прошлом можно найти много поистине достойного похвалы. Однако… — Он как будто снова забыл, что собирался сказать, будто снова выжидал притока крови к мозгу. — Однако я пережил пять войн, все они были кровавые, разрушительные, дорогостоящие и несправедливые и, как я думаю, неизбежные. Тем не менее вопреки этому доказательству неспособности человека жить в мире с себе подобными я надеюсь, что мир со всеми его очевидными несовершенствами останется в целости и сохранности. — Он вытер щеки платком. — Мне говорили, что вы знамениты, что вы великий ученый, что вас уважают и почитают всюду; я безоговорочно присоединяюсь к этому уважению, но в то же время усматриваю в вашем образе мыслей известную ограниченность, я бы сказал — известное нежелание признать те простые узы, которые связывают нас друг с другом и с природой. — Он опять вытер слезы, и его старые плечи вздрогнули от всхлипываний. — Обладая могуществом Прометея, не лишены ли мы в то же время страха и смирения, с какими первобытный человек относился к священному огню? Не пришла ли пора для величайшего страха, высшего смирения? Когда мне придется подвести окончательный итог — а это будет очень скоро, ибо я приближаюсь к концу моего пути, — то итог этот будет своего рода благодарностью за стойких друзей, за прекрасных женщин, за голубые небеса, за хлеб и вино жизни. Пожалуйста, не разрушайте нашу Землю, доктор Камерон. — Он всхлипнул. — О, пожалуйста, не разрушайте нашу Землю.

Камерон из вежливости не отозвался на этот взрыв чувств, и допрос продолжался.

— Правда ли, доктор Камерон, что вы уверены в неизбежности ядерной войны?

— Да.

— Можете ли вы приблизительно назвать число людей, которые останутся в живых?

— К сожалению, нет. Это были бы ни на чем не основанные мысли. Думаю, выживет значительное количество людей.

— В противном случае стояли бы вы, доктор Камерон, за уничтожение нашей планеты?

— Да, — ответил ученый. — Да, я стоял бы за это. Если мы не сможем выжить, то имеем право уничтожить нашу планету.

— Кому будет предоставлено решить, что мы достигли предела, за которым дальнейшее существование человечества становится невозможным?

— Не знаю.

Старый сенатор, утерев слезы, снова встал.

— Доктор Камерой, доктор Камерон, не думаете ли вы, — спросил он, — что между народами на Земле могут существовать некоторые узы сердечности, которые часто недооценивают?

— Узы чего? — переспросил Камерон не столько невежливым, сколько сухим тоном.

— Узы человеческой сердечности, — повторил старик.

— Мужчины и женщины, — сказал доктор, — это химические комплексы, легко оцениваемые, легко изменяемые путем искусственного усложнения или упрощения хромосомных структур, гораздо более предсказуемые, гораздо более деформируемые, чем некоторые растительные организмы, и зачастую гораздо менее интересные.

— Правда ли, доктор Камерон, — продолжал старый сенатор, — что вы читаете только ковбойские романы?

— По-моему, я читаю не меньше большинства моих сверстников, — ответил доктор. — Иногда я хожу в кино. Смотрю телевизор.

— Но разве не верно, доктор Камерон, — спросил старик, — что гуманитарные дисциплины не входили в программу вашего образования?

— Вы разговариваете с музыкантом, — сказал доктор.

— Должен ли я понять ваши слова в том смысле, что вы музыкант?

— Да, сенатор. Я скрипач. Вы, по-видимому, предполагали, что мое недостаточное знакомство с литературой и искусством могло бы объяснить мое спокойное отношение к возможности уничтожения нашей планеты. Это не так. Я люблю музыку, а музыка, несомненно, одно из самых возвышенных искусств.

— Должен ли я понять ваши слова в том смысле, что вы играете на скрипке?

— Да, сенатор, я играю на скрипке.

Камерон открыл футляр, вынул скрипку, настроил ее, натер канифолью смычок и заиграл арию Баха. Это была простенькая пьеса для начинающих, и играл он ее не лучше любого ребенка, но когда он кончил, раздались аплодисменты. Он спрятал скрипку в футляр.

— Благодарю вас, доктор Камерон, благодарю вас, — сказал старый сенатор, снова поднявшийся со своего места. — Ваша музыка была очаровательна и напомнила мне сон, который часто доставляет мне большое удовольствие; некий инопланетянин, повидавший нашу Землю, говорит своему другу: «Ну же, ну же, поспешим на Землю. Она имеет форму яйца, покрыта богатыми пищей морями и материками, согревается и освещается Солнцем. Там есть церкви неописуемой красоты, воздвигнутые в честь богов, которых никто не видел; там есть города, при взгляде на высокие крыши и дымовые трубы которых ваше сердце готово выпрыгнуть из груди; там есть залы, где люди слушают музыку, пробуждающую в их душах самые сокровенные чувства, и тысячи музеев, где представлены и хранятся попытки человека восславить жизнь. О, поспешим же увидеть этот мир! Они изобрели музыкальные инструменты, пробуждающие самые утонченные желания. Изобрели игры, воспламеняющие сердца молодежи. Изобрели ритуал, восхваляющий любовь мужчин и женщин. О, поспешим же увидеть этот мир!»

Старик сел.

— Доктор Камерон! — Это был голос только что вошедшего сенатора. — Есть у вас сын?

— У меня был сын, — сказал доктор. В его голосе зазвучали резкие ноты.

— Вы хотите сказать, что ваш сын умер?

— Мой сын в больнице. Он неизлечимо болен.

— Чем он болен?

— Он страдает нарушением деятельности эндокринных желез.

— Как называется больница, где он находится?

— Не помню.

— Не Пенсильванская ли это больница для слабоумных?

Доктор покраснел. Казалось, он был взволнован и на мгновение как бы растерялся. Затем вновь овладел собой.

— Не помню.

— При установлении диагноза болезни вашего сына не возникал ли когда-нибудь вопрос о вашем обращении с ним?

— Установление диагноза болезни моего сына, — возмущенно произнес доктор, — к несчастью, всякий раз поручалось психиатрам. Все их разговоры для меня неубедительны, так как психиатрия не наука. Мой сын страдает нарушением деятельности эндокринных желез, и никакое изучение его прошлой жизни не изменит этого факта.