Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— Из крупнокалиберного пулемета попали в амбразуру, когда он оттуда стрелял, — объяснил Розе и равнодушно добавил: — Нас всех так перебьют.
— Что он говорит? — поинтересовался Корсаков, кивнув на Байтлиха.
— Говорит, что кроме брата у него никого не было на свете... Что это несправедливо... Что ему теперь незачем жить... — все также бесстрастно перевел Розе. В этот момент снаружи грохнул разрыв мины, выпущенной, судя по силе взрыва, из батальонного миномета, и Корсаков побежал к лестнице, успев только на прощанье ободряюще стиснуть широкую, как лопата, ладонь Розе. Мины вокруг монастыря рвались уже одна за другой почти беспрерывно, когда Корсаков выскочил на крышу и вновь увидел там распростертое тело и над ним стоящего на коленях человека. Жак Вьен лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в небесную глубь, а Фабрициус внимательно вглядывался в его
лицо, уже покрывшееся зеленоватой покойницкой бледностью.
— Помер наш дурачок, — сообщил Фабрициус и закашлялся. Справившись с кашлем, он добавил: — Кончил стрелять, только когда помер. Хороший был солдат, царство ему небесное, вот только бронежилет носить не любил.
Фабрициус пальцами закрыл глаза мертвеца и пригнулся — низаритские снайперы заметили его голову над парапетом, и мимо просвистели пули, защелкав по куполу. Фабрициус вставил новую ленту в пулемет Вьена вместо прежней, расстрелянной покойником до последнего патрона. Корсаков перебежал на другую сторону крыши и тоже залег за парапетом. Внизу продолжали рваться мины, и вместе с камнями и кусками ссохшегося грунта к небу взлетали клочья тел многочисленных низаритов, погибших при штурме. Некоторое время мины каким-то чудом не попадали в постройки монастыря, однако терпения у артиллеристов хватало, и они упорно продолжали пристрелку. Корсаков подумал: «Я бы уже давно разнес тут все к чертовой матери на их месте», — но тут же он вздрогнул и скорчился у парапета — взрыв грохнул прямо за его спиной, осколки хлестнули по крыше, и купол мечети с гулким раскатистым вздохом рухнул вниз в облаках пыли. Еще две мины угодили в бывшее жилое помещение монастыря. Корсаков только успел подумать о взрывчатке Терлинка, как тут же от скрежещущего грохота у него заложило уши, и горячая взрывная волна толкнула его в бок. Из-под ладони, которой он закрывал лицо, Корсаков успел заметить, как детонировавшая взрывчатка в долю секунды разметала здание в разные стороны. Сквозь клубы дыма и пыли блеснуло пламя — это загорелись обрушившиеся стропила и прочие деревянные обломки. Мечеть задрожала, словно тоже собираясь развалиться, но все же устояла. Корсаков почувствовал, что его трясут за плечо, и поднял голову. К нему склонился Фабрициус и прокричал:
— Сматываемся отсюда вниз — крыша сейчас рухнет!
— Ложись! — вместо ответа крикнул Корсаков, увидев в воздухе дугообразный дымный след ракеты. Она попала в верхушку минарета, и та разлетелась на куски, словно фарфоровая. Обломки застучали по крыше вокруг пролома, оставшегося от провалившегося купола. Корсакова пребольно ударило по ягодице куском кирпича. Еще одна мина ударила в стену мечети под самым парапетом и тут же взо- рвалась. Брызнули обломки, словно в стену кто-то ударил исполинской киркой. Корсаков определил, что в дело вступили более мощные минометы — скорее всего 120-миллиметровые. С крыши и впрямь следовало уходить.
Вслед за Фабрициусом Корсаков, огибая провал, оставшийся на месте купола, перебежал к ходу на лестницу. Ступеньки были усыпаны обломками кирпичей, вверху на месте снесенной ракетой верхушки минарета сияло чистое небо. В полукруглом проеме, соединявшем внизу лестницу с молитвенным залом, Корсаков налетел на спину Фабрициуса, а тот резко остановился потому, что на крыше вновь раздался взрыв, и сверху посыпалась в клубах пыли очередная порция кирпичей, обрушившись на пол у самых ног Фабрициуса. Когда обвал прекратился, оба бросились в зал. Все, кто остался в живых, припали к окнам и безостановочно стреляли: низариты снова пошли на штурм. Обезглавленное тело Кар-стена Томаса было погребено под горой обломков разрушенного купола, а его брат, который не мог себе позволить предаваться горю, залег с пулеметом в дверном проеме за насыпью из битых кирпичей и с невероятным проворством, словно робот, переводил ствол с цели на цель. Низариты скапливались для последнего броска перед входом в мечеть, однако под огнем Байтлиха никак не могли подняться, а те, кто поднимался, не успевали сделать перебежку, тут же падая под пулями. Напротив входного проема громоздились уже целые валы мертвецов, но меткий огонь не смущал атакующих: они вновь и вновь отрывались от земли, чтобы еще на шаг приблизиться к цели и рухнуть замертво. Корсакова, который стрелял с колена из глубины зала, поразили их странно сосредоточенные лица. «Господи, да они, кажется, все обкуренные!» —догадался он наконец. Внезапно за своей спиной он услышал отрывистый вскрик и обернулся. Эрхард Розе корчился у стены под окном, правой рукой сжимая бицепс левой. Присмотревшись, Корсаков с содроганием понял, что левая рука у него оторвана выше локтя.
— Кристоф, перевяжи Эрхарда, он ранен! — крикнул Корсаков Фабрициусу, но тот не расслышал его за грохотом выстрелов и взрывов и продолжал стрелять из окна, припав к пулемету, которым владел раньше Жак Вьен. Корсаков подбежал к Фабрициусу и потрогал его за плечо — он знал, как ловко тот делает перевязки, и вновь прокричал ему свою просьбу прямо в ухо.
— Не мешай, мать твою! — огрызнулся Фабрициус. — Сам перевяжешь, не маленький!
Корсаков бережно приставил винтовку к стене и принялся за перевязку, сначала туго-натуго перехватив культю жгутом, затем обработав рану антисептиком и введя в вену на уцелевшей руке проме-дол. Розе привалился спиной к стене, лицо его осунулось и взмокло от пота. Он прошептал:
— Черт, как жаль, как жаль... Винс, мы ничего с тобой не успели... Я так скверно жил и ничего не смогу поправить...
По его лицу покатились слезы. Корсаков убежденно произнес:
— Ничего, Эрхард, господь знает, что ты хотел начать жить по-другому. Ты не успел, но твоей вины в этом нет. Не бойся, на том свете тебе придется легче, чем мне, ведь ты верил в бога.
— Значит, по-твоему, мы не отобьемся, — утвердительным тоном пробормотал Розе. — Значит, все-таки мы сегодня умрем.
— Конечно, Эрхард, ты ведь с самого начала об этом знал, — спокойно сказал Корсаков. — На, хлебни водички и не бойся, а мне пора.
Стрельба стихла, наступающие откатились от мечети, и снова посыпались мины. Время от времени здание содрогалось от попаданий, и вниз обрушивались лавины кирпичей и пыли. Корсаков наскоро руками и прикладом винтовки выкопал углубление между наваленных на полу груд битого камня и улегся в него. Такая предосторожность была не лишней, потому что в любую секунду мина могла залететь внутрь помещения через разбитую крышу. Байтлих и Терлинк тоже залегли среди обломков, даже Розе прилег на бок, и только Фабрициус перебегал от окна к окну, следя за тем, чтобы низариты не поднялись внезапно в атаку. Грохнул очередной взрыв, и верхний угол мечети с шумом осыпался вниз. Корсаков крикнул:
— Кристоф, ложись, следующая — наша!
Фабрициус и ухом не повел, продолжая вглядываться в окно, за которым проносились клочья дыма. Даже не слухом, а кончиками нервов Корсаков различил зловещий шелест приближающейся мины и с криком «Ложись!» уткнулся носом в пыль. Оглушительно треснул разрыв, куски кирпичей забарабанили по его спине. Кашляя от пыли, Корсаков приподнялся и увидел, что Фабрициус сидит, привалившись спиной к стене, и смотрит на свои ноги.
Поднявшись, Корсаков подошел к нему, пройдя сквозь пелену пыли, висевшую в зале. Ноги Фабрициуса, в нескольких местах перебитые осколками, были вывернуты под немыслимыми углами, и камуфляжные брюки на них быстро темнели от крови.
— Кристоф... Черт, Кристоф... — засуетился вокруг раненого подбежавший Терлинк, но Фабрициус простонал:
— Брось, Рене, не трогай меня, мне больно. Все равно кровь не остановишь, артерии перебиты. Вот, возьми, — раненый непослушной рукой достал из нагрудного кармана потертый бумажник и протянул его Терлинку. — Это номер счета в банке и адрес жены. Все ей... Ты не украдешь, я знаю, — коснеющим языком бормотал Фабрициус, в то время как его лицо заливала мраморная бледность. Пыль под ним почернела, пропитавшись кровью; некоторое время он еще что-то неразборчиво бормотал, потом умолк и прилег на бок, словно собираясь вздремнуть. При этом он потревожил свои искалеченные ноги и вздрогнул от боли.
Через мгновение судорога повторилась, и Терлинк хрипло произнес:
— Все, отходит...
Когда Терлинк стал засовывать бумажник Фабрициуса в карман своей куртки, из него выпала фотография. Терлинк поднял ее, взглянул, хмыкнул и показал Корсакову. На снимке улыбающийся Фабрициус на фоне горного отеля обнимал за плечи красавицу-брюнетку, на вид годившуюся ему в дочери.
