Пол Мюррей - Скиппи умирает
Ты мыслями где-то за миллион миль отсюда, говорит ей мать.
Мечтает о карьере на телевидении, говорит с усмешкой отец. У нас новость: Лори Уэйкхем скоро станет знаменитостью!
Папа, это просто кинопроба, там могут и забраковать.
Нет уж — тебя не забракуют! Посмотри на себя: ты же прирожденная телезвезда! Хочешь, открою тебе секрет: я всегда знал, что ты добьешься успеха.
Ах, перестань, смеется мама, ты ее смущаешь!
Нет, серьезно, как только ты родилась, я поглядел на тебя и сразу же подумал: в девчонке это есть! Звездный потенциал. Отец откидывается назад и закладывает руки за голову. Вся эта история еще может обернуться чем-нибудь хорошим, говорит он удовлетворенно. И ты этого заслуживаешь — после всего, через что тебе пришлось пройти.
Она снова дома. Мама и папа очень волнуются, потому что сегодня опять звонила та женщина из модельного агентства, и другая женщина, из другого модельного агентства, и еще ПРОДЮСЕР с одного телеканала, который сказал, что Лори идеально подойдет для новой детской программы, которую они готовят. Может, папа и прав, может, все еще обернется хорошо. Но сегодня она почему-то никак не может на этом сосредоточиться.
Ее не покидает это странное чувство в животе.
Отец говорит о каких-то важных событиях на работе, о тайных планах поглотить другую компанию.
— Когда я ем, я глух и нем, дорогая, — замечает мама. — Никто не выпустит тебя на телевидение с набитым ртом.
— Извини, — говорит Лори.
Сейчас все как-то не так, как раньше. Раньше она ощущала только пустоту. А теперь она чувствует какое-то явственное покалывание, как будто там, у нее внутри, находится что-то живое.
Приходит Лиля и начинает убирать тарелки. Мама рассказывает папе о каком-то новом изобретении — искусственном загаре, который впрыскивают в кожу.
— Может быть, стоит сводить Лори в салон красоты перед кинопробами?..
А теперь тревога так и бьется у нее в голове, она чувствует ее удары — прямо по вискам, по щекам, с каждой новой волной крови, и она опускает голову, чтобы родители ничего не заметили. (А что, если жидкость как-то проникнет из ее желудка прямо в матку?) (Не будь дурой, так не бывает, сама знаешь!) (Но что, если все-таки проникнет?) (Но Джанин говорила, что от минета такого быть не может!) (А вот Дениз говорила, что может.)
Черт! Новый приступ тревоги, теперь ее даже тошнит, на глаза наворачиваются слезы, а вкус у нее во рту и покалывание в животе становятся еще сильнее. Почему же она только сейчас задумалась об этом? Почему не подумала раньше? Можно же было достать ту волшебную таблетку, которую Джанин принимала в тот раз, когда была с Оливером Кротти?
— Это же детское шоу, никто не ожидает, что она впорхнет в студию с таким видом, будто только что прилетела из Сен-Тропе, — говорит отец. — Им нужна естественность. А именно это у Лори и есть. Она естественна, у нее свежее, невинное личико.
— Но уверяю тебя, они все так сегодня выглядят, — говорит мама. — А вдруг она придет на пробы и окажется, что у всех остальных девочек есть загар?
Лори пытается вспомнить беседы о сексе, которые с ними проводили в школе, и что именно там говорили о беременности. Но на память ей приходят только рисунки с изображением репродуктивных органов, все это тайное снаряжение, затаившееся внутри, и все эти диковинные ужасные слова — матка, внутриутробный, фаллопиевы, — как будто это названия чего-то чужого и далекого, а вовсе не собственных внутренних органов…
— Ладно, пускай она сама решает, — говори тмама. — Доченька?
— Что? — говорит Лори.
— Если бы тебе предоставили выбор, кем бы ты хотела быть: моделью или телеведущей? Мне кажется, быть моделью стильнее.
— Не знаю. — Это все, что может выдавить из себя Лори.
— По-моему, такую внешность, как у Лори, просто обидно растрачивать на какое-то телевидение, — говорит мама.
За одну эякуляцию извергается в среднем около 350 миллионов сперматозоидов — вот что еще она вспоминает. 350 миллионов! Это же целая армия, целая огромная страна, которая марширует у нее внутри — берет ее штурмом, разыскивая яйцеклетку, — и вдруг ей кажется, что она видит их, видит внутри живота этих белых скользких террористов, затаившихся в темноте, ждущих наступления ночи, чтобы тайком прокрасться в другие части ее тела, у них хвостики, как у головастиков, они слишком быстро мелькают… О боже, хватит, иначе меня сейчас…
А потом входит Лиля и ставит перед Лори миску.
— Господи, это еще что такое? — слышит она откуда-то издалека голос отца.
— Это пудинг из тапиоки, — сообщает ему мама. — Помнишь, я тебе рассказывала о десертах в стиле ретро?
— Ретро — это точно! Я такого уже лет двадцать не ел. — Отец погружает ложку в светло-серую вязкую массу и подносит ее ко рту. — Какое-то оно сопливое…
— Можно я уйду? — не выдерживает Лори.
Выйдя из комнаты, она бросается бежать — и как раз вовремя успевает добежать до ванной. Нагнувшись над унитазом, она слышит в голове голос сестры Бенедикты, которая говорит: “Хоть Господу под силу любые дела, даже Он не может сделать падшую женщину снова девственницей”, — она мысленно видит, как ее обступили монахини, они глазеют на ее огромный живот, качают головой и шепчут друг другу слово “шлюха”…
А мама не говорит вслух “шлюха”, но думает про себя, и папа ничего не говорит, только краснеет, а потом идет вниз в гимнастический зал и делает там отжимания три часа подряд, а женщина из телекомпании говорит: извините, мне очень жаль, но НИКАКИХ ШЛЮХ. А она вовсе не шлюха, ей просто хотелось понравиться ему, она не хотела, чтобы он считал ее фригидной или лесбиянкой! Живот у нее болит, каждая мышца как будто плачет, и она сама тоже плачет, слезы стекают по стенкам унитаза, будто детишки, скатывающиеся в бассейн, и даже когда ее перестало рвать, она все равно чувствует, что эти твари остались у нее внутри! Они все еще там! А где-то в отдалении звонит домофон, и она слышит, как мама переговаривается с кем-то, ни слова не разобрать, не разобрать, а потом мамин голос громко зовет ее: Лорелея!
Господи, кто это там? Лори смотрится в зеркало: она выглядит ужасно, глаза у нее красные, щеки тоже, волосы всклокоченные, всюду размазаны сопли… Лори! — снова зовет ее мать. Ах нет, неужели это продюсер? Точно, это Бог наказывает ее, хотя раз он наказывает ее таким способом, то, может быть, он все-таки избавит ее от беременности… Подожди секундочку, кричит она сквозь дверь, а потом трет себе лицо, так чтобы все подумали, что она просто мылась, а не плакала, сморкается, мажет губы блеском и спускается вниз.
Но это не продюсер и не женщина из модельного агентства. Нет — это какой-то невообразимо толстый мальчишка в форме Сибрукского колледжа. Ей это только померещилось — или он в самом деле очень злобно на нее смотрит? Холодным тоном, совсем как героиня “Фолкон-Крест”[29], она говорит: “Да?”
У меня есть для тебя сообщение, говорит толстяк, и в то же мгновение Лори чувствует, как ее сердце замирает, будто его обхватил руками призрак, еще до того, как мальчишка продолжает: от Скиппи. Лори глядит на маму, надеясь, что та скажет: извини, но мы сейчас обедаем. Но мама уже ушла обратно в столовую.
Давай поднимемся наверх, говорит она тихим голосом.
Некоторые толстяки, хоть и не отличаются красотой, все-таки выглядят привлекательными или симпатичными. Но этот парень не из таких толстяков. Поднимаясь по лестнице, он тяжело дышит. Ступеньки стонут под его ногами, а когда он наконец оказывается наверху, лоб у него весь в поту.
Она ведет его в свою спальню, и там он глазеет на все, как будто никогда в жизни не бывал в комнате у девчонки, да, скорее всего, так оно и есть. Ты был другом Дэниела? — спрашивает она, снимая резинку и распуская свои роскошные черные волосы. Я был его соседом по комнате в школьном общежитии, говорит он, рассматривая плакаты на стенах: лошадки, Бетани с ее парнем. Это ужасно, то, что с ним произошло, говорит она прочувствованным тоном. Он ничего на это не отвечает, только издает какой-то свист — будто пар вырывается из-под крышки скороварки. Внезапно ее опять начинает тошнить. Ей хочется, чтобы он поскорее ушел. Так что это за сообщение, которое ты хотел мне передать?
Он просил меня передать тебе, что любит тебя, говорит толстяк. Он произносит это ровным, ледяным тоном, совсем как учитель, который сообщает тебе, что из тебя никогда ничего не выйдет. Это было его последнее желание, добавляет толстяк.
Я знаю, отвечает Лори.
А теперь он мертв, говорит мальчишка.
Лори вспыхивает. Ей не хочется, чтобы у нее в комнате произносили это слово. Ей хочется прогнать его, но внутренний голос советует ей вести себя осторожно, дипломатично.
Толстяк будто врос в кресло и неподвижно сидит, уставясь в пол. Он излучает какой-то темный гнев.
