Ян Отченашек - Хромой Орфей
Войта редко вмешивался в обычные для этой компании разговоры. Он в них не разбирался, имен, которыми тут бросались, в большинстве своем никогда не слышал, об их носителях представления не имел. «Что вы думаете о сюрреализме?» - спросили его как-то. Он ничего не думал и только пожал плечами. «Это уже пройденный этап», - выручил его кто-то. «Читали вы «Надю» Бретона?» раздавался новый вопрос. Имена, имена, понятия, иностранные слова, цитаты... Войте даже показалось, что в его присутствии нарочно употребляют побольше иностранных слов, чтобы посадить его в калошу, но он тотчас отверг эту мысль. Зачем им это? Кто такой Брак? Какой-то художник. А что такое кубизм? И фрейдизм? Кто-то процитировал по-латыни Сенеку... Сюда бы Павла или Гонзу! Войта прислушивался к разговорам и восхищался образованностью этих юнцов, их остроумием, красноречием. Что поделаешь, я не учился в гимназии. Зато я знаю вещи, о которых они и понятия не имеют. Но о технике, машинах и прочем, о чем Войта мог бы без опасения высказаться, здесь говорили крайне редко, а о политике вообще не заводили разговора. «Бросьте вы политику, мы на вечеринке!»
Можно ли столько знать?
- Не ломай себе голову, медведь, - засмеялась Алена, когда он однажды поделился с ней своими сомнениями. - Все это только кажется, а на самом деле, уверяю тебя, знают они совсем не так уж много, просто умеют вкрутить. А ты, если не смыслишь, о чем речь, сиди и помалкивай. Старайся не сесть в лужу. Понял?
Еще труднее было с девушками, они вели себя мило и язвительно.
- Я слышала, вы будете летчиком? Ах, как я вам завидую!
Войта сгорал от смущения.
- Как насчет прибавления семейства, пан муж? Алена выглядит превосходно!
В конце концов Алене пришлось выкручиваться самой, а она объяснила, что, к сожалению, прибавления семейства не будет. Все, разумеется, не поверили этому «к сожалению», но сделали сочувственную мину. Войту стало тошнить от этих рож. Он заставлял себя смеяться анекдотам, но никак не мог войти во вкус остроумия, которое тут процветало.
Однажды, после долгих колебаний. Войта отважился внести свою лепту и рассказал анекдот, которому смеялся, услышав его в заводской уборной от Гияна. Результат был убийственный. То ли Войта рассказал анекдот как-то робко и слишком серьезно, то ли не сумел должным образом преподнести соль - анекдоты надо уметь рассказывать, тотчас же уныло уразумел он, - но лишь двое присутствующих вежливо хихикнули, и молчание нависло такое плотное, что хоть режь его ножом. В убийственной тишине кто-то иронически вставил: «Здорово, а?»
Когда гости разошлись, Алена не упустила случая вернуться к этому инциденту:
- Больше ты, пожалуйста, с такими ветхозаветными анекдотами не суйся. Они годятся разве что на деревенской свадьбе.
После такой оплеухи Войта взбунтовался:
- Могу и вовсе не приходить, нечего мне делать в компании этих барышень и франтов с аттестатами. Не воображай, что я о них высокого мнения.
В воздухе разом запахло ссорой. Алена огрызнулась:
- Не пыжься, пожалуйста. Не выводи морали из своих недостатков, мальчик. Я не говорю, что все они ангелы, но если человек остроумен и находчив, умеет поддержать разговор и кончил гимназию, это еще не значит, что он дрянь. Заруби это себе на носу.
Что бы я делал, не будь моих ребят и «Орфея»? - думал Войта на одной из этих шумных вечеринок. Его вдруг страшно потянуло к товарищам, и он стал вспоминать их лица: Гонза, Павел, круглая, как блин, приветливо улыбающаяся физиономия Бациллы... Подумать только, тот же Павел или Гонза, да, собственно, и все остальные по-своему ничуть не менее образованны и начитанны, чем эти типы. И все же они совсем иные, это факт. Почему? Листовки, саботаж, ради которого рискуешь головой... Спорят, как черти, порой режутся в карты, потрепаться о девушках тоже не прочь, хохочут, услышав похабный анекдот, совсем не монахи, и все же, когда Войта с ними, он не чувствует себя уродом только из-за того, что у него нет аттестата. Видно, потому, что они уважают его за другое, например за его умелые руки и техническую смекалку. В их обществе он как бы распрямляется и начинает все видеть в новом свете. В том числе и вот этот сброд. И ее, Алену...
- Войтина, - прерывает эти утешительные размышления голос Алены, - иголки кончились, устрой что-нибудь.
Войта с облегчением кивает и идет «устроить что-нибудь». Только тогда я и нужен, когда перегорят пробки или хрипит радиола. Гм, а что, если все рассказать ребятам? Посоветоваться с ними? Иногда Войту неудержимо тянет сделать это, но при взгляде на тощую физиономию Милана у него прилипает к горлу язык. «Войта у нас пролетарий, рабочий парень, - говорит иногда Милан почти с благоговением, которое Войте ни капельки не нужно. - У него у единственного из нас классовое сознание!» Что за чепуху ты порешь, хочется крикнуть Войте, ну тебя к бесу с этим твоим сознанием.
Разум Войты отказывается понять, что в том, что он родился в полуподвальной квартире, выучился на жестянщика и носит рабочую спецовку, есть какие-то отличие и заслуга. Не в этом же дело. Быть рабочим в том смысле, какой имеет в виду Милан, это нечто иное, более значительное. Ведь и среди рабочих есть шкуры. Я же знаю таких. А сам? Давно ли меня невероятно злило, что я только жестянщик. И знаю почему. Кто во время войны как следует объяснит все человеку? Даже кто-нибудь из вас... Черта с два было у меня раньше это самое классовое сознание! А сейчас? То-то вытаращил бы глаза Милан, если бы увидел; как этот твой представитель рабочего класса трясется в ритме свинга! По своей охоте, как дурак! Да еще волнуется, хорошо ли у него выходит. Обезьяна, и только! И с кем! Я не очень разбираюсь во взглядах этой компании, но ручаюсь, что едва ли кто-нибудь из них так ждет прихода Красной Армии, как ты или я... Ну, это их дело. А мне с ними не по себе, но, вот видишь, я тут треплюсь и пачкаю пол, который завтра будет натирать моя мама. Как подумаю об этом, хочется пихнуть ногой столик с радиолой и заорать: «Вон отсюда, сволочи, прибирать за собой небось не станете!» Да только я этого никогда не сделаю, настолько не расхрабрюсь!
- Алло, пан муж, - слышит Войта рядом игривый голос, - что это вы хмуритесь? Не нальете ли мне рюмку?
И Войта наливает рюмку и распускает лицо в улыбке. Все это ради доченьки домовладельца. Понимаешь, Милан? Потому что, несмотря ни на что, я люблю ее, глупо, отчаянно, до слез, тянусь к ней, трясусь за каждое ее ласковое словечко, улыбку, поцелуй... хотя иной раз хочется ее ударить, хотя временами я задыхаюсь здесь и сбежал бы, если б мог пересилить себя, вырвать из сердца любовь и не сдохнуть при этом, поверь! Можно ли вообще любить и ненавидеть одновременно? Не знаю, я не создан для таких контрастов, но это так. И я чувствую себя изменником, мне кажется, ребята, что я изменяю нашему делу... Да нет, ну чем же, собственно?
- Оставь меня в покое, Войтина, будь умницей, я хочу спать, спать, спать!
Осень уже опустошала сад, в окна стучал дождь, деревья за окном раздевались донага, увядание в природе удивительно совпадало с увяданием их любви, и этого было уже не остановить.
О следующих двух месяцах у Войты в голове сохранилась какая-то путаница: сходки «Орфея», смех Алены, рассуждения Милана, аромат белой комнатки и вонь заводских клозетов, вечеринки и листовки, свинг, потрепанные брошюрки, рев радиолы, осколки стекла на ковре, ночная кража на складе, гудение пылесоса. Каутце, колени Алены под шерстяной юбкой, аресты в моторном цехе, ненастье и тоска по ее телу, звяканье контрольных часов, нарастающее чувство стыда, жалости, бессилия и гнева, доводившее его чуть не до бешенства и до такой муки, что хотелось плакать... Ну и что еще?
- Отстань, я не изменюсь, - устало отвергала Алена все попытки наладить согласие. - Да и не хочу. Почему ты не умеешь развлекаться, как все?
Бархатный голос пани:
- Вы должны понять ее, Войтишек, Алена по натуре хорошая девушка...
Хорошая девушка вчера страшно перепилась... Мать по ночам ужасно дышит.
- Сходи же к доктору, - уговаривает ее Войта, - и брось эту работу!
Врач немного успокоил Войту:
- Ничего страшного, просто утомилось сердце. Надо его поберечь! Но, молодой человек...
«...Можешь отпереть этот замок?» - серьезно сказал тогда Павел. Если бы я во всем эдак разбирался, как в замках! Надо бы воспротивиться, дальше терпеть невозможно. Началась серия мелких бунтов, которые Алена подавляла одной улыбкой, потом последовал ряд слабых взрывов - один за другим.
Неожиданной причиной первого из них была мать Войты. Придя с работы, он застал ее на диване и испугался, Фанинка тяжело дышала.
- Ничего, ничего, сыночек, я тут убиралась, и что-то мне стало нехорошо. Пройдет. Надо же прибрать наверху, сегодня придут гости, если будет не прибрано, что про нас подумают...
Войта взбежал по лестнице и настойчивым тоном, несвойственным ему, попросил Алену отменить вечеринку. Она удивленно подняла глаза и тотчас же ощетинилась.
