Артур Хейли - Аэропорт
Радиопозывные прервали слова Мела.
— КДП — машине номер один и городу двадцать пять. Чикагский центр сообщает: по его расчётам, интересующий вас самолёт войдёт в зону наблюдения и будет передан КДП Линкольна в ноль один семнадцать.
На часах Мела было один час шесть минут пополуночи. Значит, самолёт прибывал на минуту раньше, чем рассчитывал руководитель полётов. В распоряжении Патрони оставалось на минуту меньше времени; в распоряжении Мела — только одиннадцать минут. После чего он должен будет принять решение.
— Машина номер один, произошли ли изменения на ВПП три-ноль?
— Изменений нет.
Не слишком ли он рискует, дотягивая до последнего, думал Мел. Он с трудом удерживался, чтобы не дать сигнала машинам снежной команды, но всё же взял себя в руки. И в том и в другом случае ответственность, ложившаяся на его плечи, велика. Не так-то просто отдать приказ, который превратит в обломки мощный современный лайнер стоимостью в шесть миллионов долларов. Ещё оставалась надежда, что Патрони справится со своей задачей, но с каждой секундой это становилось всё более сомнительным. Мел увидел, что прожекторы, установленные перед «боингом-707», и некоторое другое оборудование отводят в сторону. Но двигатели ещё не были запущены.
— А кто они такие — эти творцы нового, о которых вы говорите? — спросил Томлинсон. — Кто это?
— Ну, перечислять их по именам было бы нелегко, — рассеянно ответил Мел.
Он напряжённо наблюдал за происходившим на поле. Теперь всё пространство перед «боингом-707» было очищено от машин, и Мел увидел запорошённую снегом фигуру Патрони, поднимавшегося по трапу в пилотскую кабину лайнера. На последней ступеньке Патрони остановился, обернулся и махнул кому-то рукой; видно было, что он кричит что-то стоявшим внизу. Вот он открыл дверь самолёта и исчез за ней, и почти тотчас другая, более стройная и подвижная фигура поднялась по трапу за ним следом. Дверь самолёта захлопнулась. Трап откатили. Томлинсон снова спросил:
— Мистер Бейкерсфелд, не назовёте ли вы хоть кого-нибудь из этих людей — из тех, кто не лишён воображения и яснее представляют себе будущее аэропортов.
— Верно, — сказала Таня, — если можете, назовите…
«Они затеяли игру в шарады, когда в доме пожар», — промелькнуло в голове у Мела. Ну что ж, если Таня хочет, чтобы он принял участие в этой игре — пожалуйста.
— Надо подумать, — сказал он. — Фоке из Лос-Анджелеса; Джозеф Фостер из Хьюстона — сейчас он в Американской ассоциации воздушного транспорта; Элан Бонд из правительства и Томас Сюлливан из управления Нью-Йоркского порта. Затем из авиакомпаний: Хейлеби из «Пан-Ам»; Херб Годфрей из «Юнайтед». В Канаде — Джон С. Паркин. В Европе — Пьеро Кот из «Эйр-Франс»; граф Кастелл в Германии. Есть и другие.
— Плюс Мел Бейкерсфелд, — вставила Таня. — Надеюсь, вы его не забыли?
Томлинсон, делавший пометки у себя в блокноте, проворчал:
— Этого-то я и сам записал. Тут всё ясно без слов.
Мел улыбнулся. Но так ли уж всё ясно, подумалось ему. Когда-то, и не столь давно, это несомненно было так. Но он знал, что в общенациональном масштабе его имя уже перестало звучать. Когда это случается, когда по тем или иным причинам тебя оставляют за бортом, ты обречён на скорое забвение, и потом, тебе уже не может быть возврата назад, как бы ты к этому ни стремился. Это не значит, что его работа в международном порту Линкольна не имела прежнего значения или что он делал её хуже. Свои обязанности управляющего аэропортом он исполнял не хуже, а возможно, даже лучше прежнего, и он сам это понимал. Но его вклад в общее дело больше не привлекал к себе внимания. Он поймал себя на том, что эти мысли посещают его уже второй раз за сегодняшний вечер. Но так ли уж всё это важно? Имеет ли это значение для него самого? Да, признался он себе: имеет!
— Смотрите! — воскликнула Таня. — Запускают двигатели!
Репортёр прильнул к окну. Мел почувствовал, как забилось у него сердце.
Позади третьего двигателя застрявшего «боинга» появилось сероватое облачко дыма, сгустилось и взвилось вверх. Двигатель завыл, вой перешёл в ровное гудение. Струя воздуха прорвала и рассеяла пелену снега. Второе облачко дыма поднялось над четвёртым двигателем, и снова закрутился снежный вихрь, уносящийся прочь.
— Машина номер один и город двадцать пять, говорит наземный диспетчер. — Радиоголос прозвучал так внезапно, что Мел почувствовал, как вздрогнула Таня. — Чикагский центр передаёт новые данные. Упомянутый самолёт войдёт в зону приближения в ноль один шестнадцать, то есть через семь минут.
Самолёт прибывает ещё раньше, понял Мел, и, следовательно, в их распоряжении остаётся ещё на минуту меньше.
Мел снова бросил взгляд на часы.
На самолёте запустили второй двигатель, затем первый. Мел сказал тихо:
— Он ещё может успеть. — И тут же вспомнил, что все четыре двигателя уже дважды запускались сегодня вечером и обе попытки выкатить самолёт потерпели неудачу.
Тёмная фигура со светящимися жезлами, маячившая перед самолетом, отодвинулась дальше, чтобы её было видно из пилотской кабины. Сигнальщик поднял жезлы над головой. Это означало: «Путь свободен». Мел прислушивался к гулу моторов и понимал, что они работают ещё не на полную мощность.
Оставалось шесть минут. «Почему Патрони не даёт до отказа?»
Таня произнесла каким-то странным, не своим голосом:
— Нет, я, кажется, не в состоянии этого выдержать.
— А меня даже пот прошиб, — сказал репортёр.
«Патрони даёт полный! Наконец-то!» — подумал Мел, услышав нарастающий, оглушительный рёв двигателей, и всем телом почувствовал их вибрацию. За хвостом самолёта во мраке, прорезанном мерцанием ограничительных огней, бешено взметнулись ввысь снежные вихри.
— Машина номер один, — прозвучал резкий радиоголос. — Говорит наземный диспетчер. Как с ВПП три-ноль? Есть ли какие-нибудь изменения?
Мел взглянул на часы: в распоряжении Патрони оставалось три минуты.
— Самолёт не стронулся с места, — сказала Таня, тоже прильнувшая к ветровому стеклу машины. — Все двигатели работают, но он не трогается с места.
Однако там ещё не сложили оружия. Об этом говорили снежные вихри. И всё же Мел видел, что Таня права. Самолёт был недвижим.
Снегоочистители и грейдеры подошли ближе. Ярко поблёскивали сигнальные мигалки.
— Подождите ещё, — сказал Мел в микрофон. — Воздержитесь направлять самолёт на ВПП два-пять. Положение на три-ноль сейчас изменится.
И он переключил радио на волну пульта управления снежной командой, чтобы двинуть вперёд технику.
14
Обычно после полуночи напряжение в диспетчерской немного спадало. Но сегодня этого не произошло. Из-за бурана аэропорт имени Линкольна продолжал принимать и отправлять самолёты с опозданием на несколько часов. И то, что они запаздывали, увеличивало неразбериху на взлётно-посадочных полосах и рулёжных дорожках.
Большинство диспетчеров закончили в полночь свою восьмичасовую вахту и, еле волоча ноги, отправились домой. На их место заступили другие. Поскольку людей вообще не хватало, да и к тому же кто-то ещё был болен, некоторых попросили остаться и сверхурочно поработать до двух часов утра, и в том числе руководителя полётов, главного диспетчера радарной Уэйна Тевиса и Кейза Бейкерсфелда.
Полтора часа назад, после волнующего и столь внезапно оборвавшегося на полуслове разговора с братом, Кейз, стараясь обрести душевное равновесие, сосредоточил всё внимание на экране радара, перед которым он сидел. Если ему удастся не отвлекаться мыслями ни на что другое, решил он, оставшееся время — последняя в его жизни вахта — пролетит быстро. Кейз продолжал принимать самолёты с востока: слева от него сидел помощник — молодой человек, проходивший обучение на радаре. Уэйн Тевис продолжал наблюдать за работой, разъезжая по диспетчерской на своём высоком табурете, который он сдвигал с места, отталкиваясь от пола высокими каблуками своих сапог, — правда, менее энергично, чем в начале смены.
Кейзу как будто удалось сконцентрировать своё внимание на экране — и в то же время удалось не вполне. У него было какое-то странное ощущение, будто мозг его раскололся и он мыслит сразу в двух плоскостях. Часть его мозга была занята самолётами, прибывавшими с востока, — в данную минуту тут не возникало проблем. А другая часть размышляла над его собственной судьбой и занималась самоанализом. Такое положение, конечно, не могло длиться долго; Кейзу казалось, что мозг его подобен электрической лампочке, которая перед тем, как погаснуть, вспыхивает особенно ярко.
О себе он думал сейчас бесстрастнее и спокойнее, чем раньше, — возможно, помог разговор с Мелом, если не что-то ещё. Всё было продумано и решено. Смена Кейза рано или поздно окончится; он уйдёт отсюда, и вскоре ожидание и все тревоги останутся позади. В нём зрело убеждение, что его жизнь уже отделена от окружающих и ничто больше не связывает его ни с Натали, ни с Мелом, ни с Брайаном или с Тео… как и их — с ним. Он принадлежит уже к мёртвым. Да, он уже с теми, кто ушёл, — с Редфернами, погибшими в обломках своего самолёта, с маленькой Валери… Ведь в этом же суть! Почему только теперь стало ему ясно, что смертью он искупает свою вину перед Редфернами? «Интересно, уж не сумасшедший ли я?» — бесстрастно размышлял Кейз. Говорят, что жизнь кончают самоубийством сумасшедшие. Впрочем, какое это имеет значение? Он сделал выбор между мукой и покоем, и ещё до наступления утра к нему придёт этот покой. И снова, как уже неоднократно бывало на протяжении последних нескольких часов, рука его опустилась в карман, нащупывая ключ от комнаты 224 в гостинице «О'Хейген».
