Орхан Памук - Музей невинности
В одном из номеров раздался предупредительный кашель. Послышался шум ключа в замке. Фюсун вырвалась из моих рук и исчезла.
Я безнадежно смотрел туда, где только что была она. Потом пошел к себе в номер и, не раздеваясь, рухнул на постель.
78 Летняя гроза
В номере было не очень темно, свет от огней дороги на Эдирне и заправки попадал через окна. Кажется, вдалеке виднелся лес. Мне показалось, что где-то сверкнула молния. Мой разум был открыт всему миру, всему на свете.
Прошло много времени. В дверь постучали. Я встал открыть. Это была Фюсун.
— Мать заперла дверь, — сказала она.
Она пыталась разглядеть меня в темноте. Взяв за руку, я втянул её в комнату. Мы легли в одежде на кровать, и, обняв, я прижал её к себе. Она прильнула, как испуганный котенок, уткнувшись лицом. И обняла с такой силой, будто от этого зависело, будем ли мы счастливы. Казалось, что если я её немедленно не поцелую, как сказочную принцессу, мы оба умрем. Мы долго и страстно целовались, пытались стащить с неё измятое красное платье и вдруг, застеснявшись скрипучего пружинного матраса, остановились; меня сильно возбудили её волосы, упавшие мне на грудь и на лицо.
От большого количества выпитого, от волнения и напряжения я замечал лишь отдельные мгновения, и не сразу, а лишь только много времени спустя после того, как их проживал. То, чего я ждал столько лет, стремление отныне начать жить, не теряя ни секунды, невероятность самого счастья в этом мире, удовольствие, которое мне полагалось получать от физического соития, все то неповторимое, что, блеснув, тут же исчезало, — перемешалось и сложилось в одну картину. Казалось, происходившее со мной было вне моего контроля, но, будто во сне, я полагал, что могу все это проживать так, как мне хочется, и управлять этим.
Помню, мы оказались под простыней, а моя кожа пылала, касаясь её. Я очарованно заметил, что сейчас переживаю многие воспоминания о наших ласках девятилетней давности, о которых я забыл и даже не знал, что забыл. Желание счастья, на много лет задавленное во мне, соединилось с чувством победы и радостью — я добился, чего хотел (даже обхватил её соски своими губами!), — и придало четкость всему, что я переживал, смешав мгновения и удовольствия. Размышляя о том, что я её наконец заполучил, с восхищением и нежностью воспринимал все, что Фюсун делала: каждый её любовный стон, то, как по-детски она обняла меня, как на мгновение блеснула её бархатистая кожа. Хорошо помню один бесподобный момент: Фюсун села ко мне на колени, и в свете от фар приближавшегося с грохотом грузовика (глубокий и сильный гул его усталого мотора вторил нам) мы радостно заглянули друг другу в глаза. Потом на улице неожиданно поднялся сильный ветер, все задрожало, послышалось, что где-то поблизости хлопнула дверь, листья деревьев за окном зашелестели, будто хотели прошептать нам свои тайны. Фиолетовая молния, сверкнувшая вдалеке, на мгновение озарила комнату.
Пока мы все с большей страстью любили друг друга, наше прошлое, наше будущее, наши воспоминания и быстро нараставшее удовольствие сливались в одно целое. Пытаясь сдерживать крики, мы, обливаясь потом, «дошли до конца». Я был доволен всем: миром, своей жизнью. Все было прекрасно и наполнено смыслом. Фюсун сильно обняла меня, положила голову мне на плечо, и, вдыхая её прекрасный аромат, я заснул.
Много времени спустя во сне я увидел несколько картин счастья. Во сне я видел море, оно было, как в детстве, ярко-синего цвета. Воспоминания о счастливом времени... Я катаюсь на лодке, несусь куда-то на водных лыжах, мы отправляемся на рыбалку летним вечером, лето в Суадие. Предвкушение нового счастья наполнило меня приятным нетерпением. Морские волны в моем сне будто бы подстегивали его, напоминая о предвкушении счастья, как в начале каждого лета. Между тем над нами поплыли ватные белые облака, одно из них почему-то оказалось похоже на моего отца; потом я увидел корабль в океане, тонувший во время бури, несколько черно-белых картинок, словно из детских комиксов, какие-то еще неясные фрагменты прошлого и воспоминания — темные, пугающие. Они были приятны, словно забытые, вновь найденные фотографии. Перед глазами проплыли виды Стамбула, как в старых турецких фильмах, его улицы под снегом, запечатлевшиеся на черно-белых открытках.
Сон учил меня никогда не забывать о счастье и жить с удовольствием, наслаждаясь этим миром.
Затем задул сильный ветер, и все картины исчезли. У меня замерзла мокрая от пота спина. От листьев акаций с улицы, казалось, струился свет, они продолжали шелестеть на ветру. Ветер усилился, и шорох листьев превратился в угрожающий гул. Затем долго гремел гром. Он был таким сильным, что я проснулся.
— Я так хорошо спала, — Фюсун поцеловала меня.
— Долго я спал?
— Не знаю, я тоже недавно проснулась от грома.
— Ты испугалась? — спросил я, обнял её и притянул к себе.
— Нет, не испугалась.
— Сейчас пойдет дождь...
Она положила голову мне на грудь. В темноте мы долго смотрели в окно. Покрытое тучами небо то и дело освещалось розовато-лиловыми вспышками молний. Автобусы и грузовики продолжали ехать по дороге Стамбул-Эдирне как ни в чем не бывало, не замечая бушующей бури, но мы её прекрасно видели.
Прежде чем шум проезжавших автомобилей становился слышен, в комнату попадал свет их фар и, беззвучно увеличиваясь на стене справа от нас, ярко освещал все предметы и нас, а когда слышался шум самой машины, свет менял форму и исчезал.
Мы не двигались, лишь иногда целовались. А потом опять смотрели на игры света и теней. Наши ноги под простыней лежали рядом, как привыкшие друг к другу супружеские пары.
Потом начали ласкать друг друга — сначала нежно, внимательно, как бы заново открывая друг друга для себя. Теперь мы были далеки от первой пьянящей страсти и любовное действо было прекрасней и осмысленней. Я долго целовал её грудь, её ароматную шею. Помню, в годы ранней молодости, заметив, как трудно противиться физическому желанию, я с некоторым изумлением и очарованием подумал, что, если человек женат на красивой женщине, он с утра до вечера будет заниматься с ней любовью и больше ни на что у него времени не хватит. Та же наивная, ребяческая мысль пришла мне в голову и теперь. Перед нами простиралось безграничное Время. Мир был, оказывается, совсем близко от рая, но в сумраке жизни это сразу не заметишь.
В сильном свете фар очередного автобуса я увидел роскошные, манящие губы Фюсун, а по её лицу было видно, как она сейчас далека от обычного мира. Когда огни исчезли, я долгое время вспоминал это её выражение. Потом целовал живот Фюсун. На дороге то и дело воцарялась тишина. И тогда мы слышали где-то очень близко стрекот цикад. А еще, кажется, квакали лягушки, а может, я просто слышал скрытые голоса мира всякий раз, когда прикасался к Фюсун, — шорох от корней травы, глубокий неясный гул, идущий из недр земли, неясное дыхание природы, которого раньше никогда не замечал. Я долго целовал её живот, бродил губами по её бархатистому телу. Иногда подымал голову, как морская рыба, которая ныряет в глубины и радостно выныривает обратно, и в постоянно меняющемся свете старался поймать взгляд Фюсун. Помню, ещё был комар, который сел мне на спину и кусал меня, иногда мы слышали его писк.
Мы долго занимались любовью, наслаждаясь открытием друг друга. Радостные находки нового знакомства навсегда записывались и систематизировалась где-то у меня в сознании:
1. Огромное удовольствие заключалось в том, что я с удивлением лицезрел некоторые свойственные Фюсун привычки, о которых узнал девять лет назад, когда мы с ней встречались в течение сорока двух дней. В течение девяти лет я часто вспоминал, воображал и очень хотел вновь увидеть: её стоны, выражение невинности на её лице и нежный взгляд — а бывало, что она тревожно хмурила брови, — и, когда крепко сжимал её, пока наши тела совершали механические движения, ту особую гармонию, что составляли разные части наших тел, например губы, раскрывавшиеся друг другу во время поцелуя, словно распускающийся цветок.
2. О многих мелких деталях я, оказывается, забыл и поэтому не фантазировал, а теперь, вновь увидев их, вспомнил обо всем и был поражен, например, тем, как она держала меня за запястье. Я забыл о родинке в верхней части спины, почти на плече (остальные были там, где я помнил); о том, как туманится её взгляд в самый приятный момент, или как она, подходя к пику, сосредоточенно и в то же время отстраненно смотрит на какой-нибудь маленький предмет (например, на часы на тумбочке или на трубу под потолком); о том, что сначала она крепко обнимала меня, но потом постепенно ослабляла хватку, а я начинал думать, что она отдаляется от меня, но потом обхватывала меня еще сильнее. Я вспомнил обо всем этом за одну ночь. Все, что я забыл, все её движения и привычки, наши любовные объятия, превратившиеся для меня в годы пребывания порознь в далекую от реальности фантазию, теперь мгновенно обрели реальные черты, свойственные этому миру.
