Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
Что ж, он и до этого знал, что жена обманывает его. Эта мысль не покидала его вот уже в течение нескольких лет. И ночами, сидя за чертежной доской, он невесело думал, что когда-нибудь Вере Николаевне все это надоест, и они заживут дружно и счастливо. И он работал, работал, мечтая об этом счастье…
Но годы проходили… Родился и рос Борька. А Вере Николаевне не надоедал ее образ жизни.
Скороходов медленно открыл дверь, вошел в комнату и включил свет. Потом сел на диван, взял томик Тургенева и стал смотреть в книгу. Мысли его были где-то там далеко, откуда начинали они с Верой Николаевной свой жизненный путь… Первые встречи под старым дубом возле общежития, студенческая вечеринка, Верины пышные волосы и ее большие удивленные глаза, которыми она посмотрела на него, когда он произнес тост за вечную любовь… Катания на лодке теплыми, чуть влажными вечерами… Все это вставало сейчас перед глазами, и, если напрячь память, можно припомнить многие детали…
Когда он окончил институт, они поженились. Вере надо было учиться еще два года, но она перестала ходить на лекции, заявив: «Ты работаешь, тебе нужно создать для этого условия. Я жертвую институтом ради тебя…»
Какое-то чувство протеста шевельнулось тогда в душе у Скороходова, но Вера Николаевна погасила его словами: «Милый, главное — твоя работа. Разреши мне ухаживать за тобой, как я хочу. А учиться… учиться заочно буду».
И он согласился… Он слишком любил ее, чтобы не согласиться. Не это ли главная, первая его ошибка? Не с этого ли все началось? Не был ли уже тогда он, Скороходов, тряпкой, как сказал сегодня Иван Васильевич Потапов?
Заочно Вера Николаевна так и не стала учиться. Сначала говорила, что успеет еще, потом появился Борька, и она заявила, что придется отложить мысль об учебе, пока Борька маленький… Когда Борька подрос, она сказала: «Какая теперь учеба? Старею уже я, Петя, поздновато за учебники браться…»
Он знал, что не поздно, но ничего не сказал. Сейчас, сидя с книжкой на диване, Скороходов мучительно думал: почему же, почему он тогда ничего не сказал, согласился с ней? Но ответить на этот вопрос не мог.
А потом Вера Николаевна увлеклась театром. Ему некогда было часто ездить с ней на спектакли, и она обижалась. Обижалась молча. Это-то и было самым страшным.
— Я занят, Верочка, ты же видишь. Ну пригласи какую-нибудь подругу и поезжай, — сказал однажды Скороходов.
Вера Николаевна приглашала подруг и ездила. Потом стала ездить одна. Потом пошли всякие слухи. Но он не верил им, опять же потому, что слишком любил ее.
Скороходов больше всего страшился семейных сцен. Когда молчать было уже нельзя, он робко, краснея и заикаясь, проговорил:
— Верочка… Я, конечно, далек от мысли заподозрить тебя, но слухи… Надо тебе взять себя в руки…
Он сам чувствовал, что говорить следовало другое, может быть, более жесткое и обидное, а у него не хватило смелости. Но даже и эта фраза, произнесенная извиняющимся голосом, вызвала целую бурю. Вера Николаевна упала на кровать лицом вниз и зарыдала:
— Господи! И ты еще подозреваешь меня… Ты, кому я посвятила всю свою жизнь…
Скороходов стоял посредине комнаты, растерянно смотрел на плачущую жену, маленькую, обиженную. Ему стало жаль ее, в груди защемило. Он отвернулся и стал смотреть в окно. Но так ему было еще труднее. Он не выдержал, подошел к ней, опустился возле кровати на колени и стал целовать ее горячие мокрые щеки, растрепанные волосы.
— Я погорячился, Верочка, прости меня. Я верю тебе, верю…
— Вот видишь… Сначала обидишь, а потом… — капризным голосом проговорила Вера Николаевна и успокоилась. Успокоилась до удивления быстро…
Больше Скороходов не говорил с женой об этом, хотя знал, что Вера Николаевна его по-прежнему обманывает. Он ни с кем не делился своим горем, страдал молча. Если выдавался свободный вечер. Скороходов долго и бесцельно бродил по городу, потому что домой идти не хотелось. Бродил и невесело размышлял, что семейная жизнь не удалась, что Вера Николаевна оказалась ветреной женщиной, что она никогда, никогда уже не исправится…
В прихожей послышались шаги. Шурша новым платьем, вошла Вера Николаевна и на секунду замерла у двери, как бы удивляясь, что муж вернулся. По ее уставшему красивому лицу пробежала тревожная тень. Скороходов бросил на нее взгляд и отвернулся. Он впервые ощущал в себе странное равнодушие, впервые посмотрел на жену, как смотрят на улице в лица случайным прохожим. Вера Николаевна почувствовала это, стала молча снимать шляпку. И за те секунды, пока снимала, каким-то чутьем поняла, что муж знает все, что он, видимо, слышал ее разговор с Грохальским на скамейке, что оправдываться сейчас бесполезно. Она бросила через всю комнату на кровать шляпу, прислонилась к стене, крепко закусила нижнюю губу.
— Ну? — спросила она, прищуривая глаза.
Скороходов молчал. «Сейчас, сейчас я тебе все выскажу, все… хватит мучить меня», — лихорадочно думал он, подыскивая в голове наиболее обидные и тяжелые слова, чтобы бросить ей в лицо. Но таких слов почему-то не оказалось. Он беспомощно, совершенно не к месту рассмеялся и проговорил:
— Я все… все слышал…
— Знаю, — спокойно сказала Вера Николаевна.
— Ну вот, видишь… — только и нашелся что ответить Скороходов. Он хотел ударить ее резким и тяжелым словом, а проговорил что-то невнятное, жалобное.
Вера Николаевна брезгливо поморщилась.
— Вот видишь… — повторил Скороходов. — Ты уже не любишь меня.
— Ты давно это знаешь, — так же холодно и спокойно проговорила Вера Николаевна.
— Вера!.. Вера!.. Почему ты не любишь меня?
— Любила, пока могла… — Она нервно усмехнулась. — Потом притворялась, что люблю. Сейчас и этого не могу.
— Как же теперь быть? Что же делать? Ты не уйдешь от меня к этому… к Грохальскому.
— Нет, не уйду. Ты же слышал.
И едва она произнесла эти слова, как сердце Скороходова забилось в тревоге: «Нет, она уйдет, уйдет…»
— Вот и хорошо, вот и хорошо… — несколько раз совершенно бессознательно повторил Скороходов. Он встал с дивана. Ноги еле держали его.
— Я надеюсь, Вера, что мы будем жить по-человечески, что ты… ты возьмешь себя в руки. А этот… этот случай забудем. Я забуду, потому что люблю тебя…
И вдруг Вера Николаевна оторвалась от стены, пробежала по комнате, упала на кровать и заплакала. Все произошло точно так же, как и в прошлый раз. Только теперь Вера Николаевна лежала не в домашнем халате, а в пышном шелковом платье и всхлипывала, пожалуй, реже и сильнее, чем тогда. Именно об этом думал сейчас Скороходов, старался отогнать эту глупую мысль и не мог.
— Успокойся, Вера… Все будет хорошо. Я люблю тебя… Ну, милая, успокойся. Я прощаю тебе все…
— А я не хочу… не хочу! — страшным голосом крикнула Вера Николаевна, быстро поворачивая к нему заплаканное лицо. — Понимаешь, не хочу! Нет, ты не поймешь…
— Да, да, не понимаю, — бледнея, промолвил Скороходов. — Я же простил тебя…
Потом оба долго молчали. Вера Николаевна в упор смотрела на мужа, не мигая. Мокрые щеки ее горели, глаза, чужие, не Верины, как понял вдруг Скороходов, холодно поблескивали где-то далеко-далеко под влажными ресницами. Потом ресницы дрогнули и медленно опустились…
Скороходов ждал еще чего-то, но жена молча встала с кровати и ушла в другую комнату, где спал Борька.
* * *Вера Николаевна все-таки ушла от Скороходова. Случилось это примерно месяца через полтора. Порвав с инженером Грохальским, она познакомилась в театре с каким-то капитаном дальнего плавания и уехала с ним во Владивосток.
О своем уходе Вера Николаевна заявила таким голосом, будто собиралась всего-навсего в гастроном купить коробку конфет к вечернему чаю:
— Ухожу я от тебя, Скороходов. Ты не сердись.
Петр Ильич ощутил, как сердце его дрогнуло, а вслед за тем по всей груди разлился легкий холодок.
Потом Вера Николаевна говорила что-то о разводе, о народном суде. Скороходов со всем соглашался, ходил по ускользавшему из-под ног полу квартиры и думал, что на реке сейчас кто-то катается на лодке. Почему-то эта мысль преследовала его все время после того, как жена заявила об уходе. Ему казалось, что он видит даже скользящую по густой черной воде белую лодку и слышит грустный звон гитары.
— Сына… не отдам, — надорванным голосом сказал Скороходов, смотря в окно.
— Бери.
Скороходов догадался, что жена усмехнулась. Он резко обернулся, Вера Николаевна вздрогнула, пораженная бледностью его лица, и невольно сделала шаг назад.
Не разжимая зубов, Петр Ильич проговорил:
— Это, надеюсь, исключает для тебя надобность в народном суде…
Вера Николаевна молча пожала плечами, опустилась в кресло и стала смотреть в сторону.
Чуть приотворилась дверь, и в узкую щелку протиснулся Борька. Не заметив отца, он медленно, как бы нехотя, подошел к матери и несмело потрогал ее за колено.
