Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Но голова — начиненная мина…
В общем, у Карлика не было зла на бесплодно прожитое время, когда без огорчения вдруг отказался продолжить этюд о любви, признавая, что взятая тема неисчерпаема, невыразима. Поначалу работа писалась успешно вроде бы. Подтягивая поближе запасы необходимых искренних слов, он уверенно выкарабкивался к определению сути любви, но покуда фиксировал ее на бумаге, на бумагу напрашивалось иное понятие сути, не хуже первого, затем — еще третье не хуже. Дойти до конца, разобраться во всех откровениях, анализируя частности, не было вовсе надежды. В этой системе максимального количества точек отсчета существовала гармония, воспринимая которую, воспринимай не частицами, но целиком, а то никогда ничего не поймешь у нее. Любовь — априорное свойство людей. Господь удостоил их чести, доверил обзор его света.
Можно ли тут обижаться мне сдуру — сдуру ворча на свое неизбежное время?
Время, когда бытие каждый день убывает и прибавляется…
Время, помимо которого нет измерения жизни, нет эйфории самостояния…
Время, какое не смею хулить и не могу бездумно расходовать, обменивая себя на подножные формы богатства либо на звездистые, но проземные чины для того, чтобы так обрести лицо фигуранта…
Время, которого, Господи, Ты на меня столько тратишь…
А может, оно — Твоя, Господи, Четвертая здесь ипостась?
Я люблю время.
Размышления Карлика были нарушены дверью — та, кажется, пискнула.
Низом оттуда сюда прошмыгнул сквознячок, а за ним африкански размашисто, на манер ихнего Деда Мороза, нарисовался мужик, облепленный черными хлопьями черного снега.
Мужик улыбчиво щелкнул хозяина по носу.
— Шутка, — сказал он.
— Это шутка? — Карлик охрип, еще не кричавши.
— Для церемонии — да.
— Перестаньте курить!..
— Я некурящий.
— Почему дым изо рта?
— Погода. Такой нынче пар.
— Или вы сумасшедший. — Карлик оборонялся не лучшими фразами.
— Конечно, как и все прочие, ненормальный. Что делать? Я вот инженер, а могу выпить и водки.
— Водка вас, оказывается, привела сюда! Вы, гражданин, обмишулились адресом. Уверяю. Прощайте.
— Меня сюда привела не водка, но шутка, а водка — не шутка.
— Да не валяйте со мной дурака!..
— Но так образуется всякая дружба, всякая честная дружба! — дышал инженер-алкоголик, якобы ненормальный, с которого капала грязь, или нефть, или что.
— Разве? — Карлик однако ладонью прикрыл ушибленный нос. — Эдак едва ли скоро подружимся.
— Дружище! — вопил этот явно мнимый герой, теряя по комнате грязные брызги.
— Нет, я не желаю, — хорохорился нехотя Карлик.
— Оставьте манеру ломаться! — прервал его резво герой, хватая за плечи скользкими пальцами. — Да, кстати, какой же вы карлик, если по росту значительно выше меня?
— Слышите, что не желаю в одну компанию с вами?
— Слышу, но жду. — Пришелец ощерился на половине улыбки.
— Сядьте, пожалуйста.
— Куда? Сяду.
— Сядьте туда, по другую сторону. Запачкали все.
— Зато сел уже.
Но прежде чем утвердиться за столом, он уморно пристроил на гвоздике сбоку дешевую демисезонную шляпу с эмалированной птичкой, поставил в углу суковатый замызганный посох, у коего нижний конец был уже, словно каблук обнищавшего, стоптан изрядно.
Карлик за ним наблюдал и сердился, как бык.
Это — проблема, сердился Карлик, это большая проблема несоответствия человека предметам одежды, вещам обихода. Многие люди несчастливы, многие люди неряшливы, люди небрежны в отборе вещей, что в итоге нашей безвкусицы нас искажает. И внешне мы смотримся точно такими, как эти вещи. Сам я тоже не лучше. Навстречу выскочил! А спроси, где штаны, где рубашка?
Наверняка незнакомец душой не пижон юбилея. Наверняка незнакомец имеет обыкновенное право на понимание, но примитивная птичка, наседка на шляпе, настырно противится пользе. Палка в углу коренасто противится тоже. Никчемные вещи сугубо вредят основной репутации. Да что вещи? Преградой взаимосогласию было рябое лицо незнакомца — мыши, наверное, грызли.
Карлику долго казалось ужасно плохим освещение комнаты, что затрудняло рассматривать это лицо-муравейник искоса.
Нет, освещение как освещение.
— Два года тому ваш голос определенно по радио был, — вспомнил Карлик.
— Успокойтесь, я не вещал. Я генеральный конструктор машин, а не вождь. Я поэт индустрии, понятно? Число моих детищ учесть уже не берется никто.
— Много придумано?
— Придумано много, задумано — больше.
— Хотелось бы знать ваше имя, — польстил ему Карлик.
— Я Процент. Это меня родной брат окрестил изуверски Процентом, он и вещал, а сам я тогда за свои детища прел и томился на каторге.
— Важные, должно быть, устройства, коли за них упекают?
— Они — техника горизонтальных уровней. Правда, не гнушаюсь и вертикалями в столбик.
— А ваши машины военные или для быта? Какое у них назначение?
— У них интересно крутить колесики.
Гость продолжал разговор уже на кушетке, куда самовольно забрался в обуви. Собственно, как продолжал разговор? Говорил он один, и взахлеб, а Карлик изредка со своей стороны все-таки впихивал ему в это речение робкие нерасторопные реплики либо вопросы.
Гость отрекомендовался брательником Иллариона. Действительно, вот интонация голоса вроде бы та же самая. Конечно, конечно, такой же фальцет у главы государства. Но гость был язвительно тощ и разительно жалок, а братец его на портретах был славно пузаст. У гостя на буром лице после оспы ничто не растет, а лицо монарха сияло музыкой! Непутевого брата монарх унижал издевками постоянно, тот это терпел. Однажды монарх унюхал обстановку непослушания — рябой самолично жрет ужин. И впредь уже велено было харчи, как оброк, отдавать, ублажая собаку, посредством которой братья здоровались. Эта собака служила секретарем у монарха. Затюканный брат заходил в кабинет, отдавая монарху салют, а собаке — паек. Если монарх изволит ответить исчадью кивком козырька на салют, отзывчивый пес, озирая вошедшее, протягивал умную лапу для рукопожатия. Когда же монарх отчего-либо помедлит изгою кивнуть, пес уже не подаст ему лапу, нахмурится. «Не возражаешь, это Процент называется? — заметил однажды собаке монарх относительно брата. — Нулики видишь на роже? Черточки диагональные, видишь? Отсюда подсказка на кличку. Впрямь он какой-то процент одиночества математической функции. Лохматые пять ему на прощание дай. Пусть убирается, нужник». Увидев однажды машины Процента, монарх обострился вниманием и тронул одно колесо на поверку. Тут у него началась истерика, потому что другие колеса, как от щекотки, все завертелись и власти монарха никто не боялся. Монарх убежал. Он, обомлев, онемел. Ему не давала покоя загадка. Детали машин увязаны цепко — фигура вплотную примкнута к фигуре, но стоит одну повернуть, и начнется такое верчение всех остальных, у которого ты, как улитка на вилке, то бишь устрица, чувствуешь себя в опасности. Послал за Процентом ученую псину. «Колесник и нужник Процент, — рек монарх, — нам, ураган поломай твою шею, смешно, почему не спросился приказа? Я дал бы приказ приспособить колеса на бойне, как инструменты, но без приказа нам они — случай крамолы». — «Мне что надо сделать?» — испугался младший брат. «А покайся, покайся, дескать, Илларион, ты у меня в груди». — «Ил-л-ларион!» — повторил Процент, став заикой. «Смелее! Где нахожусь у тебя, не в затылке? Нет?» — «Илл-лари-он!..» — «Продолжай, продолжай, что споткнулся?»… — «Ты-ы…» — «Ну, делай ноги словам»… — «Ты-ы у ме-ня в груди, в груди…» — «Вот и спасибо, чума. Поладили»… В груди торчишь, как нож! — отчеканил затюканный брат, перестав заикаться. Процента связали цепями и по суду опечатали между лопаток на острова. В опечатанном официально виде Проценту нельзя было скоро ходить и руками распугивать мух. Особенно — чтобы не вздумал настроить игрушек-вертушек. Илларион подсылал к нему соглядатаев — а не бастует ли там главный зек? Он, говорят, не бастует. Илларион объявил амнистию. Процент воротился к своим машинам, которые без присмотра тихо-тихо ржавели. Ныне машины монарху нужны для охмурен и я дамы.
— Вашу сестру охмуряет, — объяснил Карлику гость.
— Помезану? — Карлик ослышался.
Качая на стуле, кто-то лишил его центра тяжести.
— Львица-девица ваша сестрица! — восхищался Процент упоенно.
— Думал, она улетела. — Карлик искал себе оправдания, хотя никакой вины за ним не было. — Думал, она там уже, на песках, у Жемчужного моря…
— Погода нелетная. — Процент отвернулся в окно. — Вон изморось, изморозь.
— С ума сойти! — Карлик бессмысленно тоже взглянул в окно, за которым, как черный лес, ворочался черный снег. — Умру сейчас.
