Кадзуо Исигуро - Там, где в дымке холмы
— Разумеется, нет. — Он вдруг перешел на официальный тон и слегка поклонился. — На самом деле я ее и пальцем не тронул.
— Нет-нет, — запротестовал Огата-сан. — Я хотел узнать — вы с женой голосовали за разные партии?
— Именно. — Ханада пожал плечами с неловким смешком. — А что я мог поделать?
— Простите. Я вовсе не собирался вмешиваться. — Огата-сан отвесил низкий поклон, бледнолицый ответил тем же.
Словно это послужило сигналом, трое молодых людей вновь со смехом завели разговор. Отставив политику, они принялись обсуждать коллег по службе. Разливая чай, я заметила, что печенье, принесенное мной с избытком, почти целиком исчезло. Я наполнила всем чашки и снова села рядом с Огатой-сан.
* * *Гости пробыли час с небольшим. Дзиро проводил их до двери, а потом снова сел к столу.
— Поздно уже, — вздохнул он. — Скоро надо спать ложиться.
Огата-сан изучал шахматную доску.
— Фигуры, кажется, не все на месте. Конь точно стоял не на этом поле, а вон на том.
— Очень может быть.
— Я его туда и поставлю. Ты согласен?
— Да-да, отец, ты наверняка прав. Доиграем партию в другой раз. Я вот-вот пойду ложиться.
— А что, если сделать еще парочку-другую ходов? Партия и закончится.
— Нет, правда не хочется. Я очень устал.
— Да, конечно.
Я убрала шитье, которым недавно занималась, и стала поджидать ухода мужчин. Дзиро, однако, взял газету и начал читать последнюю страницу. Потом потянулся к печенью — на тарелке осталось одно — и рассеянно сунул его в рот.
— Может, все-таки стоит доиграть партию? — после паузы произнес Огата-сан. — Ходов понадобится всего ничего.
— Отец, я и вправду совершенно выдохся. А утром мне на работу.
— Да-да, конечно.
Дзиро вновь взялся за газету. Он продолжал жевать печенье, роняя крошки на татами. Огата-сан внимательно всматривался в доску.
— Очень странные вещи, — проговорил он, — рассказывает твой приятель.
— А? О чем это ты? — Дзиро не отрывался от газеты.
— О том, что они с женой голосуют за разные партии. Еще недавно такое и представить было нельзя.
— Вот именно.
— Странные вещи теперь творятся. Но, по-видимому, это и подразумевается под демократией. — Огата-сан вздохнул. — То, что мы с такой готовностью переняли от американцев, не всегда к лучшему.
— Ну да, несомненно.
— Посмотри, что происходит. Муж и жена голосуют за разные партии. Печально, если на жену нельзя в подобном случае положиться.
Дзиро продолжал читать газету.
— Да, это прискорбно.
— Женщины в наши дни лишены чувства преданности мужьям. Делают что хотят, голосуют за другую партию, если им вдруг вздумается. Все это в теперешней Японии стало обычным делом. Пренебрегают обязанностями — и все во имя демократии.
Дзиро мельком взглянул на отца, потом снова углубился в газету.
— Ты, бесспорно, прав, — заметил он. — Но ведь американцы явно принесли не одно плохое.
— Американцы — особенностей Японии они никогда не понимали. Ни на секунду. Их обычаи для Америки, может, и превосходны, но в Японии все иначе, совсем иначе. — Огата-сан снова вздохнул. — Дисциплина и преданность — вот что когда-то сплачивало Японию. Это, вероятно, звучит непривычно, но это так. Людей связывало чувство долга. Долга по отношению к семье, к властям, к стране. А теперь вместо всего этого — толки о демократии. Когда люди хотят стать эгоистами, забыть о своих обязанностях — тут же слышишь про демократию.
— Да, ты, бесспорно, прав. — Дзиро зевнул и поскреб щеку.
— Возьмем, например, то, что случилось в моей профессии. Существовала система, которую мы годами создавали и лелеяли. Явились американцы и ее обрушили, снесли напрочь, не задумываясь. Решили, что наши школы должны походить на американские, а дети должны обучаться тому, чему американские дети обучаются. И японцы все это приветствовали. Приветствовали, вдоволь порассуждав о демократии. — Огата-сан покачал головой. — Много хорошего уничтожено в наших школах.
— Не сомневаюсь, что это так. — Дзиро снова глянул на отца. — Но в старой системе были явные пороки — в школах, как и повсюду.
— Дзиро, откуда ты это взял? Вычитал где-нибудь?
— Это всего лишь мое мнение.
— Ты это в газете у себя прочитал? Я всю жизнь посвятил обучению молодежи. А потом на моих глазах американцы все разрушили. Сейчас в школах творится просто что-то невероятное — то, как детей учат себя вести. Просто из ряда вон. А многому теперь вообще не учат. Знаешь ли ты, что дети, которых сегодня выпускают из школы, понятия не имеют об истории собственной страны?
— Да, это, конечно, жаль. Но мне со школьных лет запомнились какие-то странные вещи. Помню, например, как меня учили, будто Япония сотворена богами. Что нация наша — божественная и величайшая. Учебник надо было вызубривать дословно. Если теперь чего-то нет, велика ли потеря?
— Нет, Дзиро, все не так просто. Ты явно не понимаешь, как все это воздействовало. Все далеко не так просто, как ты полагаешь. Мы посвящали себя тому, чтобы надежно передавать из поколения в поколение надлежащие качества, воспитать в детях правильное отношение к родине, к своим собратьям. Япония обладала некогда духовной силой, и эта сила сплачивала нас воедино. И только представь, каково быть мальчиком сейчас. В школе ему не прививают никаких ценностей — кроме разве что одной: эгоистически требовать от жизни все, что заблагорассудится. Он возвращается домой и видит, как родители ругаются из-за того, что мать не желает голосовать за партию, которую поддерживает отец. Ситуация критическая.
— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. А сейчас извини, отец, но мне надо идти спать.
— Мы — такие, как мы с Эндо, — делали все от нас зависящее, чтобы взрастить лучшее, что есть в стране. Много хорошего теперь уничтожено.
— Достойно сожаления. — Муж поднялся на ноги. — Извини, отец, но я должен идти в постель. Завтра у меня опять рабочий день.
Огата-сан слегка удивленно посмотрел на сына.
— Да-да, конечно. Я как-то не подумал, что час уже поздний. — Он слегка наклонил голову.
— Ничего страшного. Жаль, что нельзя поговорить дольше, но я в самом деле должен ложиться.
— Да, конечно.
Дзиро пожелал отцу спокойной ночи и вышел из комнаты. Огата-сан не сразу отвел взгляд от двери, за которой скрылся Дзиро, словно ожидал, что тот вот-вот вернется. Потом повернулся ко мне со встревоженным выражением на лице:
— Я совсем не подумал, что уже так поздно. И вовсе не хотел задерживать Дзиро.
Глава пятая
— Уехал? И не оставил для вас в отеле никакого сообщения?
Сатико засмеялась:
— Вижу, Эцуко; вы поражены. Нет, ничего не оставил. Уехал вчера утром — вот все, что им известно. Сказать по правде, я этого почти что ожидала.
Я вдруг поняла, что все еще держу в руках поднос. Я осторожно опустила его и села на подушку напротив Сатико. В то утро по квартире гулял приятный ветерок.
— Но для вас это ужасно, — проговорила я. — Вещи были уже уложены, наготове.
— Это для меня не новость, Эцуко. Раньше в Токио — а впервые я встретила его в Токио, — раньше в Токио было точно то же самое. О нет, в этом для меня ничего нового. Я приучилась ожидать чего-то подобного.
— Вы говорите, что вечером собираетесь обратно в город? Сами, одни?
— Не пугайтесь так, Эцуко. После Токио Нагасаки кажется скучным городишком. Если он все еще в Нагасаки, я найду его сегодня же вечером. Он может сменить отель, но привычки свои ни за что не поменяет.
— Но все это так тягостно. Если хотите, я с удовольствием зайду посидеть с Марико, пока вы не вернетесь.
— Вы очень добры, Эцуко. Марико вполне способна оставаться одна, но если вы готовы провести с ней вечером час-другой, я буду очень признательна. Уверена, что все уладится само собой. Видите ли, Эцуко, если пережить то, что пережила я, приучаешься не обращать внимания на такие мелкие неприятности.
— А что, если… Что, если он совсем уехал из Нагасаки?
— О нет, Эцуко, далеко он не уехал. А кроме того, если бы он и вправду захотел меня покинуть, он бы оставил какую-нибудь записку, разве нет? Нет, далеко он не уехал. Он знает, что я его разыщу.
Сатико смотрела на меня с улыбкой. Я в растерянности не знала, что и ответить.
— А кроме того, Эцуко, — продолжала Сатико, — он сам приехал сюда. Он сам приехал в Нагасаки — найти меня в доме дядюшки, прямо из Токио. Зачем бы ему это делать, если бы он не собирался выполнить все свои обещания? Видите ли, Эцуко, главное его желание — забрать меня в Америку. Вот то, чего он хочет. Ничего, собственно, не изменилось, просто небольшая задержка. — Я услышала ее короткий смешок. — Иногда, знаете ли, он сущий ребенок.
— Но что, по-вашему, означает такой отъезд вашего друга? Мне непонятно.