Владимир Высоцкий - Черная свеча
— Ломай нары, мужики! Всех кончат!
— Что за шум? — Салавар недоуменно оглядел камеру. — Мы же расстались друзьями! Вы, Леший, запомните — нельзя переть буром против народных масс. Запомните, животное! Вы призваны защищать их интересы от преступных посягательств воров! Иначе поссоримся…
Он как-то естественно забыл про Лешего, перевел внимание на Упорова. Смотрел с прищуром, но не враждебно. Возможно, хотел запомнить новое лицо.
— Неблагодарное занятие выкручивать руки своим защитникам, молодой человек. Я постараюсь вас не забыть…
Преданный Зоха заглянул в глаза хозяину, тот сделал вид, что не заметил, и легко поклонился:
— Еще раз до свидания, друзья!
Такого оборота никто не ожидал, и когда за Ерофеем Ильичом закрылась дверь, бывший директор прииска «Коммунистический» по фамилии Ведров подвел итог второму посещению Салавара:
— Теперь они тебя убьют. Он зря не обещает.
Упоров не стал отвечать Ведрову, подсел к баку с водой, зачерпнул пахнущую хлоркой мутную жидкость, чтобы с ладони брызнуть себе в лицо, а затем — в лицо Каштанки. Белесые ресницы вора дрогнули, с пьяной отрешенностью открылись глаза. Федор сел и потрогал челюсть:
— Тебе чо, бык, силу девать некуда? За что ты меня треснул?
— Надо было.
Он пришел к выводу — Каштанка притворился, но почему-то от своего открытия покраснел сам и, отвернувшись, пошел ставить банку на место.
— На нож просишься, баклан?! — рычал в спину Опенкин, поминутно сплевываясь и матерясь.
— Они бы вас убили, — философски заметил Ведров, разглядывая припухшую челюсть. — Гляньте на Аркадия: его Зоха ножом насквозь прошил с одного удара. Кто бы сказал — не поверил.
— А рядом?
— Не знаю. Он из ихних, из тех, кто приходил трюмить…
— Худую ты мне службу сослужил, морячок: воры не поймут…
— Поймут, поймут, — успокоил его молодой грузин с мягкими движениями дикой кошки. — Ты — сам вор. Ты бы не понял?! Не надо думать о всех плохо, иначе я, фраер, тоже так начну думать о ворах.
Закончив разговаривать с Каштанкой, грузин протянул руку Упорову:
— Меня зовут Ираклий. Ты поступил честно. Давно не видел человеческих поступков. Можешь на меня рассчитывать.
Спокойно поклонился и вернулся на нары, легким прыжком подбросив гибкое тело.
— Фраер-то не простой, — пробормотал для Упорова Опенкин. — Девять касс, незаконченное высшее образование. С ним считаются воры…
— Он княжеского рода, — встрял в разговор Ведров. — Господи, что за время! Князья грабят банки, воры правят государством.
— Мало тебе дали, Ведров, — глухо произнес Каштанка. — Все свое гнешь. А того не знаешь, что не воры, а суки Россией правят. Историю партии читать надо внимательней. Сталин, правда, из воров, но курванулся на втором съезде и стал своих душить.
— На втором съезде Сталина не было!
— А ты что, там был?! Вот и молчи, раз не знаешь! Ой! Что ты наделал, Вадик? Мусала не работают.
Опенкин взобрался на нары, ворчливо приговаривая:
— Менты — бьют, кенты — бьют, суки ловят, воры — зарежут. Да что я — племянник Гитлера, что ли?!
Постепенно ночные страсти улеглись, и камера начала жить своей обычной жизнью: зашелестели в ловких руках шпилевых самодельные карты, кто-то дал кому-то в рожу под расчет, начались разбирушки. Покинувший парашу узбек молился перед дверью, вздымая к сырому потолку коричневые ладони. Имущество Есифа Палыча, состоящее из двух именных серебряных часов с цепочками, куска сала и отточенного до остроты бритвы перочинного ножа, которым он вскрыл себе вены, перешло на законном основании к Опенкину. Сало он тут же поделил между ближайшими сидельцами.
Проворные педерасты успели обобрать трупы еще до того, как в камеру вошли четверо санитаров с носилками в сопровождении вальяжного старшины, похожего на швейцара столичного ресторана.
— Опенкин? — старшина вскинул кустистые брови и, кажется, даже обиделся. — А ты как проканал между порченых?!
— Я им сказал, гражданин начальник, — поморщился Федор, — что вы — мой персональный кент. Обниматься полезли, суки!
— Никак не можешь без хитростей. И кто ты теперь — вор?
— Нет, гражданин начальник, старшина сверхсрочной службы.
— У! Пропадлина, в другой раз не сорвешься! У них нынче полномочий хватит на таких крученых. Считай, отсрочку получил.
— Спасибо, товарищ старшина, что побег мне не сорвали…
Старшина дернулся всем телом и уже открыл рот, но словесного выражения его возмущение не получило, и он пошел за санитарами, поправляя ухоженный длинный волос на яйцеобразной голове.
Команда Салаварова больше не появлялась, а карантин через неделю кончился и заключенных выгнали из барака на широкий грязный двор, где они толкли холодную хрустящую грязь рваными обувками, кутаясь в засаленные телогрейки и бушлаты. Первые минуты на вольном воздухе доставили немного удовольствия, но постепенно становилось все холодней и холодней, от тех неприятных перемен серая арестантская масса заволновалась.
— Строиться! — наконец затянул бабьим голосом костлявый дежурный с неповоротливой спиной застарелого радикулитчика. После чего куриной трусцой подбежал к седому скучному майору, начал что-то торопливо объяснять.
— К черту! — прервал радикулитчика майор. — Это что, девицы из Смольного или преступники?! Не забывайте, где работаете, Гладилин!
Майор решительно шагнул к строящейся колонне, сложил рупором ладони и объявил:
— Этап идет на «Новый», можете успеть к ужину, если поторопитесь.
— Что за командировка? — осторожно спросил у Ираклия пожилой карманник, близоруко щуря глаза.
— Не знаю, дорогой.
— А кто знает? — нудил карманник.
— Гражданин майор, дорогой!
Но вопрос уже запрыгал по этапу: «Кто знает за „Новый“?». «Кто знает за „Новый“?…» Он прыгал, прыгал, да и пропал где-то в середине строя, утонув в молчании нелюдимых бандеровцев.
Конвой повернул автоматы к строю; возбужденные запахом немытых тел зэков, собаки скалили клыки, вопросительно заглядывая в глаза проводников.
— Хотя бы раз в жизни поесть, как эта собака, — мечтательно произнес Ведров. — Господи, пошли мне ее пайку.
— А поводок? — спросил пожилой карманник.
— За такую пайку можно. Я ж — не вор. Я — просто временно изолированный, но советский человек. Я жрать хочу, а не блатовать.
— Разговорчики! Этап идет на «Новый», — еще раз повторил майор. — Шаг в сторону считается побегом. Конвой стреляет без предупреждения. Копченый, что скалишься?!
— Да вот зверек здесь огадился, гражданин майор.
— Пусть несет с собой: в дороге пригодится. Шагом марш!
Через час ходьбы Упоров почувствовал холод между пальцев ног, пожалел, что не снял с покойного Заики портянки. Побрезговал или постеснялся, теперь дорожка форс собьет. Этап одолел небольшой, но крутоватый перевал, и за ним открылся великолепный вид с прекрасным лесом в лучах восходящего солнца. Открылся, как правда, которую кто-то прятал от этих сбившихся в затхлую кучку людей.
— Эх, раздолье какое! — не выдержал шагающий впереди Вадима кособокий Ведров. — Столько места, а нам — тесно. Махнуть бы в лес.
— Кто тя держит — махай! — предложил Опенкин. — Старшина, отпусти мужика в лес за подснежниками.
— Хай бежит! — конвоир похлопал ладонью по автомату. — С сопроводиловкой. И ты за ём. Здесь на всех хватит.
— Стой! — кричит замыкающий колонну лейтенант.
— В чем дело, лейтенант?
— Заключенный помер. Старик этот, то ли математик, то ли еще кто.
— Ему бы на печи сидеть — он по тюрьмам шляется.
— Труп — в машину. Спрячьте оружие, лейтенант: он мертвее мертвого.
Лейтенант, однако, выстрелил, на всякий случай, в затылок маленькому седому человеку, и этап тронулся дальше. Дорога муторно тянула восемьсот голодных зэков в пологий тягун. Многие уже выдохлись и, не стесняясь, становились на четвереньки.
— Ползите, ползите, — подбадривал их веселый старшина. — Кто не доползет, доедет с Пифагором!
Отъярились собаки, перестали облаивать ползущих зэков, лишь изредка норовя хватить кого-нибудь из них за бок. Но перед вершиной Мертвого перевала они и сами начали ложиться на снег, прижимаясь к отполированному ветром насту лохматыми животами.
Хозяином тех мест был ветер. Он не знал отдыха в любую погоду, ни днем, ни ночью, заполняя легкие людей пронзительным холодом, принесенным из тундры.
Наконец выбрались на плоскотину. Стоять на ногах могли немногие.
— Сейчас бы умереть, — выдавил из себя Ведров, опускаясь на корточки.
— Попроси Стадника, — высунулся с новым советом пожилой карманник, оказавшийся выносливым ходоком.
— Загорайте, лодыри! — разгоряченный ходьбой старшина Стадник скрутил цигарку, затянувшись, внимательно осмотрел этап. Медленно, но уверенно взгляд его соскользнул с измученных ходьбой зэков и замер в немом удивлении.
