Мария Галина - Курортная зона

— Кушать хотите, дядя Муся? — говорит Ленка и ставит на стол рядом с кроватью домашние котлетки и банку с мутным компотом.

— Спасибо, Леночка, — грустно говорит дядя Муся, — кажется, еще не хочу.

И он кашляет, стараясь сдерживать себя, потому что от этого кашля уже все болит.

— Медсестра приходила? — интересуется Ленка.

— Приходила, — говорит дядя Муся. — Но мне уже лучше. Бэллочка уже заказала билет.

…И полетит белый самолет над белым городом, и приземлится в белом аэропорту имени Кеннеди…

В маленькой комнате, помимо мадам Погориллер, сидят еще три человека худой нервный кавказского вида человек без очков, немолодой человек нейтральной внешности, но в очках, и крупная бело-розовая женщина лет сорока с пышной косой, переброшенной через плечо. Куда она меня втравила, уныло думает Ленка, они же сумасшедшие, это невооруженным взглядом видно.

— Вот, — говорит мадам Погориллер, — познакомьтесь, это наш поэт. Леночка. А это Марк Полонский.

Черноволосый человек нервно дергает головой.

— Марк Рондо. — Она поворачивается к другому.

— Как? — переспрашивает пожилая девушка.

— Рондо, голубушка, — говорит человек в очках, — Рондо. — И целует ей руку.

— Лена, — шепчет на ухо мадам Погориллер, — открой форточку. Душно, сил нет.

Ленка тянется к форточке. В комнату врывается запах акаций, муторный, как одеколон.

— А это Танечка Неизвестная.

— Фамилия! — уважительно говорит Марк номер один.

— Вы что, смеетесь? — И глаза пожилой девушки вдруг наполняются слезами. — А я и вправду никому не известная! Кто меня знает? Я в глубинке живу, не то что некоторые!

И укоризненно смотрит на Ленку.

— Хорошее слово «глубинка», — говорит Марк номер два, почему-то напирая на букву «о». — А позвольте узнать, где именно?

— В Лузановке! — говорит женщина и заливается отчаянными слезами.

Ленка восхищена.

— Ну хорошо, — примирительно говорит мадам Погориллер, обращаясь к Марку номер один. — А теперь вы о себе расскажите.

— А о чем мне рассказывать? — тот вновь нервно дернул шеей. — О том, как меня в вашем Доме ученых три года назад освистали? В этом вот доме! Я еще тогда сказал — ноги моей тут не будет!

— А сейчас чего пришли? — дружелюбно спрашивает Марк номер два.

— Люди попросили, — неопределенно отвечает Полонский.

— Вот и отлично, — весело говорит мадам Погориллер, — и правильно сделали. Тут у нас теперь совсем другая публика ходит.

— Как же, — Марк номер один мрачен как туча, — знаю я эту публику! Мне вообще на нее плевать!

— Ясно… — мадам Погориллер задумчиво оглядела присутствующих. Ладно, Лена, с тобой мы потом разберемся. А вас что не устраивает? — она осторожно поворачивается к Марку номер два.

Солидный поэт откашлялся.

— Все хорошо, — говорит он, — все ладненько. Название только не совсем удачное. «Стихи по средам»… посредственные стихи, получается.

Надо же, думает Ленка уважительно, все-таки нашелся один нормальный человек. Даром что голова огурцом.

— Предложите другое, — обижается мадам Погориллер.

— Сансара! — отвечает Марк номер два.

— Что-что?

— Ну, сансара. Вечная женственность.

Нет, недаром… — думает Ленка.

— Я вообще о вечной женственности пишу. С тех пор, как с женой развелся. — Он гордо оглядел присутствующих. — Но она до сих пор меня вдохновляет… муза моя.

— Какой идиот окно открыл? — говорит Марк номер один, в упор глядя на Ленку. — У меня воспаление среднего уха.

Ждешь чего-то, ждешь, а получается все совсем не так, как представляешь. И кажется — чего ты хотел, на что надеялся? Вот на это? И дядя Муся квартиру продал, и новым жильцам пора въезжать — а ему все хуже и хуже… И сын Боря, вместо того чтобы срочно вылететь сюда, все ссылается на какую-то работу… И ветер по ночам хлопает оконной рамой, и пусто за окном, и в небе пусто, и в море…

— А нас Танечка Неизвестная на свадьбу приглашает, — говорит мадам Погориллер.

Надо же! — думает Ленка.

— Всех, кто с ней выступал, приглашает. Хорошее выступление было, правда? Рядом со мной человек так даже прослезился.

Ленка знала этого человека — пожилой сумасшедший, он слезился каждый раз, когда слышал стихи о любви и разбитом сердце, даже самые плохонькие; а Рондо со своим высоким стилем и широким поэтическим размахом произвел на него особенно ударное действие.

Прощай, моя последняя нота,

золотисто-лиловое «ля».

Ты уходишь, как уходит пехота,

по заснеженным окопам пыля.

Ленка тоже считала, что строчка с окончанием на «ля» — смелая находка, потому что даже поэту-романтику известно, какая именно рифма приходит в голову в первую очередь девяноста девяти процентам слушателей.

— А за кого она замуж выходит? — интересуется Ленка.

— Она не сказала. Говорит, это сюрприз.

Надо же! — опять думает Ленка.

— Так она нас ждет завтра вечером. Петра Великого, 9. Мы там все и соберемся у дома — в семь, скажем.

Она пожимает плечами.

— А еще говорила, в Лузановке живет…

— Врала, как пить дать, — авторитетно объясняет Ленка. — Для романтики врала. Поэт должен быть изгоем… И, помолчав, добавила.

— А меж евреев, так и гоем…

— Ты мне голову не морочь, — устало говорит мадам Погориллер.

— Ты мне лучше скажи, и что мы ей подарим?

— Ну что дарят на свадьбу… рюмки. Поэтессе можно и стаканы.

— Тогда сдавай в расчете на сервиз, — уверенно говорит мадам Погориллер.

— На столовый? — пугается Ленка.

— Ну, — мадам Погориллер быстро подсчитывает в уме их общие возможности, — на чайный. Или нет… на чашки с блюдцами! Вроде вот этих И почем ваши чашки? — спрашивает она у лоточницы.

— По восемь, — тут же отвечает та, — но если будете брать, то по семь.

— Ну? — хищно поворачивается к Ленке мадам Погориллер.

Ленка некоторое время размышляет над этим странным соотношением абстрактной и конкретной цены, потом неохотно вынимает из кошелька купюру.

— Это уже похоже на правду, — соглашается она.

У дяди Муси ее встречает медсестра. Лицо у нее озабоченное.

— Проходи, — говорит она, — только тихо. Он спит, кажется.

— Ну как он? — шепотом спрашивает Ленка.

Медсестра пожимает плечами.

На столике у кровати лежат пустые ампулы, использованный одноразовый шприц и рецепт с двумя печатями. Дядя Муся не спит.

— А, Леночка, — слабым голосом говорит он, — хорошо, что ты пришла. А то мне что-то нехорошо.

— Ничего, дядя Муся, — бодро говорит Ленка, — ничего! Еще пара недель, и вы в Америке. А там знаете, какая медицина…

— Америка… — тихо шепчет дядя Муся, и отголосок былого вожделения растворяется в душной комнате вместе со вздохом. — Зачем, все в порядке. Я уже там побывал.

В комнате тихо.

— Я уже был в Америке, разве ты не знаешь? — удивляется он. — Повидал своих — Борю, Левочку… Он так вырос. Они там хорошо живут… Мы так хорошо посидели, поговорили. Они мне так обрадовались… Только вот знаешь, что обидно, Леночка, — он недоуменно смотрит на нее. — Джерри меня не узнал. — Медсестра качает головой. — Всего пару лет прошло, — удивляется дядя Муся, — а он меня уже забыл.

— Все, — медсестра машет рукой, и говорит Ленке — уже в коридоре: — Не сегодня, так завтра. С ним есть кому сидеть-то?

— Вечером придут, — устало говорит Ленка, — а пока я посижу.

— Расскажите мне еще про Америку, дядя Муся, — просит она.

У дома с табличкой «П. Великого, 9» с букетом в руках стоит Марк Рондо. Рядом с ним Марк Полонский — без букета, но в галстуке.

— А, Леночка, — Рондо, изысканно склонившись, целует ей ручку, — вы прекрасно выглядите, вечная женственность…

Это не комплимент, думает Ленка, это хуже.

— И не удивительно, что вы так плохо выглядите, Лена, — подхватывает Полонский. — Такое психическое напряжение даром не проходит. Я же говорил, что этот вечер в Доме ученых обречен на провал. Та еще публика!

— Замечательно все прошло, да?! — Из-за угла выплывает мадам Погориллер, легко пронося в пухлой руке не очень большую коробку. — Вас так хорошо принимали!

— Принимали, — бормочет Марк Полонский, — они примут! Они меня уже в Союз писателей принимали!

— Ну-ну! — басит мадам Погориллер. — Это же совсем разные люди! В Союзе писателей — писатели. А у нас — ученые. Это же культурная публика.

— Бандиты в Союзе писателей, — горько говорит Полонский.

— Ладно, — Ленке надоедает торчать у подъезда, тем более, что сверху, с дерева, на нее сыплются белые пяденицы. — Пошли. Хоть повеселимся.

Танечка Неизвестная в белом платье. Разрумянилась, глаза горят.