Геннадий Головин - Нас кто-то предает
Не на всех действовала эта чудодейственная мелодия — должно быть, только на тех, чьи предки были из Цахской долины, — большинство народа по-прежнему было занято грубой повседневностью.
Он подошел к «Анастасии», стоявшей у причала. Из кубрика доносились пьяноватые голоса, среди них и женские, звон стаканов, орал магнитофон.
Тимка поглядел через стекло: голые ноги девок, бутылки, дым…
Наивный, он решил сыграть и им. Однако дудочка явно не могла быть услышанной в магнитофонном рок-грохоте.
Георгий заметил его. Вылез из рубки.
— Чего? — спросил с тревогой.
— Ничего, — ответил брат, пожав плечами.
— Это что это у тебя? — Георгий пренебрежительно взял дудочку в руки, повертел, равнодушно вернул.
— Ты чего пришел? — спросил он снова.
— Да просто так. Мимо шел.
— А-а… — облегченно вздохнул Георгий. Он ждал каких-то неприятностей. — А здесь, понимаешь, из «ВЦСПС» — та-акие заводные девки! Ну, иди-иди! Нечего тебе тут…
Тимур пошел и опять воспроизвел мелодию, которую разучивал. В рубке была почему-то в этот момент тишина. И вдруг Тимка услышал, как в голос, очень горестно, хоть и пьяно, зарыдала какая-то девка. Наверное, не все тут были из санатория ВЦСПС.
Тимур сидел среди ветвей гигантского каштана и ждал, когда внизу, на улице, пройдет парный патруль.
Тимур сидел среди ветвей.
Ветвь каштана упиралась в стену краеведческого музея, как раз под окном комнатки смотрителя.
Был уже вечер. Улица, куда выходило окно комнаты смотрителя, была боковая: народу проходило мало, машины проезжали редко.
Тимур дождался, когда внизу не будет никого, и, балансируя руками, пошел по толстому суку к стене музея.
Сук пружинил, но почти не сгибался под тяжестью мальчика.
Достигнув окна, Тимур толкнул раму и полез внутрь.
Он не заметил, как разомкнулись клеммы сигнализации, укрепленные на стекле и на неподвижной части рам.
В отделении милиции на пульте сработала сигнализация: замигала лампа, гугниво заголосил зуммер.
Тимур, руками ощупывая мебель, натыкаясь в темноте на стулья, двигался по комнате.
Первым делом он выдвинул ящик письменного стола, достал папку и взял свиток, лежавший сверху. Сунул за пазуху.
Потом подставил стул и стянул со шкафа один из мешков с перхлонесскими монетами.
Выглянул в окно, собираясь вылезти, и замер: внизу, помаргивая проблесковым огнем, стояла патрульная милицейская машина.
Он выскочил в зал, подкрался к лестнице.
Силуэт милиционера отчетливо читался на матовом стекле старинной двери музея.
Тимур понял, что он в ловушке.
Смотритель, торопливо натягивая пиджак, вышел в сопровождении милиционера из подъезда дома, в машину. Машина рванула, тотчас начав завывать сиреной и тревожно мигая фонарем на крыше.
Тимур подергал дверь черного хода. Закрыто. Опять выглянул в окно. Машина стояла на прежнем месте, и по-прежнему работала мигалка. Но людей не было видно. Снизу донеслось громкое бряцанье отпираемых замков. Тимур заметался.
Деваться было некуда, и он стал выбираться тем же путем, каким и проник в музей. Он двигался как можно более осторожно. Машина мигала фонарем в двух метрах под ним. Если бы тихонько удалось спуститься, он, пожалуй, смог бы незамеченным исчезнуть с места преступления.
Однако «потихоньку» не получилось: сук, за который он схватился, собираясь сползти по стволу, оказался трухлявым. Раздался треск.
Тимур с оглушительным грохотом брякнулся на крышу «газика».
Милиционер, сидевший за рулем, пригнул голову, стал рвать пистолет из кобуры.
Крыша, спружинив, отбросила Тимку далеко в сторону.
— Стой! — заорал милиционер, пытаясь распахнуть заклинившую дверь.
Тимка поднялся и бросился наутек, прихрамывая и слегка заваливаясь набок. Сандалии его издавали в тишине улицы оглушительную чечеточную дробь.
Из мешка, прорвавшегося при падении, нечасто посыпались монеты.
Заработали милицейские рации.
Сосредоточенно пыхтя, водитель «газика» устремился вслед за Тимкой.
Другие милицейские машины стали стягиваться к центру города, блокируя район музея.
Несколько раз Тимур вынужден был давать задний ход, обнаруживая, что улицы, переулки и лазы, которыми он хотел воспользоваться для бегства, уже перекрыты милицией.
Смотритель музея задумчиво рассматривал раскрытую папку на столе, перебирая свитки, лежащие там. Свитков было теперь не пять, а четыре.
Затем он поднял голову и обнаружил, что на шкафчике вроде не хватает одного мешка с монетами. Встал на стул, пересчитал — так и есть. Дознаватель с блокнотом в руке смотрел на него ожидающе.
— Здесь тоже ничего не тронуто, — сказал смотритель. — Должно быть, похитителя вы спугнули. Все на месте!
Милиционер, по виду типичный цахец (черная кудлатая шевелюра, туповатый взгляд и длинные штопором усы), стоял на вверенном ему посту, перекрывая узкий проулок, круто уходящий к морю.
Тимур глядел на него, затаившись в тени кустов.
Длинноусый милиционер бдительно оглядывал пространство перед собой.
Вдруг простенькая колыбельная мелодия зазвучала в ночи.
Усатый разнеженно улыбнулся, глаза возвел к небу, внимая этим дорогим сердцу звукам.
Мелодия все звучала и звучала: ее источник, казалось, потихонечку перемещается в темноте.
Усатый стоял, вольготно привалившись спиной к стволу дерева, глаза его смотрели вдаль и ввысь. Обильные слезы текли по растроганному лицу, застревали в усах.
Тимур, на цыпочках ступая, прокрался поодаль от него — юркнул в проулок. В фонарном свете осталась поблескивать кривоватая монета. Вздохнув, усатый очнулся от наваждения. Вытер слезы с лица, светло заулыбался.
Затем, спохватившись, вновь бдительно и сурово устремил взгляд в темень перед собой.
Тимка, воровато озираясь, запрятал мешок в копешку сена возле дома.
…Он сидел на берегу бухточки и смотрел на другой ее берег, где светились окошки спортбазы, двигались тени, слышались голоса.
Погасло одно окно, второе… Разом вырубили свет в коридоре.
Тимур ждал.
Послышался едва слышный плеск, и он наконец увидел, что бухточку пересекает что-то светлое: Сандра плыла, держа над головой одежду.
— Ты здесь? — шепотом позвала она в темноту, боязливо выходя на берег.
Тимур не сумел сразу отозваться — у него перехватило дух. В звездном свете тело Сандры, вышедшей из моря, серебристо сияло.
Он покашлял. Она с облегчением вздохнула:
— Ты здесь? Ну, слава Богу!
Подошла к нему, и он встал.
— Х-холодно… — сказала она жалобно.
— На! Я полотенце принес! — Он вытащил руку из-за спины и протянул.
— Ты прелесть, Тимочка! — наговаривала она, растираясь полотенцем. — Т-т-так-кой заботливый… Пр-рямо пр-релесть! Х-холодно!
Она прижала руки к груди и вдруг прильнула к нему.
— П-п-по-греться! Никогда не думала, что море такое холодное бывает.
Тимка, окоченев от стеснения, коряво и неумело, боязливо обозначил объятия. Они так постояли немного, молчаливо и затаенно.
Она аккуратно высвободилась из его рук.
— Ты не поворачивайся, обещаешь? Я купальник выжму.
Тимур смотрел в темноту вытаращенными от напряжения глазами, лицо его тупо закаменело. За спиной Сандра выжимала купальник, слышно было, как журчит вода.
— Ну вот! — Она возникла перед ним, уже одетая. — Теперь не замерзну! Пойдем?
— Куда?
— Ка-ак?! Ты же обещал! В подвал! Или ты наврал мне все?!
— А-а… — вспомнил, с трудом возвращаясь, Тимка.
— …А Мурзила твой — точно! — какой-то не такой. Мы ему сгущеночки развели, котлет с обеда притащили — он поел. А потом мы на кросс пошли, в чулан его заперли, чтобы мадам Карабас не увидела. Пришли — нет Мурзилы! А чулан был заперт.
— Появится… Может, у него мамка там осталась? Соскучился. Решил навестить.
— Я первый раз тут ночью… — шепотом сказала Сандра и вдруг очень женским движением взяла Тимку под руку. — Страшненько! — хихикнула она.
Они прошли несколько шагов, и она заметила:
— А ты чего дрожишь? Тоже замерз? Или тоже боишься?
— Ну да! — обиделся Тимка, и в ту же секунду что-то непонятное с шипением и бойцовским воплем вылетело к ним прямо под ноги.
— Ой! — взвизгнула Сандра и спряталась лицом в грудь Тимке. Грозно растопорщившись, на тропинке стоял, выгнув спину, котенок. Глаза его фосфорически светились.
Тимка продлил, сколько можно было, ситуацию, потом пальцем постучал ее по плечу.
— Я же говорил: объявится. Это ж Мурзила твой. Она недоверчиво поглядела, сразу же развеселилась:
— Мурзила! Ну-ка, иди сюда, негодник! Кис-кис-кис!
Взяла на руки. Тот все еще косил глазами на кусты.
— Кто-то напугал тебя, бедненький!
