Андроник Романов - 1надцать (сборник)
– Сделала бы вид, что не узнала, и быстренько бы смылась.
К нам подошла высокая красивая азиатка и спросила, готовы ли мы сделать заказ.
– Мне, пожалуйста, креветок с рисом и большой стакан томатного сока, – сказал я.
– Мне то же самое, – сказала Настя, закрывая и протягивая азиатке меню.
Та кивнула, забрала буклет, повернулась и, демонстрируя породистую грациозность, пошла к стойке бара. Секунду я любовался ее густой конской гривой, зачесанной в тугой узел на изящном затылке над белым кружевным воротничком.
Заметив мой взгляд, Настя сказала:
– Ну да, она очень хороша.
– Я разве что-то сказал? – с улыбкой отозвался я.
– По-моему, очевидно… Но ведь вы же понимаете? Это месть, – сказала Настя.
– Что? Кому и зачем?
– Всем нам, живущим в этом городе. На вашем месте я бы насторожилась. Это опасная привлекательность.
– По-моему, любая красивая женщина опасна. Такая сингулярность в подарочной упаковке, – сказал я. – Подойдешь слишком близко – затянет так, что костей не соберешь.
– А сингулярность – это, простите, что? – улыбнулась она.
– Черная дыра, – ответил я.
Настя расхохоталась:
– Что ж, весьма символично! Значит, я не ошиблась.
– В чем?
– С вашим буддизмом.
– Правда? Интересно. Значит вы любите загадки? – улыбнулся я.
– А кто не любит?
– Я, например.
– Неудачный пример. Вы как раз самый главный загадочник.
– Ну да, в отдельно взятом углу этого ресторана.
– А хотя бы и так.
– Хорошо… Если вы так хотите.
– Ну вот видите! Вы слишком быстро согласились. Это неспроста…
Мне пришла в голову забавная, как мне показалось, идея.
– В шахматы играете? – спросил я.
– Не особо, – улыбнулась она.
Я достал из кармана айфон и положил его перед собой:
– Вот вам загадка. У меня в телефоне есть фото из интернета. На нем – пара, парень с девушкой. Кто они, я не знаю. В принципе, это и не важно. Я придумываю им историю. Фишка в том, чтобы на них не смотреть. Я видел фото мельком, один раз. Точно не скажу, что на нем. До деталей не опишу. Для меня это история с плавающей точкой… Ну, чтобы понятнее было… Билет с открытой датой. Кот Шредингера. Слышали о таком? Был такой дядька…
Настя рассмеялась:
– Ну не до такой степени я блондинка! – и передразнивая меня. – Был такой дядька…
– Хорошо, – улыбнулся я, – Был такой физик Эрвин Шредингер, создатель квантовой механики. Когда он рассказывал студентам о принципе неопределенности, он приводил пример с котом. Кота закрывают в металлическом ящике с… с отравленной едой. Мы никогда точно не знаем, жив он или нет, потому, что нам неизвестно, притрагивался он к еде или нет. Получается, что в нашем воображении кот одновременно и жив, и мертв. Система выбирает одно из состояний в тот момент, когда происходит наблюдение. Понимаете?
Она отрицательно мотает головой.
– Ну, проще говоря, пока нам неизвестны детали, сюжет и персонажи вариативны. Можно придумать все, что угодно. Потом сравнить с оригиналом. Можем попробовать вместе, если хотите. Как вам идея?
– Можно попробовать.
– Что так неуверенно?
– Котика жалко.
– Какого котика?
– Который в коробке. И еще я дико хочу сбежать от этой вашей гейши.
– Почему моей?
– Показывайте мне вашу парочку. А сколько нужно на них смотреть?
* * *Душ заполночь – это отдельная тема. Ты вваливаешься в прихожую в низколетящем полуобморочном состоянии, похожий тупым упорством на бомбардировщик времен второй мировой войны. У тебя одна цель и одна задача – дойти до кровати. Любой ценой. При этом – и это важно – без ущерба для собственного достоинства и окружающего пространства. Ощущаешь четкую работу рефлексов, все еще помнишь, что в природе существует такое неотвратимое зло, как утреннее похмелье – неизбежное последствие не предусмотренного эволюцией агрегатного состояния человека. И уж коли коснулось, попал под молох, стараешься не усугублять последствиями временного отказа своей навигационной системы. Где-то на полпути из варварских варяг в цивилизованные греки, ухватившись за дверную ручку ванной, неожиданно поворачиваешь, на ходу избавляешься от одежды и… О, Господи! Какое блаженство!
Немного выше солнечного сплетения я чувствовал тепло какой-то внезапно заработавшей радиолампы. Что-то важное и пока еще неосознанное происходило в моей жизни. Что-то, чему я был очарованный свидетель и непонятливый соучастник. Я улыбался. Той самой глупой улыбкой, какая бывает у собак, влюбленных и идиотов.
Мы расстались около полуночи подле ее подъезда. Именно подле, а не возле, следуя этимологии этого забытого слова. Такая необходимость казалась верхом несправедливости, как, наверное, ей – мое странное нежелание целовать близкие, не потерявшие детского очертания губы, раскрывшиеся у самой моей щеки, когда мы стояли на эскалаторе. Желание было. Будь мне мои двадцать пять, я бы не бросил машину у метро, мы бы летели за сотню по Кутузовскому, и стоял бы я в этом душе не один… Но чем больше я понимал ее особенность, тем больше отстранялся, значительным усилием воли требуя от себя соблюдения предварительного условия – никакой физики в самом начале. Одного я не учел. Все мое опытное обаяние было в деле, и результат не соответствовал намерению. Сторона напротив стучала настойчивым осязаемым сердцем под приподнятым на сосках лицом Боба Марли, яростно требуя моих рук, зачем-то рисующих в воздухе какие-то каракули о моем прошлом, теперь уже бесцветном без нее. Ощущение было… как родиться глухим, долгую жизнь не знать, что такое звук, и вдруг услышать музыку. А это ведь и вправду была музыка, потому что, оторвавшись от меня, поднявшись по ступенькам, открывая подъездную дверь, она оглянулась, и не было в ее взгляде ничего, кроме благодарной влюбленности.
С большим красным полотенцем на плечах я вышел из ванной, посмотрел на себя в зеркало и, удовлетворившись увиденным, пошел в спальню. Дернул дверь на себя, зачем-то сильнее обычного, и хорошенько – до искр в глазах – прошелся острым углом по мизинцу правой ноги. Боль была чудовищной. Я сморщился, но сдержался. «Вот она, зрелость, – подумал я вдруг. – Когда больно с размаху врезаешься в дверь и не мечтаешь ее тут же испепелить, а ковыляешь мимо. Когда уже некого винить, кроме самого себя. А так иногда хочется!..»
Не включая свет, я повалился на охнувшую матрацем кровать, ухватил и подтащил под голову подушку. Ровное кружение пространства замедлилось. Подгоняемая ноющей болью, эйфория выветривалась вместе с остатками алкоголя. Я стал вспоминать и вслушиваться в то, что она говорила.
* * *– Ну, давай, историю знакомства. Настя!
– Погоди.
Мы остановились на Крымском мосту над вечереющей рекой с прогулочным теплоходом посередине. Теплоход назывался «Юнга».
– Настя, у тебя есть комплексы?
– Погоди-погоди, – она обняла меня и уткнулась лицом в расстегнутую сорочку, – Текила была лишней.
– Да, – сказал я, и мы рассмеялись, она не поднимая головы, куда-то в район моего левого плеча.
– А почему ты спросил про комплексы?
– А вон видишь, Юнг поплыл. Карл Густав, – я кивнул в сторону теплохода, – Это он их придумал. Коллективное бессознательное. Хорошее определение, актуальное.
– А ты либерал? – она вскинула голову и с пьяным осуждением уставилась на меня.
– Я что? – спросил я, – А-а… Мне не нравятся хардкорные игры.
– Почему игры? Все очсерьезно.
– Ну, вот поэтому и не нравится. Ты не отвлекайся давай.
Она сделала шаг в сторону, раскинула руки и, перекрывая шум автомобильной толпы, заполонившей проезжую часть моста, запрокинув голову, закричала кому-то вверх:
– Россия, вперед!
Я поймал ее за руку и притянул к себе:
– Это нечестно! Давай свою историю. Иначе котик сдохнет.
– А котик еще не сдох?.. – она плаксиво выпятила нижнюю губу и, тут же без какого-либо перехода поменяв тон и выражение лица, серьезно сказала: – Ну ладно, слушай…
Взяла меня под руку и повела дальше, к ЦДХ:
– А ты носишь боксеры или стринги?
– Настя!
– Ну хорошо-хорошо. Больше не буду. Может быть… Ладно… Представь себе море, дикий пляж, начинается дождь.
– Почему дождь?
– Не перебивай, пожалуйста, – сказала она, – я так хочу. Пусть будет дождь. Просто слушай.
– Хорошо.
– Да! Предложи имя.
– Настя.
– Нет! Настя занято. Пусть будет Лена. А его назовем – Антон. Не возражаешь?
* * *Снаружи, за поверхностью воды шелестел дождь. А здесь, под водой была полная, безоговорочная тишина. Ленка подняла голову и увидела переливающиеся размытые пятна света. Она едва касалась дна – волнообразное движение воды заставляло постоянно корректировать положение тела – но воображение рисовало ее стоящей на дне далекого Южно-Китайского моря, в одном ряду с терракотовыми воинами императора Цинь Шихуанди. Воздуха хватало на полторы минуты. Потом резкий толчок вверх, несколько сильных ударов ногами – и она взлетает, поднимается почти по пояс над поверхностью кипящего от дождя моря. Ложится на воду, раскинув руки и ноги, подставляя себя каплям, закрыв глаза, слушая шелест слияния двух вод – небесной и земной, пресной – чистой, светлой, – и соленой – темной, освоенной, опасной.
