Амели Нотомб - Антихриста
— Мы скучаем по Христе, — сказала я.
Мне было занятно послушать, что она скажет по этому поводу.
— Что это за Христа?
Отец, едва не прослезившись, описал замечательную девушку, которая теперь живет у нас.
— Она твоя любовница?
— Она ровесница Бланш, ей всего шестнадцать лет, — возмутилась мама, — и она нам как дочь.
— Но за квартиру-то она вам платит?
Отец объяснил тетушке, что это девушка из бедной семьи и мы не берем с нее денег.
— Девчонка не промах! Таких лопухов нашла!
— Ну что вы говорите, тетушка! Девочка приезжает издалека, из восточных кантонов…
— Ах, вот что! Так она еще и немка в придачу? И вы не брезгуете?
Бурное негодование. Как можно говорить такие вещи, тетя Урсула! Теперь все по-другому! С тех пор как ты была молодой, много воды утекло! К тому же восточные кантоны — часть Бельгии.
Я слушала и потешалась.
Родители покидали тетушку морально уничтоженные.
— Христе об этом ни слова, ладно?
Да уж конечно. А жаль!
Это было в самый сочельник. Мы как неверующие ничего не праздновали. Просто выпили ради удовольствия подогретого вина. Папа вдохнул его аромат и сказал:
— Она, наверное, тоже пьет сейчас вино.
— Наверное, — сказала мама. — Немцы это любят.
Я отметила, что мама даже не уточнила, кто «она». Оба любовно держали бокалы в ладонях и, закрыв глаза, наслаждались запахом. Я знала, что в корично-гвоздично-лимонно-мускатном букете им мерещится еще один компонент — Христа, а прикрытые веки служат экраном, на котором они видят цветущую девушку в кругу домашних, кто-то играет на пианино, она поет со всеми вместе Weihnachtslieder[6] и смотрит в окно — в ее далекой провинции крупными хлопьями падает снег.
Насколько эти образы совпадали с реальностью, было совершенно не важно. Я диву давалась, как ухитрилась Христа так прочно завладеть душами моих родителей, а заодно и моей.
Хоть я ее и ненавидела, но избавиться от ее власти не могла. Она все время была во мне, я натыкалась на нее ежесекундно. По сравнению с родителями мой случай был еще тяжелее: они хоть любили свою поработительницу.
Если бы и я могла ее полюбить! Тогда мое рабство оправдывалось бы возвышенным чувством. Впрочем, в иные минуты я была недалека от этого: я страстно желала любить Христу, и ведущая к любви спасительная или губительная бездна уже раскрывалась передо мной, но что-то — прозорливость? здравый смысл? — удерживало на самом краю. Или мне не хватало душевной широты? Или мешала зависть?
Я не хотела быть как Христа, но хотела, чтобы меня так же все любили, как ее. Не колеблясь отдала бы я всю оставшуюся жизнь за то, чтобы глаза хоть одного, пусть самого ничтожного, человеческого существа загорелись ради меня несказанной силой и прекрасной слабостью, самозабвением, преданностью, радостной покорностью и слепым обожанием.
Итак, рождественская ночь превратилась в ночь Антихристы, хотя ее и не было с нами.
Она снова заявилась к нам накануне Богоявления. Родители обрадовались ей так, что неловко было смотреть.
— А вот и пирог! — возгласила Христа с порога, протягивая пакет из кондитерской.
С нее сняли пальто, умилились ее отдохнувшему виду, расцеловали в обе щеки, пожаловались на то, как долго тянулась двухнедельная разлука, а пирог и золоченые картонные короны торжественно водрузили на стол.
— Отличная идея! — воскликнула мама. — Мы почему-то никогда не вспоминаем про этот веселый обычай[7].
Христа разрезала небольшой пирог на четыре части, и каждый принялся есть, осторожно пережевывая куски.
— У меня боба нет, — сказала Христа, доев свою порцию.
— У меня тоже, — сказал папа.
— Значит, он у Бланш, — уверенно сказала мама, тоже не найдя боба. Все с нетерпением уставились на меня, ожидая, пока я дожую последний кусок.
— Нет, мне тоже не попался, — сказала я, заранее чувствуя себя виноватой.
— Но этого не может быть! Осталась только ты! — возмутился папа.
— Может, я купила пирог без боба? — предположила Христа.
— Да нет! — сердито сказала мама. — Просто Бланш страшно быстро ест. Я уверена, она проглотила боб и не заметила.
— Если я ем так быстро, то почему же осталась последней?
— Ну, просто у тебя кукольный рот. Как можно быть такой невнимательной! Христа хотела устроить праздник, так мило придумала, а ты все испортила!
— Вот интересно! Если кто-то проглотил боб, то почему обязательно я? Может, это ты сама, или папа, или Христа?
— Христа слишком деликатно ест, чтобы проглотить боб и не заметить! — окончательно разозлилась мама.
— Ну да, а я жру, как свинья, заглатываю оловянных солдатиков и не давлюсь! Но от кого же мне передались такие манеры, как не от родителей? Выходит, вы оба, ты и папа, могли проглотить боб не хуже меня!
— Ладно, Бланш, прекрати эту глупую ссору! — сказала Христа тоном миротворца.
— Как будто я ее начала!
— Христа права, — сказал папа. — Перестань бузить по пустякам, Бланш.
— Все равно наша королева — Христа! — провозгласила мама и надела Христе на голову корону.
— Это почему же? — запротестовала я. — Если все уверены, что боб случайно проглотила я, значит и корона моя!
— Пожалуйста, раз ты так хочешь, я тебе отдам, — сказала Христа, выразительно закатывая глаза, и с раздраженным вздохом протянула мне корону.
Но мама перехватила ее руку и вернула корону на прежнее место.
— Нет-нет, Христа! Ты слишком добра! Королева — ты!
— Но Бланш права! Это несправедливо! — сказала Христа, как будто хотела вступиться за меня.
— У тебя благородное сердце, — восхищенно глядя на нее, сказал папа. — Но не стоит подыгрывать Бланш, она позорно скандалит.
— Заметь, что начала скандал не я, а мама!
— Да хватит, Бланш! Уймись! — прикрикнула мама. — Сколько тебе лет?
Перед моим мысленным взором вновь предстал газетный лист, заметка в рубрике «Происшествия»: «Шестнадцатилетняя девушка зарезала кухонным ножом своих родителей и лучшую подругу, не поделив с ними королевский пирог».
Христа решила разрядить обстановку и громко шутливо-торжественным тоном произнесла:
— Ну, раз я королева, мне нужен король! Я выбираю Франсуа!
Она возложила корону на голову отца. Он просиял:
— О, спасибо, спасибо, Христа!
— Надо же, какая неожиданность! — проскрипела я. — Было столько претендентов!
— Какая ты злюка! — сказала Христа.
— Не обращай внимания, — посоветовала мама. — Ты же видишь, она лопается от зависти.
— Странно, — заметила я, — когда ты говоришь о Христе в ее присутствии, то называешь ее по имени, а я у тебя просто «она».
— По-моему, у тебя просто с головой не в порядке, — глубокомысленно изрек отец.
— Вы уверены, что у меня, а не у вас? — спросила я.
— Абсолютно, — ответила мама.
Тут юная дева вскочила, подбежала ко мне и с ангельской улыбкой облобызала:
— Мы все тебя любим, Бланш!
Родители встретили трогательную сцену бурными аплодисментами. Я снова пожалела, что от безвкусицы не умирают.
Так или иначе, состоялось формальное примирение, и импровизированный праздник продолжился. К Богоявлению он имел весьма странное отношение. Мама, папа и я изображали трех олухов, явившихся на поклонение самозваной спасительнице. Евангельская история диковинным образом вывернулась наизнанку. Поскольку роль Христа играла Антихриста, то черным царем Бальтазаром, следуя этой логике, оказывалась я, Бланш.
Согласно христианской традиции, черный царь символизирует безграничность милосердия Христа. Это вполне подходило ко мне: Антихриста милостиво принимала поклонение Бланш, этого второсортного создания. Я должна бы рыдать от радости, видя такую снисходительность, а мне хотелось рыдать от смеха.
Зато Гаспар с Мельхиором… надо было видеть, с какой готовностью приносили они к ногам самозванки свои дары: золото пошлого умиления, мирру похвал и ладан восторгов.
В Евангелии от Иоанна сказано, что явление Антихриста будет предвестием конца света.
Что ж, вероятно. Апокалипсис не за горами.
Год начался ужасно и продолжался в том же ключе. Царство Антихристы все разрасталось. Она нигде не встречала препон: и дома, и в университете все и вся охотно признавали ее господство.
Мои же владения неуклонно сокращались. Христа изгнала меня даже из платяного шкафа: все мои вещи были вытеснены в ящик для носков — мой последний оплот.
Но территориальные претензии этого изверга рода человеческого шли еще дальше: раскладушка, убогое ложе, отведенное мне для ночного сна, была вечно завалена ворохом Антихристиных одежек.
Родителей между тем обуяла страсть принимать гостей. Они откапывали адреса знакомых, с которыми не встречались сто лет и которых теперь им загорелось пригласить на ужин. Гостей заманивали под любым предлогом, лишь бы иметь возможность продемонстрировать Христу.
