Амели Нотомб - Антихриста

Амели Нотомб

Антихриста

Я заметила ее в первый же день — такая улыбка! И сразу захотелось познакомиться.

Хоть я наверняка знала, что не получится. Подойти к ней — куда там! Я всегда дожидалась, чтобы другие подошли ко мне сами, а никто никогда не подходил.

Таким оказался мой университет: вместо того, чтобы окунуться в универсум, очутилась в одиночестве.

Прошла неделя, и однажды взгляд ее упал на меня.

Я подумала, что она тут же и отвернется. Но нет — она не отводила глаз и внимательно меня изучала. Взглянуть на нее в ответ я не решалась, у меня задрожали поджилки, и я замерла чуть дыша.

Мука не кончалась и стала наконец невыносимой. Тогда, впервые в жизни расхрабрившись, я посмотрела ей прямо в глаза — она помахала мне рукой и засмеялась.

А секунду спустя уже болтала о чем-то с ребятами.

На следующий день она подошла ко мне и поздоровалась.

Я вежливо ответила, но больше не произнесла ни слова. Стояла и проклинала свою застенчивость.

— На вид ты младше других, — сказала она.

— Так и есть. Мне месяц назад исполнилось шестнадцать.

— Ну и мне тоже. Только три месяца назад. Но по мне не скажешь, а?

— Да уж.

Ее уверенный вид перекрывал разницу в два-три года, которая отделяла нас обеих от однокурсников.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Бланш. А тебя?

— Христа.

Необычное имя. Я снова замешкалась. Она заметила мое удивление и пояснила:

— В Германии это имя не такое редкое.

— Ты немка?

— Нет. Я из восточных кантонов.[1]

— Но ты говоришь по-немецки?

— Конечно.

Я посмотрела на нее с восхищением.

— Ну пока, Бланш.

И не успела я ответить, как Христа сбежала по ступенькам к самым нижним рядам аудитории. Ее уже на все лады окликали из шумной стайки студентов. Христа, сияющая, подошла к ним.

«Здорово она вписалась», — подумала я.

Это слово имело для меня огромное значение. Я сама не вписывалась никуда и никогда, а те, кому это удавалось, вызывали у меня смешанное чувство презрения и зависти.

Я всегда была одна, что, в общем, вполне бы меня устраивало, будь это по моему собственному выбору. Но это было не так. И мне страшно хотелось «вписаться», хотя бы ради того, чтобы потом с удовольствием «выписаться».

Пределом моих мечтаний стало подружиться с Христой. Но само по себе желание иметь подругу казалось невыполнимым. А уж такую, как Христа, — да нет, нечего и надеяться.

В какой-то миг я задумалась о том, почему, собственно, я жаждала именно ее дружбы. Ясного ответа я не нашла: в этой девушке было что-то особенное, но точно определить, что именно, я бы не могла.

Но вот однажды, выходя из ворот университета, я вдруг услышала, что меня окликнули по имени.

Такого не было еще ни разу, и с непривычки я перепугалась. А когда обернулась, увидела, что меня догоняет Христа. Не может быть!

— Ты куда? — спросила она, зашагав рядом со мной.

— Домой.

— А где ты живешь?

— Здесь рядом, в пяти минутах ходьбы.

— Вот бы мне так!

— А ты где живешь?

— Я ж тебе говорила: в восточных кантонах.

— Ты что, каждый день ездишь туда и обратно?

— Ну да.

— Это же далеко!

— Еще бы — два часа на поезде в один конец. Не считая автобуса. Но иначе не получается.

— Думаешь, выдержишь?

— Посмотрим.

Чтобы не ставить ее в неловкое положение, я не стала больше ни о чем спрашивать. Наверное, у нее не было денег на общежитие. Мы дошли до моего дома, и я остановилась.

— Ты живешь с родителями? — спросила она.

— Да. А ты?

— Тоже.

— В нашем возрасте это нормально, — зачем-то пробормотала я. Христа расхохоталась, как будто я сказала что-то жутко смешное. Я вспыхнула.

Я не могла понять, подруга я для нее или нет. Где тот таинственный критерий, по которому можно судить, приняли тебя в подруги или нет. У меня никогда не бывало подруг.

Вот, например, она посмеялась надо мной — что это, признак дружбы или презрения? Мне было неприятно. Потому что я-то уже дорожила ее мнением.

Иногда, в трезвую минуту, я пыталась понять почему. Каким образом то немногое, совсем немногое, что я знала о Христе, объясняло мое желание понравиться ей? Или всему причиной то незначительное обстоятельство, что она, одна-единственная, обратила на меня внимание?

Во вторник занятия у нас начинались в восемь утра. Христа пришла с синяками под глазами.

— У тебя усталый вид, — заметила я.

— Я встала в четыре часа.

— В четыре? Ты же говорила, что на дорогу уходит два часа.

— Я живу не в самом Мальмеди, а в поселке, это еще полчаса от станции. Чтобы успеть на пятичасовой поезд, мне надо встать в четыре. Да и в Брюсселе от вокзала до университета еще надо добраться.

— Но вставать в четыре часа — это же кошмар!

— Ты можешь придумать что-нибудь другое? — раздраженно спросила Христа.

Она круто развернулась и ушла. Я готова была себя убить. Надо было как-то помочь ей.

Вечером я рассказала о Христе родителям. И назвала ее, чтобы добиться, чего хочу, своей подругой.

— У тебя есть подруга? — спросила мама с плохо скрытым удивлением.

— Да. Можно она будет ночевать у нас по понедельникам? Она живет очень далеко, в каком-то поселке в восточных кантонах, и во вторник ей приходится вставать в четыре часа, чтобы к восьми быть на занятиях.

— Ну разумеется. Поставим раскладушку в твоей комнате.

Назавтра я собралась с духом и заговорила с Христой:

— Если хочешь, можешь по понедельникам ночевать у меня.

Она посмотрела на меня с радостным изумлением. Это была лучшая минута в моей жизни.

— Правда?

И надо же было мне тут же все испортить:

— Мои родители не против, — сказала я.

Христа прыснула. А я сморозила еще одну глупость — спросила:

— Ты придешь?

Все вывернулось наизнанку. Я уже не предлагала Христе услугу, а упрашивала ее.

— Так и быть, приду, — ответила она так, как будто соглашалась, только чтобы сделать мне приятное.

Но все равно я обрадовалась и с нетерпением стала ждать понедельника.

Я в семье единственный ребенок, с друзьями мне не везло, так что гостей у меня никогда не бывало, и уж тем более никогда никто не спал в моей комнате. Одна мысль о таком чуде наполняла меня восторгом.

Настал понедельник. Христа держалась так же, как обычно. Но я с замиранием сердца заметила, что она пришла с рюкзачком — захватила свои вещи.

Занятия в тот день кончились в четыре часа. А потом я целую вечность прождала у дверей аудитории, пока Христа попрощается со своими многочисленными приятелями. Наконец она не спеша подошла ко мне, но заговорила — с вынужденной любезностью, словно оказывая мне великую милость, — только тогда, когда другие студенты уже не могли нас видеть.

Сердце неистово колотилось у меня в груди, когда я открывала дверь в квартиру. Христа вошла, осмотрелась и присвистнула:

— Ничего!

Я почувствовала дурацкую гордость.

— А где твои родители? — спросила она.

— На работе.

— Они у тебя кто?

— Учителя в коллеже. Папа преподает греческий и латынь, мама — биологию.

— А-а, ясно!

Я хотела спросить, что именно ей ясно, но не решилась.

Дома у нас не слишком роскошно, но красиво и приятно.

— Покажи мне свою комнату!

Ужасно волнуясь, я провела ее в свою берлогу. Ничего интересного в ней не было.

— Так себе комнатка, — Христа презрительно скривилась.

— Тут очень уютно, вот посмотришь, — как бы оправдываясь, сказала я.

Она улеглась на мою кровать, предоставив мне раскладушку. Конечно, я и так собиралась уступить кровать ей, но предпочла бы, чтобы предложение исходило от меня. Однако я постаралась отбросить эти мелочные мысли.

— Ты всегда здесь спала?

— Да. Я тут живу с рождения.

— А братья и сестры у тебя есть?

— Нет. А у тебя?

— У меня два брата и две сестры. Я самая младшая. Покажи мне свой гардероб.

— Что-что?

— Открой шкаф!

Сбитая с толку, я повиновалась. Христа соскочила с кровати и подошла к платяному шкафу.

Осмотрев все, что там висело, она сказала:

— У тебя тут только одна приличная вещица.

Она вытащила мой единственный красивый наряд — облегающее китайское платье — и быстро стянула с себя майку, джинсы и туфли. Я смотрела на нее, онемев от изумления.

— Платьице в обтяжку, — сказала Христа, присмотревшись. — Сниму, пожалуй, и трусики.

Миг — и она очутилась передо мной в чем мать родила. Надела платье и посмотрелась в большое зеркало. Ей очень шло. Налюбовавшись на себя, она сказала:

— Интересно, как оно сидит на тебе.

Этого-то я и боялась. Она сняла платье и бросила его мне:

— Надень!

Я пришибленно молчала, но не шевелилась.