Артур Кудашев - Кофе для чайников
Увидев Ивана Францевича он прервал своё занятие и приветствовал хозяина магазина.
— А-а-а, Франсовищ! — обрадованно воскликнул дворник. — Как здоровья?
— Спасибо-спасибо. — ответствовал тот. — А что, у нас опять власть поменялась?
Дворник махнул рукой.
— Сегодня поменяла. Казаки пришли, всех директур арестовали.
— Арестовали? — переспросил Иван Францевич. Талгат закивал, мол, да-да, не оговорился.
— Быстро-быстро всех в автомобиль сажали и на железку увозили. Ай, щуть не забыл! — дворник сунул руку за пазуху и вытащил оттуда квадрат бумаги. — Тибе давать велено, Франсовищ!
С этими словами Талгат протянул квадрат Ивану Францевичу.
Он его сразу узнал. То был тот самый конверт, в который он вкладывал при продаже пятицентовую марку колонии Нью-Брансвик.
— Утром давали. — пояснил дворник. — А казак днём приходили.
Иван Францевич принял конверт и задумчиво повертел его в руках.
— На словах передать ничего не велели? — спросил он.
Талгат отрицательно покачал головой. В лавке Иван Францевич сразу же сел за стол и вскрыл конверт.
Внутри него он обнаружил десять совершенно незнакомых ему новых почтовых знаков. Марок было два вида — по пять экземпляров каждой разновидности. На одной был запечатлён коллективный портрет членов нового правительства — Арской Директории (тот самый, из газеты), а на другой помещалось изображение Уральско-Сибирской гостиницы, вид со стороны угла Успенской и Александровской улиц. На той и на другой внизу имелась надпись: «Россiя, Арская Директорiя, 1918 годъ, 0 коп.». Обе марки были ярко-красного цвета и обе были погашены чёрными чёткими штампами.
К маркам прилагалась записка. «Любезнейший Иван Францевич, — было написано в ней, — только что ко мне в нумер доставили весь первый тираж марок Арской Директории. Они лежат на моём столе, а я сижу и любуюсь ими. За сим занятием я вспомнил о вас и прошу принять этот скромный презент в благодарность за идею, которую вы сами мне и подсказали». Далее следовала изящная размашистая подпись, в которой можно было различить заглавные буквы Т, Н и Ф.
Марки Ивану Францевичу понравились чрезвычайно. Понравились настолько, что он почти физически ощутил исходящий от них эстетический аромат, какой-то особый магнетизм, который, он был уверен, отныне и навсегда, во веки вечных веков, абсолютно уравнивал в правах его родной город Арск с любой другой географической точкой на лике планеты Земля, будь то Вест-Индия, Маврикий, Лапландия, Нью-Йорк, Москва, Харбин, Сандвичевы острова, село Тёмное Вятской губернии и всё, что хотите, ещё.
Иван Францевич почувствовал небывалое душевное возбуждение. Ладони его стали очень влажными. Глаза туманились. Он понял, что если сейчас же не успокоится, то выбежит на улицу и начнёт орать что-нибудь, не важно что.
Надо было немедленно уняться. Иван Францевич извлёк из-под прилавка пыльную бутылочку горькой настойки, изготовленной, как сообщала потемневшая этикетка, в городе Одессе по рецепту австрийского доктора Биттнера. Отвернув крышку бутылки он налил настойку себе в рюмочку-напёрсток из старинного ликёрного набора и тут же её опорожнил. Стало чуть-чуть полегче, но сердце в груди продолжало бешено колотиться.
«Сейчас-сейчас, — сказал сердцу Иван Францевич, — сейчас тебя отпустит, погоди!»
Чуть позже, успокоившись, он вернулся к маркам. Измерив их линейкой и изучив при помощи увеличительного стекла Иван Францевич записал полученные сведения в блокнот.
— Я назову вас «Красными Директориями». — сказал маркам Иван Францевич потом. — Ты будешь «Красная Директория» — один, — сначала обратился он к групповым портретам членов правительства, — а ты, — продолжил хозяин лавки обращаясь уже к изображениям гостиницы, — «Красная Директория» — два.
Покончив с этим он вновь убрал марки в конверт, поместил его во внутренний карман сюртука и позвал дворника.
— Ты этого постояльца, — спросил у него Иван Францевич, — ну, того, что конверт тебе отдал, хорошо запомнил?
— Хорошо. — отвечал Талгат.
— Он в каком нумере жил? Дворник задумался.
— Творецкий его фамилия. — подсказал Иван Францевич.
Талгат ничего не вспомнил и цыкнул покачав головой.
— Узнать можно. — предложил он затем.
— А на этаже, что, караул? — спросил Иван Францевич.
— Нет, двери закрыт, опещатан и всё.
«И у этих неразбериха! — подумал он. — Но мне это на руку».
Однако времени терять было нельзя.
— Послушай, Талгат! — обратился хозяин лавки ко дворнику. — В нумер его попасть сумеешь?
— Пощему нет? — отозвался дворник. Тогда Иван Францевич стал объяснять ему, что именно тот должен в апартаментах Творецкого найти.
* * *Два часа спустя Иван Францевич оглядывал свою опустевшую лавку в поисках подходящего предмета. В конце концов он остановился на объёмной мраморной чаше, назначение которой и сам до конца не понимал — то была большая пепельница, аптечная ёмкость, или же часть какой-то художественной композиции.
Чаша вместила в себя весь тираж «Красной Директории», добытый в нумере Творецкого.
Марки долго не хотели заниматься. Иван Францевич использовал три или четыре спички пока достиг нужного результата. Но зато сгорела вся «Красная Директория» очень быстро, буквально в течение пары минут.
Завершив сожжение он оделся, погасил свет, ещё раз проверил наличие драгоценного конверта на груди, поднял ёмкость с пеплом и пошёл из лавки прочь. Пепел следовало вытряхнуть, а саму чашу отнести домой. Не выбрасывать же?
На Успенской было тихо, только где-то во дворах брехала собака. В небе плыла Венера, яркая, прекрасная и одинокая. С юга, со стороны Серой реки в город задувал ветерок.
Людей на улице не было, и хозяина лавки при Уральско-Сибирской гостинице сейчас никто не видел.
«А ведь это вынос урны с прахом Арской Директории», — понял Иван Францевич и нежданно для себя самого расплакался.
2009 г.
Подлинная история ресторана «Землянка»
Однажды мне объяснили разницу между рассказом и романом. Я так понял, что написать рассказ — это как приготовить стейк. Просто берёшь кусок мяса и обжариваешь его на сковородке. Результат зависит только от качества исходного продукта. А вот роман — это уже блюдо из фарша. Тут требуется более тщательная подготовка. Фарш сначала надо сделать. Потом уже подготовленный полуфабрикат облекают в форму котлет, пельменей или фрикаделек. Самое важное, чтобы фарш был однородным. В этом главный секрет съедобного романа.
Не знаю, зачем я об этом пишу. Наверное, затем, что люблю вкусно поесть.
Для меня история ресторана «Землянка» началась в тот момент, когда врачиха на мандатной комиссии объявила, что в армию меня, всё-таки, призовут.
— Придётся послужить, толстячок! — весело сказала она. — Девушка-то есть у тебя?
— Есть, — ответил я. — А что?
— А то, что толстым она тебя больше не увидит.
— Почему? — спросил я. — Там что, кормить не будут?
Про девушку я тогда наврал. Не было у меня девушки. Девушкам, я заметил, не очень нравятся ребята с прозвищами «Жирбаза», «Жирный» или хотя бы «Толстый». А я был именно такой. «Жирбазой» я стал лет в шесть. Ещё в старшей группе детского сада. До «Жирного» дорос к третьему классу. К восьмому уважение окружающих ко мне достигло масштабов «Толстого» и на этом остановилось.
Через пять дней после мандатной комиссии я обнаружил себя на краевом сборном пункте, у витрины единственного на всё это учреждение продовольственного магазина. Я стоял и разглядывал содержимое стеклянной банки с наклейкой «Маринованные сливы» и всё никак не мог поверить, что это всё, что в этом магазинчике есть. Не мог поверить и всё.
Очень хотелось кушать. Хотя кушать мне хотелось всегда. Собранная родительскими руками еда в дорогу была съедена мной ещё утром. И я не знал, что мне делать. Я не понимал, как можно существовать без регулярной и вкусной еды.
Тогда из голодной растерянности меня вывело то, что мою команду, под номером, кажется, 160-А, как раз позвали на построение. Мы, а было нас человек сорок или около, расставились на плацу в три шеренги, в вытянутой друг от друга руке, сложив перед собой свои манатки и подставив майскому воздуху свои стриженные головы.
Седой военный комиссар сказал что-то про долг и про честь, а потом обошёл каждого и выдал каждому по три металлических рубля, говоря при этом что-то типа: «Счастливого пути!».
Старик-военный произносил это так, как будто желал нам приятного аппетита, но при этом выставлял в качестве угощения лишь три корки хлеба и прокисшее молоко.
Мы ехали в армию на поезде двое суток. Куда именно нас везут, нам не говорили. Сопровождали нас молчаливый офицер с погонами капитана и говорливый смуглый азиат с погонами сержанта.
