Андрей Астанин - Песни улетающих лун

И тогда мужик прыгнул на него сзади.

Блажевич, согнувшись под внезапной тяжестью, сделал пару шагов и, чувствуя, как поразительно сильные, безжалостные руки тисками обхватили горло, рухнул на пол. Со стуком отлетел под стол автомат.

Отчаянным рывком Сергей перевернулся на спину; задыхаясь, увидел перекошенное от злобы лицо, нервно зевающий рот и как в припадке подрагивающее нижнее веко. Два налитых кровью, распаленных в безумье глаза жадно смотрели на жертву. Не было никакой возможности отодрать от горла когтистые пальцы: последние силы отнимало удушье. Потолок над головой потемнел и приблизился; в ушах зазвенело. Бородатое лицо стало казаться расплывчатым и далеким.

“Умираю…” — Блажевич закрыл глаза.

И тут произошло чудо. Было это наяву или только пригрезилось, но из-под неплотно закрывших глаза ресниц увидел Сергей, как появилась из-за спины бородатого голая белокурая девушка. Быстро склонилась, опустив прекрасную голову, украшенную венком из лилий, поцеловала Блажевича в губы, — и снова исчезла за плечами хозяина дома. И вместе с ее поцелуем почувствовал командир, как высокой морскою волной возвращается к нему жизнь, наливается силой тело.

Словно до основания сжатой пружиной оттолкнуло Сергея от пола. Противник, уже не ожидавший сопротивления, потерял равновесие; слетая, стукнулся головой о дубовую ножку. Через пару секунд Блажевич сидел верхом, поднимал за волосы голову врага и, опуская, что было силы стучал ею по полу.

Шея мужика обмякла, голова запрокинулась. Темная густая жидкость поползла под стол из-под уха.

Но он был еще жив. Открылись налитые кровью глаза, потянулись снизу длинные кривые пальцы. Сергей оттолкнул тянущуюся к нему руку, нащупал шею. С омерзением почувствовав упершийся в ладонь кадык, начал давить. Он видел, как удивленно поползли на лоб зрачки, густо прилила к щекам кровь… Потом, с каждым рывком слабея, задергались ноги, и из груди, сдавленный, раздался крях.

Блажевич еще с полминуты сидел на мертвеце. Не двигаясь, смотрел в остекленевшие, обволоченные смертной мутью глаза.

— Эй… — тихо и хрипло позвал он, оглядываясь.

Никакого ответа не было. Сергей уронил голову, опять тупо уставился в лицо убитого.

Громкий собачий лай, запрыгнувший в уже налитые солнцем окна, вывел его из оцепенения. Блажевич соскочил с трупа. Потирая рукой негнущуюся, затянутую болью шею, подбежал к окну, ткнулся носом в стекло:

— Ох ты, ешь твою меть…

В проемы покосившегося плетня виднелся пустырь. По нему, сокращая путь к гетто, приближались семь или восемь пилоток.

Громко скрипнула дверь. В сенях стоял сын хозяина, насмешливо и нагло смотрел в глаза командира.

Бежать к загнанному под стол автомату было уже поздно. Дергала за руку стихийная, раскрепощенная ненависть. Блажевич рванул гранату с ремня, сорвал кольцо. На миг, занося руку в размахе, поймал глазами перекошенное лицо юнца.

Уже вжатый в стену, услышал оглушительный взрыв. Из сеней густым черным клубом метнулся дым.

Щурясь от дыма, Сергей, наконец, подобрал автомат, передернул затвор и, смахнув с подоконника керосиновую лампу, табуретом разбил окно.

“Не добегу”! До тыльного частокола — шагов пятнадцать, еще шагов через пять — спуск. Если бы пилотки были чуть-чуть подальше…

“Эх…” — Блажевич спрыгнул в лопухи; задергался в руках автомат. Сергей не слышал, а скорее угадывал пунктирный треск очередей, не понял даже, что, не сдерживаясь, во весь голос орет сам.

Над забором уже виднелись две головы. Не зная куда деться от заметавшихся пуль, немцы шлепнулись на землю, спрятались за пунцовым татарником.

Теперь нельзя было терять ни секунды. Сергей в несколько прыжков очутился у заднего частокола.

Уже перелетая заскрипевший забор, услышал сзади хлопки. Тут же невыносимым холодом пронзило спину. Набухая кровью, отяжелел свитер.

С трудом передвигая ставшие ватными ноги, Блажевич добрел до спуска. Увидел бегущих навстречу Стецкевича и Алеся. Протягивая друзьям руки, повалился вниз.

Он был уже без сознания, когда его подхватили, поволокли к заросшему диким шиповником логу.

Наверху, из разбитого Сергеем окна валил черный дым. Пламя, выпрыгнув из сброшенной с подоконника лампы, плясало в комнатах, языком вылизывало двери и стены, — навеки уничтожая оставшийся без жутких своих жильцов дом Клавдии Высатинской…

Блажевич открыл глаза и снова увидел ее.

Теперь он мог разглядеть девушку получше.

Наверняка ей было не больше семнадцати. Прекрасное бледное лицо в короне жемчужно-белых волос. Белый венок из лилий. Одежды на девушке не было никакой, и ничто не скрывало от глаз Сергея стройных незагорелых ног, упругого живота, выступающих нежными полосками ребер и двух розовых кружков на невысокой груди, — только, казалось, спадая с рук, искрилась на солнце серебристая, почти невидимая для глаз ткань. Зеленоватые, покрасневшие от слез глаза с горечью смотрели на командира.

Сергей сам не мог оторвать взгляда от бледного ее лица. Он хотел приподняться, но мешала острая боль, жидким свинцом разлитая по всему телу.

— Ты кто?… — то ли прошептал, то ли просто подумал он.

Девушка села перед ним на колени. Легкой рукой дотронулась до лица командира, разгладила на его лбу пепельную копну. Ноготком указательного пальца прочертила ложбинку над переносицей.

— Ты кто?…

Глубоко, словно бы задыхаясь, она глотнула воздух и, качнувшись от рвущихся из груди рыданий, закрыла Сергею веки.

— Умирает он, — сказала голосом Яся Ласовского.

Блажевич открыл глаза…

По далекому недоступному небу, как на боевом смотре, тяжело двигались облака; под ними парила черная птица. Внизу мир стягивался в матовую завесу. В расплывчатых пятнах нельзя было разобрать склоненных над командиром лиц.

— Держитесь, товарищ командир, — сказал Стецкевич. — Немного осталось.

Сергей, вспоминая, молчал. Потом проговорил хрипло, с трудом разжимая губы:

— Малюго…

— Здесь он, здесь, товарищ командир. Где ж ему еще быть?

— Где “здесь”?…

— В Волчьих Оврагах мы. Стало быть, немного осталось.

Внезапно усилившись, боль волною прошла по телу, проникла в каждую клетку. Растворились над головою пятна. Из омута отказывающегося работать мозга родились и поплыли изломанною волною вопросы: “Кто эти люди?… “Волчьи Овраги”?…” — и, как отлив, совсем уж неясное: “Ма-Лю-Го”…

И отступило. Сначала, как на фотобумаге, проявились облака, затем лица, где-то виденные им лица… Вспомнил: Алесь, Ласовский, Стецкевич.

— Где Малюго?…

— Да здесь он, товарищ командир, где ж ему еще быть? К дереву привязали, пусть себе отдыхает.

Блажевич опять помолчал.

— Алесь… Позовите Алеся.

— Я здесь, Сережа, — Ворка придвинулся ближе; с горечью смотрел на неживое, обескровленное лицо друга.

Блажевич молчал. Стецкевич и Ясь Ласовский поняли это по-своему: оставив друзей одних, отошли потихоньку в сторону.

— Алесь, помираю я. Скорей бы… Боль такая в спине, сил нет.

Сергей лежал на каменной могильной плите; под головой — свернутая в подушку свитка Стецкевича. Махнув прощально, растворилась над головой одинокая птица.

— Письмо — у меня в тулупе, — передай в Москву, матери. Адрес на конверте написан, подпиши только: “Блажевич Анастасии Михайловне”.

— Хорошо, Сережа.

— И еще. Отцу сообщи.

— Отцу? — Ворка испуганно поднял брови. — Так ведь Зенон Петрович умер…

Сергею все труднее было разжимать тяжелые губы.

— Зенон Петрович не отец мне… А отца моего ты знаешь. Он сейчас комиссаром… в отряде у Глохмана…

— Сапунов, Федор? — еще ничего не понимая переспросил Алесь.

Блажевич не отвечал, отвлеченный другим. Он видел, как вначале казавшееся недоступным небо, словно товарняк на станции, вздрогнуло вдруг всей массой, оттолкнулось от чего-то и, набирая медленно обороты, начало опускаться …

Но чем ближе опускалась небо, тем легче становилось тело Сергея. Боль отступала. И еще это странное чувство, будто провалился куда-то… Блажевич с радостью понял: спина его оторвалась от надгробной плиты, холодный и жесткий камень больше не давит плечи.

Какой-то долг еще лежал на его груди грузом. Последним усилием воли командир остановил уже разогнавшееся движение; проговорил твердо:

— Малюго чтобы никто не трогал. Дождитесь Шейниса, у него со Степкой будет свой разговор, — и, теперь свободный, исполнивший на земле все, что сумел, отдался стихии головокружительного полета.

Прошло чуть больше года. Холодной октябрьской ночью тысяча девятьсот сорок второго по топкому берегу налитой осенними дождями реки, задыхаясь, бежал человек. Его изодранная старая свитка на правом плече и на рукаве казалась в темноте черной от крови; левой, согнутой у живота, рукой он сжимал пистолет.