Николай Климонтович - Только остров
Послеоперационные сны Миши становились все мучительней. Не сны даже – видения между явью и сном. Потому что Миша все чаще впадал в забытье, и это при том, что у него ничего не болело – так, немного тянул шов. Это было сладкое состояние, как когда-то в детстве: нежность нетяжелой простуды, когда можно было не ходить в школу, а есть малиновое варенье, валяясь в кровати с книжками. Сладкое, если бы не эти мучительные сны-воспоминания…
Как-то ему привиделось, что он все еще плывет на пароме. Но не стоит на палубе, а сидит с кружкой пива в тамошнем танцевальном клубе. И его приглашает на танец средних лет веселая дама. По специфически скандинавскому рыцарскому подбородку он понимает, что дама – шведка. Они танцуют на гладком зеркальном полу в плавающих разноцветных струях света, музыка все громче, дама прижимается все теснее, и вдруг Миша чувствует, как ее рука ласкает его член. Миша стесняется, возбуждается, хочет вырваться и – кончает… «Боже, – проснувшись подумал Миша, – сколько ж лет у меня не бывало во сне поллюций…»
«Знаю, знаю, – говорила опять возникшая та, первая, милая и улыбчивая, сестра, – вам хочется назад, в палату, увидеть жену, уже скоро, врач сказал, что скоро, вот температура спадет…» И Миша подумал: «Откуда она знает, что он хочет видеть Верочку». И сказал, опять засыпая, спасибо…
Приснилось: за ним гонится машина, он пытается убежать, спрятаться, но машина догоняет его и на тротуаре, теснит, прижимает; он оборачивается – в машине Вера. Но ведь у них нет машины, и Верочка не умеет водить. И вдруг Миша понимает, что за рулем – мужчина, и понимает, что это – любовник жены… «Боже, чушь какая, – проснулся Миша, – у Верочки?..» И долго лежал, вспоминая.
Много лет назад, четверть века прошло, он приехал к Верочке в экспедиционную партию неожиданно, сюрприз. Ехать пришлось на край света. Миша никогда не был путешественником, поэтому предстоящее ему расстояние страшило. Одно только и погоняло: увидеть жену – они были в разлуке уже два месяца. Партия работала в Средней Азии, в Заравшанском оазисе, под Бухарой. Чтобы оказаться там, Мише пришлось лететь в Ташкент, потом пересаживаться на автобус до Самарканда. А там предстояла еще одна пересадка… В Ташкенте Мишу обчистили карманники, пока он лицезрел фонтан на площади Навои. Но не начисто, слава богу, вытащили только те деньги, что были в заднем кармане джинсов: бумажник с документами и основной суммой Миша хранил в сумке, а сумку, перекинутую через левое плечо, тесно прижимал локтем к левому боку.
Он добрался до места расположения партии на закате, когда раскаленная пустыня вот-вот должна была начать остывать. Верочку он нашел почти сразу, на лавочке перед бараком, который некогда служил кошарой для овец и который стоял на берегу грязного арыка. Она обнималась с пожилым человеком, лет за сорок, тесно к нему прижимаясь, время от времени они целовались. Мужчину Миша узнал, виделись в Москве пару раз, это был Верочкин научный руководитель…
Температура так и не падала, но Мише объявили, что его переводят в палату. Наверное, в тесной реанимации его было дольше держать нельзя: конвейер операций двигался, не стопорясь… Мишино тело опять погрузили на каталку, опять закатили в лифт и спустили на два этажа. А там перегрузили на его кровать.
– О, привет, – слабо сказал Паша. И снова приткнулся к коленям жены, что сидела, ссутулясь, перед ним на стуле. Кажется, дела его были не хороши.
Кирпичникова в палате не было.
– А где Игорь? – спросил Миша.
– О, скачет уже… молодец, – ответил Паша завистливо. «Ведь у них были одинаковые операции, а Пашу оперировали первым», – подумал Миша. И нащупал телефон, который он оставил в тумбочке. Он набрал домашний номер, Верочка долго не брала трубку. Наконец ответила весьма оживленно: «Алло?»
– Я уже здесь, – сказал Миша.
– Где ты? – спросила Верочка тревожно.
– Здесь. В больнице.
– О, господи, ты меня напугал… Ну, как ты?
– Хорошо. Температура. Но я хорошо.
– Я сейчас приеду…
– Завтра, – сказал Миша, – приезжай завтра. Теперь я лучше посплю…
И она действительно приехала только на следующий день. И Мише показалось, что он отвык от нее.
Когда он вернулся в палату, он сразу почувствовал, будто медленно всплывает из темного небытия и что оставивший его было ангел-хранитель снова порхает где-то рядом. Миша всегда полагал, что страдания облагораживают и поднимают, недаром же есть выражение очистительные муки, но первые послеоперационные дни, напротив, были погружением в неприятное, грязноватое. Сейчас он старался опять нащупать то ровное и ясное настроение, с каким он готовился к бою. Но вяло работал мозг, немного мутило, затекала шея, думать связно ни о чем не выходило.
Миша заметил, что и с Кирпичниковым произошли перемены. Он первым делом посоветовал Мише, указывая на том Толстого, не читать сейчас серьезных книг, а, скажем Трех Дартаньянов, Миша не сразу сообразил, о чем идет речь. Кроме того, Кирпичников чуть что принимался рассказывать, называя себя в третьем лице, что, мол, крутого яичка ему еще нельзя. По-видимому, ему с трудом давалась послеоперационная диета, он лишился важного удовольствия в жизни.
Верочка приходила, как и прежде, через день, приносила все тот же кисель. Они, как прежде, говорили мало, но сейчас, кажется, обоим это молчание было в тягость. Как-то Миша сказал: «Веруша, тебя вчера не было… я звонил…»
И вдруг Верочка, его милая Верочка, сказала не без капризности:
– Ну, подумай сам, нельзя же никуда не ходить…
И посмотрела на него угрюмо.
Память понемногу возвращалась к нему. Он даже смог вспомнить первые слова псалма, что висел в палате на стене:
…ибо пред очами Твоими тысяча лет,как день вчерашний, когда он прошел,и как стража в ночи…
И тем более Миша чувствовал, как он оживает, когда ему опять стал сниться Остров. Однажды приснилось, что он сидит в лесу на краю обрыва на постеленной на земле куртке, а городок находится глубоко под ним. Обрыв так высок, что даже шпиль собора оказался внизу, а самая верхушка – на уровне глаз. Сумерки, холодно, и Миша понимает, что это – предрассветный час. Миша понимает, что надо бы спуститься в город, чтобы согреться, но что-то не пускает его. «Как же я сюда попал… как же?..» – силится вспомнить Миша. И вспоминает, просыпаясь, что приплыл на пароме, который весь был обсыпан цветными огоньками… Было то самое раннее утро, какие так тяжело всегда Мише давались. Действительно, было холодно – и очень хотелось курить. Но встать Миша не мог, хотя днем сестра инструктировала его: «Сперва на правый бочок… медленно, не торопись… потом тихо-тихо перекатываешься и спускаешь ногу… вот так… потом садишься…» Но сейчас ничего этого Миша исполнить не мог. Он понимал только, что он, Миша Мозель, вовсе не хочет возвращаться домой. Он вообще не хочет больше быть здесь. Но что надо заставить себя медленно повернуться на правый бок, медленно спустить ногу… И вообще нужно спуститься вниз с обрыва, в городок, где, наверное, уже затопили камины и где ему, странствующему рыцарю, дадут мягкий пушистый плед и нальют горячего глинтвейна с корицей. И Снежная Дева, освещая ему путь, пустит-таки его в свой Ледяной дворец и позволит там жить. Пожалуй, что навсегда…
Тело Миши Мозеля нашли под утро на полу палаты – наверное, во сне он упал с кровати. И усталая дежурная сестра получила выговор от врача, потому что после реанимации за больным нужен глаз да глаз. Но и усталый врач понимал, конечно, что их много, и за всеми не уследишь.
