Вячеслав Сухнев - Грязные игры
Седлецкий положил в чемодан пакет с бритвой, застегнул ремешки с замками.
— Присядем на дорожку…
Они уселись на диване в кабинете, среди множества книг и старой мебели. Весеннее солнце лежало на вытертом бухарском ковре, а легкие кремовые занавески тихо побрякивали кольцами от порывов свежего воздуха в полуоткрытое окно.
— Лизок, не переживай, — сказал Седлецкий, обнимая жену за плечи. — Доеду — позвоню. А если в горы уйдем, телеграмму дам. Не переживай.
— Я не переживаю, — сказала Елизавета Григорьевна. — Я давно не переживаю, Алеша… Мне только кажется, что тебе пора заканчивать со своими экспедициями.
— Вот те раз! — удивился Седлецкий. — Это еще почему?
— Так мне кажется, — с неожиданной твердостью повторила Елизавета Григорьевна.
Седлецкий внимательно посмотрел на жену. Она никогда не была красавицей, но до сорока трех лет сохранила миловидность, свежую кожу и не расплылась, как некоторые. А вот эту резкую вертикальную морщинку между бровями он заметил впервые. Может, некогда было особенно приглядываться к собственной жене, а может, солнце виновато — безжалостное, как прожектор, весеннее солнце.
— В последнее время ты почти не публикуешься, — сказала Елизавета Григорьевна. — Раньше после поездок у тебя статьи выходили — и в журналах, и в сборниках.
— Ну, мамуля, — улыбнулся Седлецкий. — Я ж теперь, как правило, руковожу экспедициями. На собственные изыскания времени не хватает. Билеты, размещение людей, кормежка, то да се… Контакты с местным руководством. И все на мне!
— Подожди, Алеша… Ты всегда уезжаешь на Кавказ, когда там обостряется обстановка. Что делать тебе, иранисту, например, в Абхазии, куда ты летал зимой? И вообще, какая научная экспедиция, если стреляют? Тем более в институте началась сессия. Не странно ли?
— А чего тут странного — я же шпион! — захохотал Седлецкий.
— Вполне допускаю, — холодно сказала Елизавета Григорьевна. — Только зачем тебе это? Не хватает признания? Денег? Скучно в институте? Или дома?
— Ладно, — хлопнул по коленкам Седлецкий. — Чудной разговор получается. Слишком много вопросов, Лизок. Вернусь — поговорим.
В передней, к его облегчению, хлопнула входная дверь. Радостно завизжала Мальвина. Значит, дочь заявилась.
— Ой, чуть не опоздала — ты уже на чемодане!
Курсовое собрание затеяли. А я оторвалась.
— Что ты сделала, филолог?
— Оторвалась! А почему вы грустные?
— Расстаемся же, — через силу улыбнулся Седлецкий. — Иди поцелуемся. Что привезти? Аленький цветочек?
— Ничего не надо. Лучше сам побыстрей приезжай.
Он понял, что дочь стала совсем взрослой. Подхватил чемодан, шагнул в коридор. Мальвина, словно чуя разлуку, заскулила и уткнулась ему в колени.
— А пирожки? — выглянула из кухни теща. — Еще минутку, Алексей, только остынут. Если сейчас завернуть — упреют.
Ну-с, дождался пирожков. Любящий муж, заботливый отец, образцовый зять, отбывающий в научную командировку. По традиции, дальше двери не провожали. Очень удобно. Захлопнул тяжелую, обитую старым дерматином дверь — и свободен.
И уже в дороге! Ему не хватает, продолжал он на лестнице мысленный спор с женой, дороги. Не хватает вот таких внезапных выездов. Опасности не хватает, от которой в крови начинает гудеть адреналин!
Он попросил остановить разгонную машину Управления неподалеку от прохода на пригородные платформы. Когда с очередной электрички густо повалил народ, прихватил чемодан с сумкой и растворился в толпе. Он не рассчитывал, что кто-то из институтских наткнется на него здесь, в вечерней толчее Курского вокзала. А если и наткнется — не сразу узнает. Однако береженого Бог бережет. К своему поезду подошел за несколько минут до отправления.
На платформе заканчивалось расставание. Люди торопливо целовались. В некоторых купе уже на ночь устраивались. Два потных кавказца заталкивали в тамбур последние мешки с московскими покупками. От вагона-ресторана отвалил пустой дребезжащий кар.
Мирзоев оказался на месте — у единственного в составе спального вагона. Седлецкий несколько мгновений наблюдал за напарником. Модный костюм сидит мешком, а спина все равно прямая. Сразу видно — бывший вояка. По легенде Мирзоев был прапорщиком ВДВ. Уволился из армии и теперь служит охранником у предпринимателя. То есть у Седлецкого.
— Билеты не потерял?
— Обижаешь, босс… — повернулся Мирзоев. — Ну, Алексей Дмитриевич! Вы просто Бельмондо… Наша проводница сразу западет.
— Уже познакомился? Вот пусть она на тебя и западает. Чемоданчик прихвати — обслужи хозяина.
Через полчаса, когда поезд вырвался в гулкую тьму подмосковных перелесков, они накрыли стол.
Уютно было в чистом купе, казавшемся просторным без верхних полок. Мирзоев достал грузинский коньяк, порезал лимон, вскрыл банку красной икры. А Седлецкий вывалил пирожки и палку салями.
— Теща сказала — пирожки нельзя держать в пакете. Упреют.
— С чем? — принюхался Мирзоев. — С печенкой и луком. Тогда не упреют. Не успеют.
За окном мелькали дальние огни. Изредка с шумом проносился встречный поезд — цепь освещенных стекол и застывшие под светом, словно в стоп-кадре, фигуры. Тоненько дребезжал безработный подстаканник.
— Меня жена раскрыла, — вздохнул Седлецкий, когда бутылка наполовину опустела. — Она меня вычислила, Турсун. Столько лет за нос водил… Даже когда в Афгане работал.
— Мне хорошо, — откликнулся Мирзоев. — У меня никого нет.
— Что ж тут хорошего! — буркнул Седлецкий.
И они долго молчали, рассеянно глядя в темное окно.
— Мама была, — сказал наконец Мирзоев. — Нестарая еще — шестьдесят два… А меня в рейде потеряли. Ну, сообщили: смертью храбрых. Она и умерла. С тоски, думаю. Я даже на похороны не успел. Сестра давно замужем, почти не видимся.
— Пора уходить из конторы, — задумчиво сказал Седлецкий.
— Жены испугался?
— С женой разберемся. Она-то поймет. О другом думаю в последнее время, Турсун… Я в Иране начинал. Потом — Афган. Потом дома стал работать — в Шаоне, в Закавказье. Теперь мы с тобой едем, брат, на российский юг. На российский уже!
Сегодня — Ставрополь. А завтра? Ростов? Это ж моя родина! А послезавтра? Где явки будем закладывать? В Серпухове?
— Мне все равно, — медленно сказал Мирзоев. — Могу и в Серпухове работать. Хороший город, зеленый. Тихий, главное…
— А мне не все равно! Вот мы едем… Сделаем работу — наши нынешние воеводы усидят. Сберегут свои драгоценные задницы. Кого спасать собираемся, Турсун? Может, с помощью Ткачева нормальные мужики к рулю придут?
— Не надейся, — сказал Мирзоев. — Какой же ты наивный… А еще профессор! Нет их больше, нормальных мужиков. Ткачев — первая сволочь. Он и поможет встать к рулю, как ты изящно выразился, такой же точно сволочи. И вообще, я на политические темы не говорю. С твоим настроением лучше сесть в обратный поезд.
Седлецкий плеснул коньяка, усмехнулся:
— За нас с вами и за хрен с ними, брат! Мой обратный поезд давно, к сожалению, ушел.
Тут очень вовремя появилась проводница — разбитная блондинка в тесноватой для ее пышных форм ф о р м е, и принесла два стакана крепчайшего чая, хоть его на железных дорогах перестали давать даже разбавленный донельзя.
— Как заказывали, мущщины! — застреляла глазками.
И коньячку махнула, не упорствуя в добродетели, и бутерброд с икоркой навернула, и пирожкам с печенкой честь воздала. И ногу на ногу закинула отработанным движением, радушно демонстрируя круглые молочные колени. Мирзоев, однако, дал ей понять, что вопрос о коленях они поднимут несколько позже, и проводница с сожалением вернулась к исполнению основных обязанностей.
— Чувствую, придется мне ночевать в одиночестве, — подмигнул Седлецкий напарнику.
— Не волнуйся, Алексей Дмитриевич, — отмахнулся Мирзоев. — Я таких не уважаю — кто в полной боеготовности. Съест и косточки не выплюнет.
Очень целеустремленная бабенка… Впрочем, впереди почти двое суток. Разберемся.
— Только не женись, умоляю!
— Не женюсь, — твердо пообещал Мирзоев. — Нищету плодить… В моем возрасте пора о внуках думать, а не о детях. Вот пойду на пенсию, усыновлю кого-нибудь.
— Кстати, я паренька присмотрел, — сказал Седлецкий. — У меня учится. Серьезный, умный.
Спортсмен…
— Сирота?
— Почему сирота?
— А почему ты о нем вспомнил?
— Да так… На тебя похож. И тоже таджик.
— А я не таджик, — засмеялся Мирзоев. — У меня мать — касимовская татарка. Считай, русская.
Сестра в Рязани живет. Я живых таджиков после разведшколы увидел, когда поехал в Душанбе на стажировку от Управления.
— Ты про это не рассказывал, — удивился Седлецкий.
