Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
Говард Хильде: Не хочешь меня понимать, ну и не надо. Я тихо, незаметно угасну.
- Куда это ты с ружьем? - спросил Эрика Хьюберт.
- Мне кажется, Эрик, что практически невозможно прочитать хотя бы одну из книг Джоэла С. Голдсмита о единстве всего живого и не стать лучше.
- Эрик,- закричала Айрин,- вынь сейчас же дуло изо рта!
Эрик!
4
О, Хьюберт, ну зачем ты подарил нам этого проклятого младенца? Пола, то есть. Ты что, не понимал, что он вырастет?
Французская провинция (провинциальная Франция) покрылась золотой травой. Мы тут ищем бар,- сказали они,- который называется «Корова на крыше», или что- то в этом роде.
Инга раскинула руки и роскошно потянулась. Ты, Пол, принес мне столь чудесное счастье, что, хоть я и знаю, что вскоре ты меня покинешь, дабы воссоединиться с Хильдой, этой девушкой всех времен и народов, все равно мне приятно находиться здесь, на этой прекрасной датской кровати, вместе с тобой. Ты хотел бы побеседовать сейчас о феноменологической редукции? Или ты предпочел бы скушать слойку?
Эдвард считал катышки сухого корма «Пард» в своей миске.
- В банке?- спросила себя Розмари.
- Чарльз, я решила съездить с Хьюбертом на Виргинские острова. Ты ничего не имеешь против? Так как положение Хьюберта на бирже претерпело радикальные изменения к лучшему, мне кажется, что он имеет право немного отдохнуть под ласковыми лучами солнца.
- Гиацинты? - поразился капитан пограничного катера.
Молодая яблоня, взросшая на могиле своей предшественницы, уверенно тянулась к небу.
Он задумался, завернуть его в красивую бумагу, как подарок, или отнести Чарльзу и Айрин как есть, в коробке. Он не мог ничего решить. Он решил выпить. Пока Хьюберт смешивал себе водку с мартини, Пол расплакался. Я вот думаю, не слишком ли крепко я смешиваю?
Монреальский снег заносил колеса красного «Рамблера». Пол и Хильда обнялись. В чем чудо? - думали они. Они думали, что ответ может таиться в их глазах, или в неразделенности их дыхания, но не были до конца уверены. Возможно, все это иллюзия.
ВОЗДУШНЫЙ ШАР
Воздушный шар, стартовавший с Четырнадцатой стрит, из точки, точное местоположение которой я не могу назвать, распространялся всю ночь, пока люди спали, на север и достиг Центрального парка. Здесь я его остановил; северная кромка, нависшая прямо над Плаза, колыхалась плавно и чуть непристойно. Испытывая легкую досаду от задержки, пусть даже и вызванной необходимостью защитить деревья, и не усматривая серьезных причин, почему бы шар не мог распространяться вверх, над уже укрытыми частями города, в находящееся там «воздушное пространство», я попросил техников заняться этим делом. Мягкое, еле слышное шипение вытекавшего из вентилей газа продолжалось все утро. В конечном итоге раздувшийся шар накрыл полосу с неправильной формы краями, длиной в сорок пять го-
родских кварталов с севера на юг, захватывавшую до шести кварталов по ту и другую сторону от Пятой авеню. Вот такая сложилась ситуация.
Но вряд ли стоит употреблять здесь термин «ситуация», неявно предполагающий совокупность обстоятельств, ведущую к некоей развязке, к некоему снятию напряжения; никаких ситуаций не было и в помине,- только нависший над городом шар: темно-серый и темно-коричневый тона, превалировавшие в его окраске, резко контрастировали со светло-ореховыми и тускловато-желтыми включениями. Намеренное отсутствие доводки вкупе с умелым монтажом придавали поверхности грубоватую, неухоженную фактуру, продуманно размещенные во внутренней полости балластные грузы служили якорями, крепившими эту гигантскую, изменчивой формы массу в целом ряде точек. Это теперь информационные средства обрушивают на нас целый поток оригинальных идей, работ, исполненных несомненного изящества, и являющихся одновременно этапными в истории надувательства, в тот же момент не было ничего, кроме этого конкретного шара, накрывшего Манхэттен.
Еще были реакции. Некоторые люди находили шар «интересным». Такой ответ на огромность шара, на неожиданность его появления над городом может показаться неадекватным, но, с другой стороны, если принять во внимание отсутствие массовой истерии и прочих социально обусловленных проявлений озабоченности, его можно назвать взвешенным и «зрелым». Поначалу было некоторое количество споров относительно «смысла» шара, однако они быстро стихли, мы так давно научились не придавать смыслам решающего значения, что их поисками занимаются теперь крайне редко, ну, разве что в случаях, связанных с простейшими, безобиднейшими явлениями. Было достигнуто согласие, что раз уж смысл шара никогда не станет известен с абсолютной точностью, дальнейшее его обсуждение совершенно бессмысленно, или, во всяком случае, менее осмысленно, чем действия тех, кто, например, подвешивал на некоторых улицах к тусклосерому брюху шара синие и зеленые бумажные фонарики, или тех, кто с восторгом хватался за возможность написать на той же самой поверхности послания миру, декларируя свою готовность к исполнению некоторых противоестественных действий, либо аналогичную готовность своих знакомых.
Бесстрашные дети прыгали, особенно в тех местах, где шар парил совсем близко к зданиям, так что промежуток между ними составлял считанные дюймы, либо в местах, где шар вступал в прямое соприкосновение со зданием, чуть-чуть прижимаясь к какой-либо из его сторон, так что шар и здание казались единым целым. Верхняя поверхность (извините за тавтологию) была структурирована таким образом, что получался некий «ландшафт», небольшие долины чередовались с небольшими же возвышенностями и холмиками, взобравшись на шар, вы могли совершить прогулку или даже путешествие из одного места в другое. Было очень приятно спускаться бегом по пологому склону и тут же подниматься по противоположному, столь же пологому, или перепрыгивать через узкие расщелины. Упругая поверхность позволяла прыгать на ней, как на батуте, или даже падать, буде вам того захочется. Возможность всех этих, а также и многих других движений, открывавшаяся при обследовании «верхней» стороны шара, приводила в бешеный восторг детей, привыкших к плоской, жесткой шкуре города. Однако шар был запущен отнюдь не на потеху детям.
К тому же количество людей, детей и взрослых, рискнувших воспользоваться вышеописанными возможностями, было совсем не так велико, как можно бы ожидать, наблюдалась некая робость, отсутствие доверия к шару. Более того, случались и проявления враждебности. По той причине, что мы удачно спрятали насосы, подававшие гелий во внутреннюю полость, а также из-за необъятных размеров оболочки, не позволявших блюстителям порядка определить положение источника - то есть точки, откуда поступал газ - те из городских чиновников, под чью ответственность подпадают обычно подобные явления, выказывали заметную досаду. Раздражала явная бесцельность шара (как, впрочем, и само его присутствие). Напиши мы на оболочке огромными буквами что-нибудь вроде «ПРОВЕРКА РЕЗУЛЬТАТОВ ЛАБОРАТОРНОГО ЭКСПЕРИМЕНТА» или «ЭФФЕКТИВНЕЕ НА 18%», эту трудность удалось бы обойти. Однако я и думать о таком не мог. В целом власти проявляли удивительную - если учесть грандиозные масштабы аномалии - терпимость, объяснявшуюся, во-первых, результатами секретных ночных экспериментов, однозначно показавших полную невозможность убрать или уничтожить шар, во-вторых же, все растущей симпатией (не без примеси ранее упомянутой враждебности), проявлявшейся по отношению к шару рядовыми гражданами.
Как единичный шар может дать достаточно материала для многолетних размышлений о шарах, так же и каждый единичный гражданин выражал в избранной им позиции целый комплекс позиций. Кто-нибудь мог, к примеру, психологически связывать шар с понятием «омрачать», как в высказывании: «Грязная клякса огромного шара омрачала прозрачную синеву Манхэттенского неба». Иначе говоря, по мнению этого человека шар являлся неким надувательством в переносном и прямом смысле этого слова, чем-то низшим (а переносном же смысле, прямой смысл самоочевиден), чем видневшееся прежде небо, чем-то насильственно втиснутым между людьми и их небом. Но в действительности на дворе стоял январь, небо было темным и безобразным, совсем не таким, на которое хотелось бы с удовольствием любоваться, лежа на тротуаре - ну разве что вы любите, когда вам угрожают и над вами издеваются. А вот на нижнюю поверхность шара можно было глядеть с удовольствием, мы этим предусмотрительно обеспокоились, окрасив ее по преимуществу в мутно-серый и коричневый тона, резко контрастировавшие со светло-ореховыми и тускловато-желтыми неухоженного вида включениями. А потому, хотя этот человек и думал омрачает, его мысли окрашивались определенной примесью радостного понимания, с боем прорывавшегося сквозь предвзятое отношение.
