Василий Тонких - Совсем чужие
— Папа, я с тобой. Одень меня.
Несмотря на протесты Анастасии Семеновны, Игорек не отступал от отца, кусался, когда бабушка хотела его оторвать.
— Ты его не бери с собой, — сказала Анастасия Семеновна Григорию.
Но Игорек схитрил. Пока бабушка трясущимися руками доставала из кармана широкой юбки истертые рубли и отсчитывала, мелочь, прикидывая в уме покупки и нужную для этого сумму, Игорек, одевшись, удрал на улицу, влез через открытую дверцу в кабину машины и притаился.
Григорий дома переоделся потеплее: вместо ботинок обул сапоги, под костюмный пиджак надел серую рубашку с длинными рукавами, которую ему сшила Марина, и свитер.
Обнаружив в кабине Игорька, он не отослал его домой. Игорек так просительно и жалко смотрел на него, что пришлось уступить. Поехали вместе в совхозовскую столовую.
Там их угощала завтраком Дарья Ивановна, мать Инны. Она подала каждому по тарелке, из которой вкусно несло курятиной и аппетитно поблескивала коровьим маслом лапша.
Игорек нетерпеливо заерзал на стуле. Любовно поглядывая на тучную Дарью Ивановну, он сладко пропел:
— Спасибо. Дай мине ложку.
— Не дам, пока не скажешь правильно, — ответила ему Дарья Ивановна и пошл а принимать заказы у других.
— Дайте, а не «дай», — напутствовал его Григорий.
Игорек согласно кивал головой. Если уж так нужно, то он может и совсем по-культурному:
— Дайте, пожалуйста, мине ложку, — снова обратился он к Дарье Ивановне.
На этот раз его слова достигли цели. Она им принесла только не ложки, а вилки.
Игорек воткнулся в свою тарелку и, казалось, никого не замечал. Через некоторое время Григорий спросил:
— Вроде у тебя, Игорек, за ушами пищит?
— Угу, — охотно согласился он.
Когда Дарья Ивановна обслужила всех посетителей, опять подошла к ним.
— Налегай, налегай, сынок, — желанно потрепала она по головке Игорька. — Еще принесу, если не наешься. А это тебе к чаю, — сыпанула она на стол горсть конфет.
Но Игорек не стал дожидаться чая: цап ручонкой конфеты и в карман их — так надежнее.
— Что ж ты, жениться думаешь или нет? — заговорила Дарья Ивановна с Григорием.
— Пока нет, — сказал он.
Дарья Ивановна поджала губы. Ответ Григория ей не понравился. У нее дочь засиживалась в девках. Пристают к ней женихи, да она всем отбой дает. И знает Дарья Ивановна, отчего дочь неприветлива с ними, кого она дожидается. А разве его дождешься?
— Эх, парень, — насмешливо протянула Дарья Ивановна, поднимаясь. — Воробей ты пуганый, а не мужик, — и пошла за чаем.
Не любила она несмелых мужчин. Заметив, как побелел от испуга муж на свадьбе после ее частушки:
Наложили сто яиц,А я не несуся;Привели меня на суд,А я вся трясуся, —
Дарья Ивановна выхватила из-под кровати сундучок Кондрата Поликарповича и сунула ему в руки со словами: «Катись отсюда, телячья душа, чтобы я тебя больше не видела!»
Поднялся переполох. Сидевшие за столом за мирной беседой председатель сельского Совета Скороходов и председатель колхоза Серегин, узнав причину поднявшегося шума, покатились со смеху. Дарью Ивановну обступили родственники, стали ее уговаривать. Уступая их просьбам, она великодушно простила мужа. И свадьба пошла своим чередом.
После завтрака отец с Игорьком на автомашине подвозил к строившейся птицеферме песок, глину и доски.
Нина увидела Игорька и Григорию ревниво:
— Не можешь обходиться без него?
— А он тебе жить мешает? — с усмешкой спросил Григорий.
— Он-то мне не мешает… — и замолкла, не стала говорить, кто ей не дает жить. Отошла кроткая, притихшая, совсем не такая, какой она бывает обычно со своим отчимом.
Перед самым обедом по пути к столовой Игорек из окна кабины увидел на улице своего ровесника — Олега, сына директора совхоза, катавшегося на велосипеде, и у него завистливо загорелись глазенки.
— Папа, купи мине велосипед, — робко, осторожно, будто прощупывая отца, попросил он.
— Куплю, сынок, — пообещал Григорий.
Почувствовав податливость отца, Игорек настойчиво:
— Я сейчас хочу.
— Подожди немного. У меня с собой денег нет.
Но какое Игорьку дело до каких-то денег. У Олега велосипед, а у него нет. И он захныкал.
В столовой Игорек отказался от обеда. Надув губы и нахохлившись, как воробей от дождя, он сидел с обидчивым видом, отпихнув от себя ложку и вилку.
— Я сейчас спрячусь на улице, — плаксиво тянул он. — Ты меня, папа, не найдешь и заплакаишь. А я буду сидеть один-один и молчать… И никто меня не увидит…
— Ну вот что, — сказал ему Григорий. — Ты на меня тоску не нагоняй, а бери-ка ложку и ешь. А велосипед я тебе куплю после обеда.
Заняв у Дарьи Ивановны денег, Григорий купил в сельмаге трехколесный велосипед. С этим велосипедом и подкатил сияющий Игорек к дому.
Анастасия Семеновна, приняв от Григория продукты, внимательно осмотрела их: пощупала хлеб — мягкий ли; заглянула в пакет с сахарным песком — мелкий или крупный; понюхала мясо — свежее ли. Убедившись, что продукты вполне пригодны, она проводила Игорька в комнату и заговорила с Григорием с глазу на глаз:
— Ты его не привечай, у него и свои родители есть. Да и деньги напрасно не трать. Лисапед купил, а у него валенок и шапки нет. А уж зима на носу. Марина недавно заезжала, харчишек привезла и пальтишко ему купила.
— Как они живут? — спросил у нее Григорий. — Чего они сына-то не берут к себе?
Анастасия Семеновна огорченно вздохнула.
— Между собой-то у них вроде хорошо. А на квартиру встали у никудышных людей. Ты знаешь Куропаткиных? Нет? Так их в Первомайске все знают. Иван-то Тихонович старый уже хрыч, а все ревнует свою Стасю. Ругаются почти каждый день, а когда и дерутся. Сами-то еле терпят. Куда же им брать Игоря? Вот квартиру получат и тогда заберут. Так ты его не приваживай, а то он совсем родного отца признавать не будет.
Григорий попрощался и уехал. Жизнь для него стала безотрадной. Каждый новый день ничем не отличался от прожитого: все они были серыми, будничными. Из слаженного механизма выпал стержень, и винтики с колесиками рассыпались, бесцельно закружились каждый по-своему. Скучно жить для одного себя. Купил брюки, фуфайку, сапоги, покушал в совхозной столовой, а дальше что?
Григорий больше не стал заходить к Анастасии Семеновне. По Игорьку он скучал, но сдерживал себя и старался не показываться ему на глаза.
А Игорек искал отца повсюду: выбегал на дорогу, цеплялся глазами за каждую машину (не отец ли проехал?), обегал вокруг дома Григория, надрываясь до хрипоты, звал его, но вдруг останавливался у двери, стихал, подолгу угрюмо глядел на большой ржавый замок. И будто он был причиной его сиротливости, с остервенением стучал палкой по этому ненавистному замку…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мокрый липкий снег густо сыпался из туманной блеклости неба, забивал лобовое стекло, мешал осматривать дорогу. Запорошенный снегом грейдер слился с белой пеленой ровных полей. Все вокруг скрылось в тусклой белизне. Только за машиной отчетливо виднелся темный сырой след. А когда свернул с грейдера к совхозу, Григорий совсем перестал различать дорогу. Спускались сумерки. Григорий поехал наугад. Вдруг впереди показались темные круги, машина легко покатилась к ним и застряла. Попробовал выбраться, но сразу понял, что без посторонней помощи не сумеет. До совхоза оставалось не более километра. Григорий вылез из кабины и под ногами почувствовал зыбкую почву. Темными кругами оказались кочки болота, еще не занесенные снегом. Передок машины основательно увяз, а задние колеса стояли на твердом грунте, но скользком и покатом. «Нужен буксир, — окончательно убедился Григорий. — Сходить в совхоз за тягачом? Но ведь в машине бочки с горючим. Опасно оставлять машину без присмотра». Закурив, он опять влез в кабину. Мотор еще не остыл. От него распространялась согревающая теплота. Григорий уронил голову на руль и задремал. Проснулся он от холода. Сырая изморозь просочилась в кабину, пронизала его до самых костей. Правую ногу свело судорогой. Руки, на которых лежала голова, онемели и замерзли. Он оставил машину и пошел в совхоз. До глубокой ночи Григорий провозился со своей машиной. Мокрый и иззябший, он пришел к себе домой, не хотел поздней ночью тревожить дядино семейство.
Нежилым сырым холодком встретил его нетопленый дом. Наспех раздевшись, он лег в постель, укрывшись сверху меховым пиджаком. Долго не мог согреться. От озноба стучали зубы.
В тишине ночи слышно было, как стрекотал сверчок. На улице расхлябанно поскрипывал оторвавшийся на крыше железный лист. В трубе завывал ветер.
С рассветом Григорий встал. От слабости его бросало в сторону. Умываться не стал, помыл только руки. В столовой у него от вида пищи подступила к горлу противная тошнота.
