Михкель Мутть - Международный человек
Проблему можно было рассматривать с двух точек зрения. Одно дело, какие преимущества того или иного поколения были полезнее для общества как такового. И другое — что было бы справедливее с точки зрения гуманности. Но среднее поколение не собиралось складывать оружие, поскольку было еще дееспособным, а некоторые даже продолжали развиваться.
Так что эти два разгневанных поколения сосуществовали рядом, как медведь гризли и уссурийский тигр.
У одного были опыт и нереализованная жажда действовать. У другого — избыток энергии, прирожденный оптимизм и здоровая самонадеянность. С одной стороны были те, кто в последнюю минуту просунул ногу в дверь и не считал амбиции молодых законными. А с другой — те, кто был уверен, что одно поколение должно посторониться.
Такая ситуация ставила Рудольфо в сложное положение. Он хотел сохранять добрые отношения со всеми тремя группами, потому что все они были ему нужны и полезны. В силу чего он вынужден был заигрывать со всеми по отдельности, должен был каждого хлопать по плечу и похваливать, угощать сияющей улыбкой и танцевать.
“Я не могу от них отказаться”, — сказал Рудольфо, когда Фабиан поведал ему о напряжении между тремя группами и особенно о злобных выпадах против Коэрапуу.
“Может, я должен уволить Коэрапуу?”
Фабиан посчитал, что это был бы неверный шаг. Вдобавок для этого не было никаких причин.
“А что если он стукач?” — спросил шеф со слабой надеждой в голосе.
Молодые и Фабиан
В этой борьбе молодые были готовы кооперироваться с Фабианом, но ему было трудно к ним примкнуть, поскольку интриги требовали душевных сил и длительной целеустремленности. Тут не расслабишься. К тому же ни одна из сторон не казалась Фабиану справедливее и лучше, так что трудно было кого-либо предпочесть.
Поэтому вначале он улыбался всем, и это всем нравилось. Пока “политики” не поняли, что он улыбается и другим. И тут любви пришел конец.
С этих пор отношения Фабиана с молодыми стали двусмысленными. С одной стороны, они не чурались его, потому что видели, что Фабиан не собирается с ними соперничать ни на карьерной лестнице, ни в стремлении добиться расположения шефа, которое у него было и так, он ведь знал шефа гораздо дольше других и бывал с ним порой даже фамильярен. С другой стороны, при всей внешней приветливости (это ведь так по-американски!) они смотрели на него со скрытым недоверием. Возможно, они не были до конца уверены, что он не станет с ними бороться за более влиятельные позиции в будущей Кунгла.1 Это нежелание бороться было для их менталитета совершенно чуждо и не вмещалось в их мобильную, динамичную картину мира. Это было подозрительно.
Да-да, возможно, это безразличие компрометировало Фабиана больше всего. Хотя путь, который выбрали молодые, был ограниченным, а их мировоззрение узким, но все же они знали, что делать и чего хотеть. Они были преданы своему делу, они были едины, они были внутри.
Фабиан не был внутри. Он явно стоял в стороне. Он не мог отождествить себя со своей ролью, не мог принять близко к сердцу свою работу и ее объект. Это не казалось ему основой его жизни, альфой и омегой. Это не заставляло его ни слишком радоваться, ни слишком огорчаться — как молодых. Он не болел их проблемами и не праздновал их победы.
В этом-то и состоял его грех, и Фабиан, конечно же, знал, каковы будут последствия. Конкурентов могут ненавидеть, но в конечном счете к ним относятся более терпимо, чем к тем, кто безучастен. Потому что тот, кто отстраняется, невольно делает смехотворной деятельность тех других, которые воспринимают ее очень серьезно.
Да-да, подсознательно это сильно задевало молодых. Потому что Фабиан всем своим существом давал понять, что то, к чему они стремятся, на самом деле ничего не стоит и никакая это не вершина.
Размышление о внутренней жизни шефа
Фабиан с самого начала размышлял о том, осознавал ли шеф обстановку в их канцелярии или нет? Некоторые наблюдения давали повод предполагать, что он так же далек от практической жизни, как марсианин. Неужели он витал в облаках?
Фабиан не мог в это поверить. Прежде всего было против всякой логики, что человек с таким острым аналитическим умом, как шеф, не дает себе отчета, где он живет. Он должен был знать, что в нынешнее смутное время, когда законов было мало и никто не мог контролировать их исполнение, не говоря уже о совести и этичности, — в такой ситуации было чрезвычайно трудно действовать. Тем более что технический уровень know-how даже в правительственной системе отставал от прочего мира лет на двадцать и телефакс кое-где считался предметом роскоши.
Не означало ли это, что шеф только делает вид, что не понимает? Потому что не хочет понимать? Отношения, царящие вокруг него, не нравились ему, и он отказывался их принимать.
Если не вижу и не слышу, то этого не существует.
Такой возможности Фабиан полностью не исключал. Но ему казалось, что это все-таки не главное, что за позицией шефа кроется определенный метод. Отрицание действительности было лишь видимой частью айсберга. Шеф сознательно требовал невозможного, надеясь таким образом достичь максимально возможного результата. По принципу — требуй невозможного, получишь возможное. Шеф требовал, чтобы они вели себя так, будто Эстония ничем не отличается от цивилизованного мира. Шеф, казалось, вообразил, что его сотрудники имеют такую же подготовку и такую же культурную базу, как и он сам, что они так же образованны, так же начитанны и так же хорошо танцуют, как их коллеги в какой-нибудь культурной стране. То есть что они образцово ориентируются в сфере, в которой им надлежит действовать, знают правила игры и вообще в курсе всего, что приобретается в лучших университетах на соответствующих факультетах. И что в его подчиненных каким-то необъяснимым образом сочетаются западный лоск и обтекаемость и неиспорченность и свежесть восприятия крестьян из развивающихся стран.
Он игнорировал тот факт, что они были дилетантами и неумехами, несмотря на добрые намерения. Он должен был знать, что, за исключением горстки зарубежных эстонцев и нескольких молодых, три месяца обучавшихся на каких-нибудь курсах на Среднем Западе, да нескольких бывших московских приспешников, ни у кого не было образования по специальности и только у пяти или шести человек, работавших под прежней властью, были навыки управления.
Но он не хотел этого знать. Иначе зачем он отдавал распоряжения, которые сначала заставляли его подчиненных смеяться, потом отчаиваться и рвать на себе волосы? Да, но сам он делал при этом невинное лицо: “Дорогие мои, такое распоряжение звучало бы нормально даже в Центральной Африке”. И в каком-то смысле он был прав.
Взять хотя бы эти самые полторы тысячи долларов. Попробуй-ка кто-нибудь в другой стране кому-нибудь объяснить, что достать их на следующий день дело совершенно невозможное!
Были этот метод и эта позиция чем-то сознательным или интуитивным, этого Фабиан не мог сказать. Да это и не важно — главное результат.
В конечном счете Фабиан должен был признать, что “метод” шефа работает.
Его сотрудники ругались, отчаивались, проклинали шефа на чем свет стоит, но о чудо! Справлялись с такими делами, чему сами удивлялись. Кто знает, что произошло бы, если бы шеф давал им задания, исходя из реальности? Весьма вероятно, что тогда эти задания исполнялись бы в лучшем случае наполовину и вместо работы в их канцелярии царила бы приятная бодрая суета, как и всюду, и старый мир уходил бы от них все дальше и дальше.
Может быть, шеф надеялся, что, поступая так, он быстрее приблизит новый мир?
Фабиан не сомневался, что Коэрапуу соберет эти полторы тысячи долларов к завтрашнему дню. Уж он наколдует. Чтобы шеф не уехал, такого еще не бывало.
Мировая Схема
Шеф и Фабиану отдавал распоряжения, которые заставляли чесать затылок. Например, уже во время их второй встречи он объявил, что отдел Фабиана должен как можно скорее включиться в Мировую Схему. Именно так он и сказал: “В Мировую Схему”. Он произнес это, сложив трубочкой губы, изящно артикулируя, с эмпатией. Станцевал гавот, закончив его эффектным антраша, в прыжке скрестив несколько раз ноги в воздухе.
Что нужно было понимать под Мировой Схемой, этого шеф не объяснил. Фабиана стали раздирать противоречивые чувства: “Ура — Мировая Схема! — возликовал он. — Теперь мы знаем, куда надо включаться. До сих пор мы с утра до вечера думали, куда бы включиться. Весь наш организм, каждая клеточка и волосок изнывали от жажды включения. И вот явился Рудольфо и прекратил наши мучения!”
С другой стороны, он должен был признать, что уже много лет не следит регулярно за периодикой, отражающей глобальные проблемы. Шеф, естественно, не догадывается об этом и уверен, что Фабиан знает, что такое Мировая Схема. И чтобы не разочаровать шефа, Фабиан не стал ничего спрашивать, а попытался сам разузнать — у политологов, биологов, синергетиков и других представителей фундаментальных наук, а также — из специальных журналов и желтой прессы.
